Голубая лента
Шрифт:
— Говорите же!
— Дамы рассыпались в любезностях, просили остаться с ними отобедать. Грета тоже просила остаться. Даже подошла ко мне и взяла за руку. «Останься, Вайт», — сказала она, умоляюще глядя на меня своими большими глазами. Но я должен был успеть к поезду и стал прощаться.
Только он покинул дом и сел в автомобиль, продолжал Вайт, началась метель. Мотор не заводился, и шоферу пришлось выйти, чтобы завести его ручкой. В этот момент Грета и подбежала к автомобилю. Она вскочила на подножку и потянулась к Вайту.
«Ты простудишься, дорогая! — крикнула г-жа Кинская. — Сейчас же вернись!»
Мисс Роджерс тоже
— Но Грета… Знаете, Ева, что сделала Грета? Она снова стала той Гретой, какую я знал.
— Что она сделала? — спросила Ева таким тоном, словно ожидала услышать, что Грета совершила нечто необычайное.
— Ничего особенного, но это объяснило мне, чем все время занята ее головка. Она быстро обхватила мою шею своими тонкими ручонками, прижалась губами к моей щеке и шепнула: «Возьми меня с собой, к маме!» Все это произошло очень быстро, в течение одной секунды. И сквозь вихрь снежных хлопьев я увидел, каким счастьем и торжеством светилось ее личико, — она все-таки сделала то, что хотела. В эту минуту автомобиль тронулся.
— Она так и сказала? — Ева была потрясена.
— Да, так и сказала.
Ева долго сидела, закрыв лицо руками. Она была подавлена тоской и вечной неразберихой в своей жизни, не знала, как выпутаться из нее. Все казалось безнадежным. Когда она уронила руки, вид у нее был опустошенный — щеки впали, в глазах таилась печаль. Но вот на губах мелькнула улыбка, и лицо ожило.
— Я так вам благодарна, Вайт! — сказала она, лаская его взглядом. — Ничем, ничем на свете вы не могли бы меня порадовать больше, нежели этой вестью о Грете.
Ева задумчиво смотрела вдаль. Потом спросила Вайта, уверен ли он, что Грете хорошо живется в обществе старых дам.
— Конечно, — ответил Вайт, — ей там хорошо. У нее ни в чем нет недостатка. Она, несомненно, окружена заботой и любовью. Но, разумеется, ей хочется быть с матерью. Однако она ничем себя не выдавала. Грета держалась мужественно.
— О да, она мужественней меня! — сказала Ева, вздохнув, и нахмурилась. — Вы знаете, Вайт, я часто чувствую себя такой несчастной! Но я постараюсь быть мужественной, как моя дочь. Я уверена, что все еще обернется к лучшему. Скажите, где вольер для собак? — спросила она проходившего матроса.
— Поднимитесь по этому трапу. Собаки в конце шлюпочной палубы.
Надо было навестить наконец беднягу Зепля.
За рядами белых спасательных шлюпок, висевших на шлюпбалках и стоявших на кильблоках, ближе к корме было встроено помещение для собак. Возле вольера, где стоял лай и шумная возня, на самом ветру собралась кучка женщин и мужчин. Собаки метались, как бешеные. Каких пород тут только не было! Встречались и очень ценные экземпляры, призеры выставок.
Три черных, как вороново крыло, пуделя в красивых попонках, всем на удивление, проделывали изумительно потешные трюки. Им аплодировали. Эти пудели принадлежали артистке, синьоре Мазини, выступавшей с ними в варьете. Эту девически стройную даму с проседью в волосах легко можно было себе представить на сцене в костюме пажа.
Зепль печально и лениво лежал на полу, но когда Ева тихонько и нежно окликнула его, он вскочил как ужаленный. Спасенье пришло нежданно-негаданно как раз в тот миг, когда он уже готов был умереть от тоски. Стоило Еве протянуть к нему руки, и он тут же вскарабкался ей на грудь, стараясь как можно ближе прижаться к ней.
Ева смеялась: ну, пусть лизнет ее в щеку, сегодня все дозволено.В форме с множеством галунов подле вольера стоял старший офицер, г-н Халлер, широкоплечий, скуластый богатырь. Кислая, чуть ли не брезгливая усмешка кривила его сумрачное лицо.
Все эти собаки были Халлеру весьма не по душе, он их попросту ненавидел. Будь он директором пароходной компании, он отказался бы от транспортировки этих грязных животных. Как старший офицер он отвечал за порядок и чистоту на пароходе. Он уже испробовал все, что было можно. Приказал, например, посыпать пол вольера песком и опилками, но эти твари как ошалелые перерыли весь настил, и ветер разнес тучи песка и опилок по пароходу. Хорошо еще, что на палубе не было свежеокрашенных лодок!
Халлер изливал свою лютую злобу, нашептывая все это на ухо маленькому, невзрачному господину. А тот стоял подле него с застенчивым видом и старался спрятаться за его огромной фигурой. У маленького господина были очень густые, шелковистые седые волосы ежиком и молодое, очень загорелое лицо. Это был Шеллонг, конструктор «Космоса».
— Ну что вы так разъярились, Халлер? — мягко спросил Шеллонг, опасаясь, как бы не услышали ругань Халлера.
— Ненавижу этих женщин, — буркнул сквозь зубы Халлер. — Издеваются над слугами и целуют собак. Мне надоели эти трещотки с накрашенными ногтями, до чертиков надоели. При первой возможности переведусь на грузовое судно.
Господин Шеллонг кивнул головой в сторону вольера.
— Ну, а эта, вон там? — спросил он. — Вы ведь допускаете исключения? Кто она такая?
Халлер окинул вольер мрачным взглядом. Он не знал, кто эта дама, хотя ее черты как будто были ему знакомы. Он не ходил ни в театры, ни в концерты и не интересовался списками пассажиров.
— Представьте, Халлер, — сказал Шеллонг, — домик у озера, где водится рыбка, а в домике такая вот женщина, как эта. Тогда жизнь, пожалуй, приобретет смысл.
Халлер буркнул, что лучше вообще не иметь дела с женщинами, у него на этот счет печальный опыт. Он развелся с женой, которую после многих лет страшной борьбы отбил у другого.
— И все же, — повторил Шеллонг, — домик у озера, где можно порыбачить, и женщина, такая, как эта вот, ждет тебя…
— Вы глупец, — ответил Халлер грубо и презрительно рассмеялся.
Ветер пронес над палубой звонкие, короткие удары колокола.
— Что это? — спросила Ева.
Вайт вынул часы.
— Бьют склянки. Двенадцать.
Ева моментально запахнула шубку.
— Я должна идти. Позаботьтесь о Зепле, Вайт. Райфенберг не простит мне, если я заставлю его ждать.
И в самом деле, Райфенберг уже дожидался ее. Но он вовсе не сердился. Отвесив Еве галантный поклон, он сделал ей комплимент, сказав, что у нее очень свежий вид.
Все же понадобилось какое-то время, прежде чем к Уоррену Принсу вернулось душевное равновесие. Теперь, несколько успокоившись, он, в сущности, уже не чувствовал себя несчастным, но самолюбие его было уязвлено. Как могла Вайолет так, втихомолку, променять его на другого мужчину? У Сегуро есть, вероятно, свои достоинства, почему бы нет, хоть он и показался Уоррену весьма поверхностным и пустым малым. Уоррен ожидал, что Вайолет будет терзать его бурными сценами ревности, что она не сможет забыть его, а она, не говоря ни слова, просто изменила ему.