Голубое марево

Однако теперь для него кое-что прояснилось. Еще немногое, но тем не менее — кое-что… Нельзя писать по стародавним образцам для живущих во второй половине двадцатого века. Писать для современников — значит, смотреть их глазами, чувствовать их сердцем, жить их мыслями. Без этого историческое произведение превратится в фальшивую подделку, в скопище мертвых музейных экспонатов — или в красивую сказку, которая тешит фантазию и ласкает слух, но так же далека от истины, как… «Хамса» Кулян-акына — от поэзии.

Но, в сущности, что он знает о своих современниках?.. О тех, для кого пытается писать?..

44

Вот какие дела: даже спалить написанное — и то не можешь, — думал Едиге. Он брал из пачки за один раз по десять — пятнадцать страниц и, мелко разорвав, аккуратно складывал в корзину для мусора. — Если бы рядом горела печка, все было бы куда проще…

45

Надо куда-нибудь уехать, — думал он. — Чтобы разобраться в себе самом. Чтобы увидеть жизнь. Ведь я о ней только читал, надо увидеть. Время одно для всех, но люди-то разные. Кто живет настоящим, кто прошлым, кто будущим. Нет прошлого без будущего. Мне нужно посмотреть на это будущее, пощупать своими руками — оно рождается из настоящего, на глазах — каждую минуту, каждое мгновение…

Хорошо бы поехать на целину… Нет, все плохие романы кончаются этим. На целину едут в поисках экзотики. Не нужна мне экзотика. Гоген в погоне за экзотикой уехал на Таити, Моэм — на Самоа. Ну, а с меня хватит и нашей страны, то есть одной шестой мира. Хватит, чтобы познать жизнь, людей… Целина… Туда и без меня уже ездили многие. Сахалин… Край нашей земли. Там был Чехов… Интересно, должно быть. Или взять и отправиться к якутам?.. Тайга, мороз под шестьдесят градусов. Тундра, оленьи стада… Или податься к чукчам, ительменам? Ведь я неплохой стрелок, бью косулю в глаз. Не пройдет и недели, как сделаюсь заправским охотником… Надо уехать, куда-нибудь уехать. Уехать в такой край, где расстаются с прошлым и начинают новую жизнь. Где перекресток эпох…

Он был готов уехать, но что-то его еще удерживало.

Надо! — говорил он себе. — Пора!..

И так — день за днем…

46

— Сейчас я из тебя котлету сделаю! — встретил его Кенжек. Вид у Кенжека был такой угрожающий, как будто единственное, чего он дожидался, это возможности превратить Едиге в котлету, едва тот вернется.

Едиге в самом деле не на шутку испугался. Кенжека не узнать. Волосы, обычно гладко зачесанные, взъерошены и торчат дыбом, под левым глазом фиолетовый синячище во всю щеку, чуть не до брови, с кровоточиной по краям. Бешеные, налитые кровью глаза вот-вот вырвутся из орбит. Синяк на подбородке, на лбу, нос расквашен, поверх ноздрей запеклась кровь…

Едиге обхватил его за плечи:

— Что с тобой, Кенжек?..

Стиснув кулаки, Кенжек напирал на него грудью:

— Я тебя…

— Перестань!.. Что случилось?..

И тут неожиданно улетучилась вся злость Кенжека, вся его ярость. Словно в одно мгновение лишившись сил, он опустился на кровать, закрыл руками разбитое лицо. Только плечи у него еще вздрагивали — со стороны могло показаться, что Кенжек плачет.

Едиге в полнейшей растерянности присел рядом.

— Я дрался с Бердибеком.

Кенжек отнял от лица руки. Пальцы его тут же как бы сами собой напряглись и снова стянулись в кулаки. Но глаза были спокойны, холодны.

— Грязный человечишко… Гнать таких из науки!..

Едиге не знал, что и думать: Бердибек, синяки, драка… Все было так не похоже на Кенжека!..

— Что такое Бердибек, всем известно, — сказал он.

— Низкий, подлый, двуличный… — Кенжек стиснул зубы, заиграл набухшими желваками.

— Много ли от нас останется, старина, если мы начнем бить в рожу персонально каждого подонка. Это не метод — схватываться со всяким…

— А я схватился, — сказал Кенжек. — Ты не смотри на то, как он меня изукрасил. Он сильный, сильнее меня… Но ему тоже досталось. Надолго запомнит!..

— Все равно не стоило с ним драться.

— Это ты так думаешь, — возразил Кенжек, — потому что не любишь… Не любишь Гульшат.

Едиге промолчал.

— А я дрался. Потому что…

— Почему?

— Потому что такие девушки достаются подлецам… Ты ведь еще не знаешь всего… Он часто ездил к себе в аул, а почему? Оказывается, там у него жена и ребенок.

У Едиге остановилось дыхание.

— Разве?.. Я об этом не слышал!.. Клянусь, не слышал!

— И я тоже. В курсе был один Ануар, который с ним живет в одной комнате. Он и говорит мне: «А что?.. Ведь они все равно не расписаны, поэтому Бердибека можно как бы считать холостым…» Каков?..

— Что же теперь будет… — Едиге сел, уперся локтями в стол и закрыл глаза. — Что будет… — повторял он, потирая лоб, стараясь сосредоточиться.

— Жена узнала, что он крутит с другой, приехала из аула и прямо к ректору с ребенком на руках.

— Что теперь будет…

— Ничего больше не будет! — Кенжека разозлил потерянный вид Едиге. — Все кончено!

Едиге обхватил руками голову. Казалось, он ничего не слышит, не видит, — до того пустым и мертвым был взгляд его остекленевших глаз.

— Слышишь?.. Я же говорю — все кончено! — Кенжек похлопал его по спине. — Смотри на меня. — Едиге поднял глаза. — А теперь слушай, что я скажу. Бердибек… Ладно, черт с ним, с Бердибеком. Хочешь знать, кто ты сам? Так вот, слушай меня и запоминай! Ты трус. Хвастун и трус. Ты пыжишься, надуваешься, потому что у тебя мания величия. Ты бог знает что о себе воображаешь, а на самом деле ты просто трус. Я встречал ребят, у которых перевешивает рассудок, они все вымеряют и шагу боятся ступить там, где надо рискнуть. Но такого труса, как ты, я еще не видел!

— Хватит, Кенжек…

— Кто виноват?.. Ты! Во всем ты один виноват! Сам оттолкнул от себя свое счастье!..

— Кенжек, перестань…

— Не перестану. Такой девушки ты больше не найдешь. Она… Как цветок она была, понимаешь? Цветок ведь каждый может сорвать, понюхать и бросить, да еще и ногой наступить. Она… Как птенчик она была, понимаешь ты это? Слабенький, неокрепший… Надо было приютить его у себя на груди, уберечь от всего. А ты?.. «Пускай, — решил ты, — пускай себе полетает, авось, и вернется…» О себе ты только и думал, не о ней! Гордыня тебя заела!..

— Она сама во всем виновата, — сказал Едиге. — Сама. Бердибек ей понравился… Я-то здесь при чем?

— Эх ты, — ядовито произнес Кенжек, — тоже мне — писатель, сердцевед, как вас там еще называют… Психолог!.. Был один писатель и психолог, по имени Толстой, и у него героиня, кстати — положительная, тоже девушка…

— Наташа Ростова…

— Смотри, сам догадался!.. Не уберегли бы ее, так она бы с Анатолем Курагиным сбежала… А кто нынешних девушек убережет? Живи Наташа Ростова в наше время и да еще повстречайся, не дай бог, с тобой… Она бы, знаешь, сколько парней переменила, пока добралась бы до своего Пьера Безухова!.. Я точно тебе говорю!