Голубое поместье

Яркая звезда освещала северные небеса в короткие ночные часы, тревожа и отвлекая. И Алисия была твердо убеждена (что ни в коей мере не связано с рассудком или логикой): в поместье должно что-то случиться. Она привыкла видеть в этом доме проявление вращающегося замка, но это была всего лишь фантазия, нечто такое, о чем она не хотела говорить с другими. Возбуждение поставило ее на грань срыва, однако ужаса Алисия не ощущала.

Она всегда была вне этого дома. Даже проживая в поместье, она ощущала себя чужой. Она любила Эллу, они были лучшими подругами, и хотя после случившейся трагедии казалось вполне нормальным, что Алисия должна воспитать Рут, дочь Эллы, она никогда не чувствовала себя непринужденно в поместье.

Нечего говорить о том, что ее взаимоотношения с Питером давно окончились. По завещанию Эллы, которое она написала, как только узнала о своей беременности, Алисия назначалась опекуншей ребенка, если что-либо случится с Джейми или с ней самой. Она не упоминала Питера Лайтоулера.

Глядя в прошлое, теперь казалось, что Элла, должно быть, предвидела недолговечность брака Алисии и Питера. Ну а ее дружба с Питером завершилась вскоре после того, как на сцене появился Джейми Уэзералл.

И теперь, сорок лет спустя, Алисия решила действовать. Она успела обнаружить, что Кейт подружилась с ее бывшим мужем. К тому же осталось очень немного времени до того, как поместье должно было перейти в новые руки.

Сперва Алисия не знала, что делать. Она ждала знака, события, способного вновь запустить знакомый сюжет. И почти сдалась, когда Том Крэбтри вдруг решил стать писателем.

Все это слишком хорошо, чтобы оказаться правдой.

Алисия не теряла времени. Она действовала решительно и осторожно. Пригласила на ленч Кейт и случайным образом представила ее Тому.

Затаив дыхание, она слушала, как они прощупывают друг друга, пытаясь завязать разговор: читали ли вы это? А нравятся ли вам «Близнецы» Кокто? [47] Сходства оказалось достаточно, нашлись интригующие различия.

47

Жан Кокто (1889—1963) — близкий к сюрреализму французский писатель, художник, кинорежиссер и театральный деятель.

Счастье не отказало Алисии. Она надеялась, что Кейт понравится Тому, но вскоре их связало нечто более глубокое, чем простая симпатия. Это еще раз подтвердило, что время настало и теперь ей пора действовать.

— Ты по природе писатель, — сказала она Тому несколько недель спустя, когда их отношения с Кейт уже установились. — Твой ум использует правильные масштабы, видит сложности и взаимосвязи.

Она видела, как он проглотил новость, начиная приспосабливаться к роли писателя, и ей стало больно. С ее стороны это было нечестно. Возможно, из мальчика и мог выйти писатель, только она не усматривала пока никаких признаков дарования, выходящего за пределы обычных академических способностей. Быть может, однажды он действительно напишет нечто значительное, но сейчас дело было не в этом. Она просто хотела, чтобы Том засел в библиотеке поместья и начал писать там все, что ему придет в голову. Она не сомневалась в том, что получится нечто достойное внимания. Обычная манипуляция, ворожба, интрига — хобби Алисии.

В Кембридже она замечала, как глаза Тома просматривают каждую комнату, как выхватывают мелкие подробности, знаки, выдающие характер и настроение. Она знала, что он носит с собой записные книжки и позволил себе легкую эксцентричность: научился готовить японские блюда и начал слушать только французскую музыку.

Как же это выходит, думала она, однажды завороженно слушая записи мелодий Форе, и едва не спросила: как там насчет Дюпарка, этих двенадцати песен? Но было еще слишком рано, и легко было все испортить.

Она не знала, как далеко можно зайти. Что сказать, а что предоставить на волю случая. В конце концов, единственный риск заключался лишь в том, что Том с Кейт сбегут, но и это уладилось.

Кейт предложила Тому посетить Голубое поместье, без всяких намеков со стороны Алисии. Так было надо, она знала это. И книга приняла правильный оборот, такой, какой и должна была принять…

Алисия доехала до гостиницы «Колокол» и остановила машину, радуясь анонимности массового гостеприимства.

В баре она заказала пакетик арахиса и большую рюмку виски. Алисия ощущала, что ее переполнила странная энергия: или искры вот-вот посыплются с кончиков пальцев, или волосы встанут дыбом на голове.

Соленые орешки хрустели под ее еще крепкими и белыми зубами, она улыбалась.

Алисия не чувствовала ужаса.

27

Займись родословной и тем, что случилось. А потом Алисия додумалась обратить его внимание на Джона Дауни. Следует ли доверять ей? Следует ли по-прежнему доверять Алисии, проявившей такую безумную надменность?

Том сидел за столом в библиотеке, обдумывая разговор с Алисией и Саймоном. Напротив из холла доносились звуки, с которыми Саймон в кухне готовил ужин. Рут, как обычно, находилась в саду.

Том посмотрел сквозь окна на листья, трепетавшие под легким ветерком, и удивился тому, что так разволновался из-за Кейт. Самым нелепым образом он уделил столько внимания этому жуткому трио: что это нашло на него? Алисия и Саймон не усматривали в отсутствии Кейт ничего ненормального. Они даже не потрудились рассказать об этом Рут.

Из него сделали дурака. А жаль. Ему хотелось, чтобы Кейт поскорее вернулась, он чувствовал себя несправедливо заброшенным ею. Он сожалел, он ужасно сожалел о том, что приехал… но в самом ли деле? Он получил свою книгу, первые странноватые ее главы, повествовавшие вовсе не о том, что он хотел.

Но Том не собирался сдаваться, следовало воспользоваться этим летом, воспользоваться семьей и закончить свою книгу.

Джон Дауни, искалеченный на войне ветеран.

Как же он относился к интрижке своей жены с вездесущим Питером Лайтоулером? Дауни… такой ранимый, такой патетичный… но что еще ему оставалось? Отравленный горчичным газом калека, заточенный в кресло на колесиках. Оттуда он и идет — запах аммиака.

Удобно устроившись за столом, в кресле Ренни Макинтоша, ожидая, пока в нем не пробудится вдохновение, он ощутил внезапный холод. Карандаш вывалился из рук.

Аммиак сочился по длинному коридору, изгоняя дыхание из его тела.

С этой вонью ему не справиться, она убьет его.

И все же чистая бумага ждала, и карандаш лежал рядом — так мог бы положить его только художник, — указывая острием в начало листа.

Том снова взял карандаш — медленно и нерешительно. Нужно было еще кое-что. Задержав дыхание, словно ожидая прикосновения ножа хирурга, он подошел к пианино. Ноты песен Дюпарка лежали открытыми на клавиатуре.

Распахнуть объятия, усталые от ожидания,Сомкнуть их на пустоте!И все же всегда простирать к ней руки,И вечно любить ее…

Карандаш был в его руке, отточенный и готовый.

Том вернулся к столу и начал писать:

«Руки его устают даже после того, как он расчешет волосы. Чтобы завязать шнурки на ботинке, нужно несколько минут; при этом приходится несколько раз передохнуть. Ему сказали, что лучше не будет. В легких его просто не осталось достаточно здоровой ткани, которая могла бы позволить ему дышать и делать что-либо, кроме самых скупых движений.