Голубой берег

Сабира подбрасывала в костер полынь. Над самым полом дыму было мало, и слезы уже не лились из моих глаз.

— Джуда яхши кизимка Сабира — очень хорошая девушка, — подобрал я комплимент по-киргизски.

Она улыбнулась, показывая крепкие белые зубы.

Незаметно я заснул. Проснулся я, повидимому, очень скоро. В свете тлеющих углей костра около меня стояли двое. Они яростно спорили.

Я увидал молодого киргиза и Сабиру. Киргиз держал в руках мою винтовку. Сабира тоже держалась руками за винтовку и тянула ее к себе.

«Сон или наяву?» — подумал я и услышал шёпот Сабиры:

— Кэрэк эмэс, кэрэк эмэс, не надо, пожалей старика, пожалей дом, — тихо просила она.

Мое положение было довольно нелепо: до того как я успею вылезть из мешка, он меня убьет или убежит с винтовкой. Я тихонько протянул руку к нагрудному карману гимнастерки, вынул браунинг и, отведя большим пальцем правой руки предохранитель, резко выкинул руку вперед и крикнул: «Ташла мультук — бросай ружье!» Киргиз рванул винтовку и бросился к двери. Сабира выпустила винтовку и упала. Я нажал спуск — осечка; дослал новый патрон. Вдруг киргиз, как бы подброшенный пружиной, уже достигнув дверей, взвился в воздух и опрокинулся на спину. На него, как барс, бросился вбежавший Карабек.

Киргиз держал в руках мою винтовку, Сабира тянула ее к себе.

Я мигом выскочил из мешка и бросился к ним.

— Дверь закрой! — закричал Карабек.

Я бросился к двери. Закрывая двери, увидел вдали силуэты лошадей и людей. Сабира что-то быстро объясняла Карабеку, о чем-то просила его, ломая руки в отчаянии. Карабек уже целился в лежавшего. Все это произошло очень быстро. Всмотревшись, я вдруг узнал киргиза — это был пастух Саид. Он сидел, обняв руками колени, и покачивался. Карабек стоял над ним, качая головой.

— Ах, пастух Барона, ай, Голубые штаны! Ружье хотел украсть…

— А что хотел с ним делать? — спросил я.

— Барона хотел стрелять, а то Барон его убьет.

— А, может, меня хотел застрелить?

— Нет, он бы тебя ножиком зарезал, — успокаивал меня Карабек. — Ай, ай, ай… Я говорил: нельзя спать, смотреть надо, зерно есть, продуктур есть, лошадь есть, ружье есть, ай, нельзя так!

Парень не делал попыток сопротивляться, и Карабек повесил винтовку на плечо.

— Ну как дела, Карабек?

— Барон не дает ячмень, говорит: нет.

— Достать надо! — сказал я.

— Я сам знаю, а где достать? Весь кишлак ходил. Народ в кибитки не пускает. Плохо. Я в одну кибитку зашел, смотрю: человек под кошмой спрятан. Знаю: контрабандист, Китай едет. Дорогу ждет.

Пастух заговорил быстро-быстро. Карабек ему отвечал и вдруг засмеялся. Я спросил, в чем дело. Карабек ответил, что пастух просит взять его в караван. Здесь, говорит, Барон зарежет, а Сабиры все равно не даст: Барон думает ее продать за десять тысяч рублей одному баю в Кашгарию.

В дверь постучали.

— Скажи, что сплю, никого не пускай, — сказал я Карабеку.

Карабек, вернувшись, сказал, что приходил Барон, спрашивал о пастухе, требовал, чтобы пустили, кажется, обиделся и ушел.

— Слушай, Карабек, переведи пастуху, что если он обменяет мне пшеницу на ячмень или муку, то я его возьму в караван, пусть докажет, что может работать. Это будет ему сасыгыт: он ружье хотел украсть.

Сасыгыт — это выкуп, который берут с вора, пойманного с поличным.

Карабек перевел. Пастух покачал головой, тихо поднялся и пошел к двери.

— Сасыгыт, сасыгыт… — засмеялся Саид и ушел.

— Тут такое дело, — тихо сказал Карабек, — он поступает в комсомол, он много рассказывает сельсовету, рассказывает в районе, что Барон делает. Только Барон знает это, жить хочет и его зарежет. Все! Давай спать. Азаму хлеба не давал? Нет? Хорошо… Я с Азама цепь бросаю, он злой будет, хорошо будет смотреть.

Сабира, подбрасывая в огонь стебли полыни, сидела у костра, поджав ноги, положив голову на колени, и казалась совсем маленькой. Она думала.

Мы уснули. Ночью мне снились то борьба, то какие-то многолюдные совещания, где все кричали, и крик этот переходил в рев моря. В море падали скалы, скалы грохотали, и моя голова скакала по ним. Я хотел удержать голову, но она скакала с камня на камень, и вдруг сквозь сон я почувствовал, как что-то шевелится у меня под головой. Сон исчез. Первое желание было вскочить. Но я заставил себя лежать. Во-первых, я не знал, грозила ли мне опасность, а, во-вторых, может быть, это тот вор, который украл мое мясо.

Как его поймать? Спальный мешок неуклюж: сразу из мешка не выскочишь. Зазвенело что-то ветеране. «Оружие», — решил я и тихонько под мешком вынул револьвер, отвел предохранитель.

Из куржума совершенно явно таскали сахар по куску. Сахар лежал под моей головой. Поэтому мне и приснилось, что моя голова падает с одного камня на другой. «Поймать вора во что бы то ни стало», — решил я и, круто повернувшись, схватил кого-то за халат, рванул, подмяв под себя, приставил револьвер к голове и сказал по-киргизски: «Лежи, не шевелись».

— Карабек, Карабек, — звал я.

Его ответ послышался… откуда-то снизу. Что за черт! Я еще раз позвал.

Карабек отозвался:

— Товарищ начальник, пусти!

Человек, который тащил сахар, оказался Карабеком. «Неужели он ворует? Плохо..» — подумал я.

— Я, — сказал Карабек, — сахар меняю на ячмень. Сабира женщин звала. Женщины ячмень носят, на сахар меняют. Сабира просила пастуха на работу взять. Мужем ее будет. Она за него ячмень меняет, убегает из дому с Саидам.

Сабира, улыбаясь, подошла.

— Тихо надо, товарищ начальник, по секрету от Барона делают.

Старик полулежал у костра.

— Ведь старик видит и расскажет, — сказал я.

— Раз надо, он не видит, он спал, понимаешь, он боится.

— Карабек, — спросил я, — сколько ты наменял?

— Один пуд ячменя будет, только сахару нет, один чай остался.

Вдруг мне пришла в голову одна мысль.

— Карабек, спроси женщин: рис, хлеб, мыло берут?

— Берут,

— Тогда меняй на ячмень продукты.

— Зачем все, а мы что кушать будем?