Голубой болид

–  Доктора нет дома, - сказала она, не ожидая вопроса.

–  А где он?
– спросил Кравченко.

–  Он ушел с вечера и мне ничего не сказал.

–  Тогда пройдемте в комнаты, гражданка, нам надо с вами поговорить.

–  Скажите, с ним что-нибудь случилось?
– осматривая форму офицеров, с беспокойством в голосе спросила женщина, пропуская в дом Кравченко и Агафонова.

–  Вы кем приходитесь врачу Лучинскому?
– спросил Кравченко, не ответив на заданный ему вопрос.

–  Считаюсь домработницей, а он меня называет экономкой.

–  Как вас зовут?

–  Сошальская Елена Владиславовна.

–  Так вот, уважаемая Елена Владиславовна, вам придется быть понятой. Мы сделаем обыск у Лучинского.

–  Да что же это такое?
– воскликнула Сошальская всплеснув руками.
– Он у нас такой тихий, воспитанный… Никого никогда не обижал… Трудолюбивый… Честный, - запричитала она.

–  Ничего. Не беспокойтесь. Нам донесли, что врач хранит дома ядовитые вещества… А это преследуется законом… Может быть это клевета и все обойдется благополучно, - успокоил Кравченко.

–  Да, да, батюшка, конечно, клевета… - согласилась экономка.

Тщательно проведенный обыск в комнатах не дал никаких результатов.

–  А приемник вы осмотрели, товарищ Агафонов?
– спросил Кравченко, подходя к столику, приютившемуся в углу кабинета Лучинского, на котором стоял «Мир». Получив отрицательный ответ, он приступил к его осмотру. Антенна и заземление были подключены. Отключив их, Кравченко заглянул внутрь приемника и не нашел там никаких конструктивных изменений.

Между тем он заметил за столиком футляр с патефонными пластинками. Кравченко и Агафонов осмотрели их. Когда Кравченко собирался поставить футляр на место, его зоркий взгляд остановился на чем-то.

–  Вот здорово!
– не удержался он от восклицания, - Смотрите Агафонов!
– С этими словами он взял отвод от антенны и штепсель, которым он заканчивался, воткнул в еле заметное круглое отверстие в полу.
– Как видите, антенна обслуживает не только один приемник… Елена Владиславовна, а у вас есть под домом погреб или подполье?

–  Как же есть, батюшка, есть - в кухне… Да только там ничего нет, кроме всякого хлама.

* * *

Стены подполья представляли собой кирпичную кладку. Здесь хранились разные ненужные для домашнего обихода вещи: сломанная мебель, пустые ящики и бочки, стеклянные банки из-под консервов и бутылки. Ориентировавшись в подполье, Кравченко и Агафонов стали освобождать от хлама стену, преграждающую направление на кабинет врача. Когда это было сделано, они с помощью электрических фонарей тщательно осмотрели ее, но ничего не обнаружили. Цемент плотно заполнял пространство между кирпичами - нигде не было ни одной щелки. Простукивание тоже не дало никаких результатов - звуки были однотонными на всех участках стены. Внимание Кравченко было привлечено четырехгранным железным костылем, вбитым в стену на уровне его глаз. С этого костыля был снят старый брезентовый плащ, который закрывал его от наблюдения при первом осмотре стены. Кравченко подергал за костыль, но он не подался, так как крепко был забит в стену. Тогда он попробовал его расшатать… Но и это не удалось - костыль не поддавался его усилиям. Обхватив костыль кистью руки, Кравченко попытался повернуть его. Каково было его удивление, когда костыль легко повернулся на девяносто градусов.

–  Вот оно что!
– воскликнул Кравченко и с силой навалился плечом на стену.

Часть кирпичной кладки повернулась вокруг оси, и образовался проход. Согнувшись, они прошли дальше и очутились в помещении площадью не более четырех квадратных метров. Здесь стоял низенький стол с небольшой радиостанцией.

–  Оказывается, Лучинский увлекается не только рыбалкой и шахматами… Он, кроме того, радиолюбитель, - пошутил Кравченко.

–  И шпион, - добавил Агафонов, доставая из ящика стола шифр.

–  Теперь, товарищ Агафонов, уважаемую Елену Владиславовну оставим на попечение лейтенанта Зубова, а сами отправимся к Лагуниным… Может быть, Лучинского мы встретим там?

* * *

Хотя уже было около двух часов ночи, в номере у Лагуниных не был выключен свет. На звонок вышла Тоня. Увидев в коридоре у своей двери двух незнакомых офицеров, смутилась и сделала шаг назад. Тоня была в темном костюме и, судя по ее лицу, еще не ложилась спать.

–  Вам кого?
– нерешительно спросила она.

–  Мы к Лагуниным, - ответил Кравченко.

–  Лагунины живут здесь… Пройдите.

Кравченко и Агафонов вошли в номер. Номер состоял из двух смежных комнат. Первую комнату, по-видимому, занимал Лагунин. На столе стояли пепельница с окурками, стакан с остатками кофе и начатая бутылка ликера. На спинке стула висел светлый мужской костюм.

–  Где Лагунин?
– спросил Кравченко, остановившись у стола и рассматривая лицо девушки.

–  Он с вечера ушел в парк и еще не возвращался.

–  У вашего брата есть знакомые в Синеводске?

–  Пока я не замечала, но, может быть, и есть. Не может же он один гулять до такого времени, - ответила

Тоня, глядя на ручные часы.

–  А с Лучинским вы не знакомы?

–  Кто это?

–  Хороший знакомый вашего брата.

–  Ах! Я слышала такую фамилию. Это, наверное, тот доктор-рыбак, который спас дочь профессора Антонова? Нет, я с ним не знакома, но знаю… Его знает весь Синеводск, - рассмеялась Тоня.

–  А скажите, Антонина Андреевна, вас так, кажется, зовут сейчас? Откуда вы с братом приехали сюда?

–  Я вас не понимаю… Во-первых, меня так звали с дня рождения. А, во-вторых, объясните, что это за допрос?
– вспыхнула Тоня.

–  Самый обыкновенный, какому подвергаются арендованные. Вы арестованы и брат ваш также арестован!
– с ударением на слове «брат» ответил Кравченко.
– Теперь как следователь я повторяю свой вопрос - откуда вы приехали?

–  Из Куйбышева… - побледнела Тоня.

–  Из областного?

–  Да.

–  Вы там никогда не жили и не работали. Ваши паспорта фальшивые. Вы не Лагунина и у вас здесь нет брата. Вы заброшены сюда иностранной разведкой… Скажите, зачем вы хотели утопить дочь профессора Антонова?

–  Я не хотела этого. Лагунин приказал мне познакомиться с Галей Антоновой… Он показал ее мне в день их приезда… А это - на пляже - вышло случайно… Я была уверена, что все это так закончится, - опустившись на стул, сказала Тоня и зарыдала, закрыв лицо руками.

Дав девушке успокоиться, Кравченко продолжал.

–  Вы пока не сделали преступления, но были на пути к этому. Наши советские законы строго карают шпионов и изменников Родины, но наше правосудие считается с такими обстоятельствами, как, например, чистосердечное раскаяние. Конечно, это учитывается только тем, кто раскаялся до того как совершил преступление, для тех, кто еще не успел нанести ущерб советскому государству.

–  Значит я могу рассчитывать на смягчение приговора?.. Меня не расстреляют?
– все еще плачущим голосом спросила Тоня, отведя руки от лица.

–  Уверен, что нет, если вы нам будете говорить правду.

–  Я расскажу вам все, только сохраните мне жизнь.
– Хорошо. Отвечайте, но учтите, что многое, о чем я буду вас спрашивать, мне известно. Мои вопросы будут отчасти испытанием вашей искренности… Прежде всего, как вас в действительности зовут?

–  Моя настоящая фамилия Загорина, а зовут Антонина Васильевна. Мне оставили мое имя для того, чтобы я не путалась. Мой возраст правильно указан в паспорте - мне двадцать лет.