Голубые капитаны

— Рановато…

— Ну, как Василек летает?

— Будто не знаешь.

— Вижу. Он с детства донельзя впечатлительный. Уговорами и нотациями ведь не поможешь парню, а черную козявку из души выковырнуть надо!

— Помнишь, из Москвы с инспекцией приезжал отставной генерал? Смирнов. Я служил у него в дивизии. Как-то пришли к нам новые самолеты марки «як», а летчики не восхитились обновкой. Построил всех генерал и говорит: «Брюзжите, старики! Чем же вам больше по душе американские «кобры»? Я тогда и выпалил: «Считаем «аэрокобру» маневреннее и легче в пилотировании. Огонь с «кобры» точнее. На вертикалях работает о' кей!» Поморщился генерал и приказал командиру полка: «Майор Дроботов, приготовиться к учебному бою. Ваша машина «кобра», моя — «як». И вот они устроили в воздухе карусель… И генерал одолел… «Як» у него легче шел вверх, круче виражил. Он «засветил» хвост «кобры» и если бы нажал гашетки, то майор Дроботов поцеловался бы с землей. «Можно воевать на «яке»? — немного погодя спросил нас генерал и сам ответил; — Вполне! Намотайте на ус!» Мы рассмеялись. Генерал догадался и сказал: «Неважно, что вы безусые. Мотайте на что хотите, но запомните главное: нет ничего хуже неверия бойца в свое оружие!»

— Любите вы, Борис Николаевич, вспоминать войну… А может быть, ваш майор специально поддался генералу? Ведь генера-ал!

— Мы видели, что Дроботов старался изо всех сил, он ведь тоже симпатизировал «кобре». Но главное вот в чем, Семен: генерал страшно рисковал своей репутацией. Ведь Дроботов был лучшим истребителем фронта, да и «кобра» — проверенной машиной. Проиграй генерал — конфуз на всю воздушную армию! Но это была единственная возможность вселить веру в летчиков. И генерал не побоялся. После этого его стали уважать вдвое больше, да и сам он, признаться, ходил гоголем. — Романовский щелчком повалил своего короля. — Твоя победа, Семен! Спасибо за чай, хозяюшка!

— Посидите еще, Борис Николаевич. Сейчас пельмени.

— Извините, Маша, в следующий раз… Да, Семен, почему до сих пор не принес заявление? Ведь договорились? Сурен Карапетович, как только приехал, сразу поинтересовался.

— Рано мне в комсомол.

— Скромничаешь?

— Взыскание. Вернут талон, тогда.

— Тебе же говорил Аракелян.

— Не хочу поблажек, — поднял упрямые глаза Семен и вдруг улыбнулся. — Политически еще слаб я, Борис Николаевич. Соседка, старушка, что пельмени принесла, все время меня на дискуссию вызывает. Спрашивает, например: «Почему это я, мещанка, раньше анекдоты только в девичьей, да шепотком слыхивала, а сейчас на каждом углу, во всю глотку, да все про кукурузу и забайкальский хлеб?» Как серьезный вопрос, я в кусты. И оскорбляет, старая! Вот осилю ее, тогда и приду к Илье Борщу.

— Наговаривает на себя, — проворчала Мария. Она подошла к столу и вытряхнула из коробки пуговицы, кнопки, крючки. Машинально Романовский взял медную цепочку и потянул. Из-под горки пуговиц выскользнул медальон из плексигласа. Тонкая резьба украшала края полированных элипсовидных крышек. Романовский приподнял медальон. В одну крышку была врезана фотография его фронтового командира майора Дроботова, в другую — портрет мальчика. Сразу пересохло горло, слова вырвались глухие, нескладные:

— У вас!.. Нет, чертовщина! Здесь откуда… у вас?

— А? — не понял Семен, с тревогой поглядывая на командира, застывшего с приподнятым над столом медальоном. — Вы о нем? В детском доме отдали с другими вещами. Сказали, мой. Маруся утверждает, что я не похож на этого пацана.

— Мальчик чернявый, и лицо длинное, а Сеня в его годы наверняка был как лен, — подтвердила Мария. — Он не раз посылал фотокопию с военного…

— Мария!

Остановленная окриком Семена, она запнулась, нахмурилась, и вдруг лицо ее озарилось надеждой:

— Вы что, узнали кого, Борис Николаевич?!

Романовский нарочито небрежно закручивал цепочку на пальце.

— Померещилось… — сказал он. — Авиационная эмблема на петлице привлекла. Давно уж такую форму не носят летчики. Красива, а?

— Там формы не видно. Один воротничок. И птичку незаметно! Вы знаете этого военного, Борис Николаевич?

— Если очень захочешь, птичку можно различить, Маша, — грустно сказал Семен. — Белая… большая белая птица… Я ее пацанчиком во сне видел, да и сейчас иногда вижу.

Большая. Белая. И клекот как зов… Это она позвала меня в небо.

— Я понимаю, Семен, образность сказанного и…

— Принесла она меня в небо. В сверточке. Распеленала. Выпустила в самостоятельный полет. Годы минули с тех пор, а я, Борис Николаевич, все еще держу курс жизни только по приборам. Какие приборы? — телевизор, кино, книги… Извините за бестактность, но иногда рот уважаемого Сурена Карапетовича и ваш временами мне кажется прибором для вещания прописных истин. В слепом полете я, понимаете?

— Если пилот в облаках не верит приборам, он сваливается в штопор, теряет пространственную ориентировку.

— Хочу жизнь понять сам…

— В одиночку долго летать в облаках будешь, Сема.

— Это я уже понял. С кем-нибудь в ногу мне надо пройти. Вот и выбираю. С Терепченко? С вами? С бывшим начснабом, выгнанным с работы?

— Для пробы шагни по дорожке начснаба, сладко поживешь, как сыр в масле будешь кататься.

— Была и такая мыслишка, да вдруг встал передо мной Павка Корчагин, растопырил руки и сказал: «Не туда прешь, Семен Родионович! Чтоб жизнь прожить не совестясь, не только дела, но и помыслы должны быть чистыми!» — Семен улыбнулся — Врезал он мне, а?.. Книги хорошо, а живой пример… А в общем, мы не о том, наверное, говорим. Маша вон соскучилась. Желаете песню? Новую. Только для вас. Машенька, дай гитару!

Пилоты одно скрывают — Пытай, никому не скажут,— Что, от земли отрываясь, Стремится обратно каждый. Что, от земли отрывая, К звезде уводя корабли, Частицу души оставляют Они человеку земли. И слышно в кабинах нам даже, Как губы беззвучно зовут, Ну кто же поверит, коль скажут, Что в небе пилоты живут? Пилоты всегда скрывают — Пытай, никому не скажут,— Что, от земли отрываясь, Стремится обратно каждый!..

— Оказывается, ты не только басни пишешь?! Нам песня жить и любить помогает, да?

— Так же, как и вы, Борис Николаевич, не одни фельетоны строчите.

— Спасибо за песню. Пойду… Не дадите ли на время мне медальон? Я попиливаю безделушки из оргстекла, и хотелось бы снять узор с него. Уж больно работа филигранная.

— Возьмите, — неохотно согласился Семен. — Только не потеряйте. Папой и мамой у меня был детдом, и хочется сохранить о нем память.

* * *

Этот ночью Романовский записал в дневнике:

«У Семена оказался медальон майора Дроботова. Как он попал к нему? Неужели из чужих вещей? А может, все-таки…

Я, как наяву, вижу сцену, когда майор поздравлял Катю с первым сбитым самолетом и, показывая медальон, сказал: «Если бы не фотокарточки, наградил бы тебя, Катюша, вот этим талисманом. Механик подарил. Отправлю своему Сеньке с оказией…» Сеньке! Сына майора тоже звали Семен!.. А может быть, он сказал «Саньке»? Александр?

Не надо больше об этом. Не обнадеживай себя, Романовский. Столько лет ничего, и вдруг. Фамилия у парня другая. Лучше пиши о работе!