Голубые капитаны

Терепченко повернулся от окна и внимательно, слегка иронически смотрел на Аракеляна.

— Я жду…

— Согласен с вашим решением по административной части, а вот подвергнуть сомнению партийность Романовского не вижу оснований.

— Боитесь, что как журналист он будет апеллировать к газете?

— Вы плохо думаете об этом человеке, командир!

— А мне с ним не детей крестить! До свидания!

Терепченко ушел. Аракелян думал о том, что, кажется, выбрал не ту правду, которую подсказала совесть. А разве можно выполнять долг вопреки совести, вопреки чувству истины?

Он вызвал по телефону Романовского.

— Борис Николаевич, что выше: долг или совесть?

— Вопрос странный. Мне кажется, одно должно быть связано с другим.

— А если раздваивается? Если есть сомнения? Можешь ответить конкретно?

— Если бы внутренний мир точно соответствовал поступкам, то сразу можно было бы сказать: вот этот святой, вот этот стяжатель. И пропало бы главное, на чем держится жизнь, — борьба. Борьба с тем, что нам не нравится внутри себя и в собратьях. Конечно, попадаются прямые, как гвоздь, — у них нет сомнений, у них и хорошая и дурная мысль немедленно превращается в дело, но это, по-моему, беда и для них, и для окружающих.

— Ты не ответил на вопрос.

— Начинаю догадываться, о чем вы говорите. Если догадка верна, то нужно смотреть шире и рассуждать о пользе не для одного человека, а для многих… А конкретно скажу… Долг! Он перед партией превыше всего.

«Для многих людей, — повторил Аракелян, положив труб ку на рычаг. — Тогда все правильно. А вернее, — нет двух правд!»

* * *

Перед отчетно-выборным собранием коммунистов Терепченко томило предчувствие какой-то беды.

Сегодня он ходил хмурый, раздражительный, придирчиво проверял все службы и подразделения отряда. Тяжело отдуваясь, он влез по крутой лестнице на вышку командно-диспетчерского пункта. Диспетчер был новый, из офицеров за паса, и проконтролировать его работу не мешало.

Протиснувшись в неширокий четырехугольный люк, Терепченко очутился под большим стеклянным куполом и, подойдя к диспетчеру, остановился за его спиной. Терепченко немного покоробило, что тот, повернувшись, не сказал «здравствуйте», но, взглянув на летное поле, простил эту дерзость.

На аэродроме был «час пик».

Новый диспетчер хорошо справлялся с обязанностями. Он сидел в «подкове» автоматических систем, предупреждающих об опасном сближении самолетов, об «анархистах-летчиках», не выполняющих указаний, и тогда мембрана микрофона дрожала от громкого голоса диспетчера, и автоматическая «память-магнитофон» фиксировала нарушителя.

Несколько легких самолетов почти одновременно выруливали со стоянок; большой транспортный корабль заходил на посадку; в клубе пыли над стоянкой висел вертолет; на зеленом экране локатора плескались импульсы еще двух подходивших к аэродрому самолетов. Диспетчер успевал отвечать на запросы экипажей, приглушаемые громкой морзянкой оператора «дальнобойной» радиостанции, и разговаривать с коллегой на взлетно-посадочной полосе. Звуки и шумы вспомогательных аппаратов управления создавали напряженный фон, по которому, не глядя на летное поле, можно было определить ритм работы аэропорта. Вот диспетчер услышал знакомый голос и, видимо забыв, что рядом командир отряда, сказал в микрофон:

— Пилоту Борщ выруливать разрешаю! Не прокисни в такой жаре!

Сейчас же получил ответ:

— Обращайтесь с почтением: уже не пилот, а командир звена.

Диспетчер ухмыльнулся, морщины у его глаз стали веселыми-веселыми.

— Поздравляю с временным повышением!

— Гм… мы… — озадаченно поперхнулся тенорок Борща.

«Вольности допускает», — поморщился Терепченко и хотел сделать замечание, но его опередили. Из динамика вы рвался резкий голос:

— Я — 882. Нарушаете правила радиообмена. Вторично прошу разрешить выруливание со стоянки!

«Молодец!» — похвалил летчика Терепченко и через плечо диспетчера заглянул в плановую таблицу. Против индекса 882 он увидел фамилию Романовского. Терепченко перевел взгляд на магнитофон, неутомимо записывающий все разговоры но радио, и сказал замешкавшемуся диспетчеру:

— Пусть выруливает.

— Его время через пятьдесят секунд.

— Ничего, на старте скорректируют.

Диспетчер пожал плечами и дал Романовскому согласие. С вышки было видно, как «супер» плавно тронулся с места, развернулся и побежал вдоль стоянки к взлетной полосе.

— Что он делает? Почему так быстро рулит? Врежется в самолеты или зарубит кого-нибудь винтами! — возмутился Терепченко над ухом диспетчера.

Тот оглянулся на командира, посмотрел в окно, потом опять на Терепченко удивленно.

— Чего медлите? Прикажите сбавить скорость

— 882, сбавьте газ, куда спешите? — нервно передал диспетчер.

— Нормально, — спокойно ответил Романовский.

— Я вам говорю: прекратить руление!.. Вот так. Теперь потихоньку двигайтесь к полосе.

Когда «супер» взлетел, диспетчер сказал раздумчиво:

— По-моему, он не превысил скорости движения по земле, разрешенную на самолете, оборудованном тормозами.

— Вы бывший истребитель, вот вам и кажется, — миролюбиво возразил Терепченко. — Не можете привыкнуть к нашим черепашьим скоростям. Но работаете, молодцом! Передайте восемьсот восемьдесят второму на борт: после полета зайти ко мне.

— Может, не портить ему сейчас настроения?

— Передайте! И не забудьте записать нарушение в журнал.

— Слушаюсь!

Командир отряда уходил с ДП в хорошем настроении. Мысль поставить Романовского в ложное положение, унизить пришла к нему мгновенно, как только он увидел сомнительную ситуацию. И не потому, что думал раньше, как бы наказать, прибрать к рукам неугодного человека. Сработала выработанная в борьбе за место под солнцем привычка «хватать быка за рога, пока он еще не боднул больно». На военном языке это называется «упреждающим ударом». Подобной тактике научила жизнь.

В детстве он был самолюбивым, обидчивым мальчишкой. И практичным. Его идея засеять картохой укромную пустошь в лесу и не платить с нее продналог и другие подобные идеи приводили в восторг отца.

Закончив летную школу, он получил назначение в такой «медвежий угол», что хоть волком вой от нелетной погоды, скуки и безденежья. А его друг попал в подразделение аэрофлота другой республики.

По служебной лестнице Терепченко взбирался медленно, хотя не сомневался в своих незаурядных организаторских способностях и летном таланте. Чтобы ускорить взлет, пришлось очередной раз «упредить» одного из выскочек (напоить, а потом «нечаянно» показать начальству).