Голубые рельсы

— Может, сюда, к реке? Там облачность наверняка поменьше — ветер, — сказал штурман командиру, ткнув пальцем в раскрытую карту местности.

— Пожалуй, — не сразу отозвался Седой. — Здесь заволокло напрочь.

Вертолет резко взял влево. Каштан перешел к своему месту возле иллюминатора, сел, облокотившись о запасную бочку с авиабензином.

Минут через десять облетели стороною Чертово болото. Внизу тускло заблестела быстрая река с каменистым дном, там и сям белели буруны.

— Черт, и здесь туман… — сказал бортмеханик, неотрывно глядя в иллюминатор.

Река текла, как в ущелье, плотно зажатая по берегам скалами и гольцами. Они то вырастали в рваных клочьях тумана, то стушевывались с белесой непроницаемой влагой.

Вертолет полетел, прижавшись к скалам правого берега. Морщинистые, влажные, они выплывали из тумана привидениями на таком близком расстоянии, что, казалось, лопасть винта вот-вот чиркнет камень.

— Каштан! — раздалось из пилотской кабины.

Каштан просунул туда голову. Звал Седой.

— Хочешь, обрадую? — спросил он.

— Попробуйте.

— Только что по рации передали: синоптики на трое суток не дают вертолетам погоду. Нежданно и негаданно циклон на трассе образовался. Такое частенько случается над здешней марью. Так что трое суток просидим в геопартии.

Хмурый, Каштан вернулся на прежнее место. Как же ребята без бригадира будут? Черт его дернул полететь! Теперь кукуй в тайге, жди летную погоду. Как же это сами аэрофлотовцы говорят? А, да: «Быстрее и надежнее на ту-ту, чем на „Ту“».

…Он помнил только, что наверху раздался сильный скрежет. Затем его легко, как мешок с соломой, швырнуло в хвостовую часть багажного отделения, где лежал огромный скомканный брезент. Сюда же через секунду прилетел, плюхнулся молоденький бортмеханик. Что было дальше, пока вертолет падал с покореженным винтом, сползал по каменистому склону сопки к речной косе, подминая корпусом мелколесье, Каштан уже не помнил…

Очнулся он, вернее, осознал, что жив, существует, в нелепейшей позе, ногами вверх. Иллюминаторы находились не с боков, а наверху и внизу. Снаружи слышался бурливый шум реки и еще удивленно кричала какая-то птица.

Каштан поспешно ощупал себя. Цел! Только поламывало, саднило поясницу. Рядом лежал бортмеханик, глядел мимо Каштана широко открытыми глазами. У Каштана все оборвалось внутри.

— Братишка! Жив? Слышь, паренек?.. — зашептал он.

Губы бортмеханика зашевелились, но глаза по-прежнему бессмысленно смотрели куда-то мимо Каштана. Он ударил ладонью по его щеке. Бортмеханик посмотрел на Каштана и совсем по-ребячьи захныкал.

— Где болит?

— Нигде…

В пилотской кабине кто-то смачно плевался через равные промежутки времени. Потом оттуда сказали:

— Эй! Кто-нибудь! Гляньте, есть у меня глаза или их ни черта нет…

Это был голос штурмана. Каштан, обходя дыры иллюминаторов, пробрался туда. Непривычно перевернутая на девяносто градусов кабина. Первое, что он увидел, — оскал неровно выбитого толстого стекла. Стёкла-клыки хищно сверкали в свете дня, и кабина походила на разинутую акулью пасть. Внутри этой пасти на левом борту, пристегнутые к креслам широкими поясами безопасности, лежали штурман и Седой.

Сначала Каштан посмотрел на командира. Тот, запрокинув седую, короткой стрижки голову, постанывал и скрипел зубами. Затем перевел взгляд на штурмана и не увидел его лица. Оно было сплошь залито кровью. Из правой щеки торчал осколок стекла. Кап-кап-кап… — дробно выстукивала по дюралю пола быстрая пунктирная струйка крови.

— Расслабь лицо, не напрягайся, — сказал Каштан, осторожно сжал пальцами торчащий из раны скользкий кончик стекла, вытащил его.

— Что ты там ковыряешь? Глаза, глаза смотри, — грубо сказал штурман. — Есть они или их нет ни черта?

Глазницы парня были залиты сгустившейся кровью. Каштан поспешно достал носовой платок и стал осторожно протирать их. Затем поочередно задрал веки.

— Вижу! — крикнул штурман.

— У тебя порезы на лбу, вот кровищей глаза-то и залило. Да руками не лапай, дура. Держи платок.

Каштан склонился над Седым. Лицо командира было точно такого же цвета, как и волосы, но стекло не оставило на нем ни одной царапины.

— Ты, бригадир? — не поворачивая к Каштану голову, тихо спросил Седой. — Что там мои парни? Ты как?

— Нормально. Считайте, что отделались легким испугом.

— Повезло так, как раз в жизни везет: от удара запаска с горючим не взорвалась. Иначе б кишки по деревьям развесило… Проклятый туман. Будь он проклят навек. Прямо из тумана на гранитный выступ вышел. Не успел увильнуть.

— Что было, то было. Вы подняться сможете?

— Вот в том-то и вся загвоздка. Какая-то чертовщина с позвоночником. Будто стальной стержень от шеи до зада вонзили… Я уж потерплю, ты как-нибудь стащи меня на землю…

Штурман сам, без помощи, отстегнул кровавыми, в глубоких порезах руками пояс, сполз с сиденья и протирал, протирал набухшим платком глаза. Кровь заливала в открытый от напряжения рот, он то и дело сплевывал. Наконец разлепил веки, оглядывая кабину, начал улыбаться. У Каштана мурашки поползли по спине. Такой страшной была улыбка на изуродованном лице.

В проеме, что вел в багажное отделение, показался бортмеханик.

— А запаска-то не взорвалась! — вроде бы только что понял он. — И почему она не взорвалась?..

— Кончай треп разводить. Лучше помоги командира спустить на землю, — раздраженно сказал Каштан.

От боли Седой потерял сознание, когда его извлекали из кабины. Пришел в себя уже на земле, на промасленных ватниках, которые принес из багажного отделения бортмеханик. Открыл измученные глаза, долго глядел куда-то наверх. Потом сказал:

— Вон она. Проклятая…

— Кто — она? — не понял Каштан.

— Скала. Выступ скалы.

Каштан глянул туда, куда смотрел командир. Ввысь уходила отвесная морщинистая стена скалы, из тумана то выплывала, то вновь исчезала странной, причудливой формы вершина. Она, накренившись, как верхушка дерева в ураганный ветер, языком зависла над водой. Уж так ветер-архитектор за миллионы лет потрудился, выдувая песчинку за песчинкой. Этой-то причудливой формы вершины-языка, зависшей над водою, и не заметил в тумане командир экипажа. Летели вроде на безопасном расстоянии и вдруг — бац! — винт врезался в гранит. Машина упала на «текучую» мелкокаменистую осыпь крутого склона. «Текучесть» смягчила удар. Затем вертолет сполз к реке и остановился, упершись в рыжую косу покореженными лопастями винта.

Со стороны вертолет походил сейчас на чудовищного размера рака, выползшего на берег из реки…

Из кабины вылез штурман, подняв пальцами веки, пошатываясь, пошел к реке. За ним тянулась кровавая дорожка. Он зашел в воду по колено, сначала опустил в быстрые струи кисти рук, затем со стоном начал плескать воду на лицо.

Каштан разыскал в багажном отделении железный ящичек с красным крестом на корпусе. Он обработал раны штурмана перекисью водорода. Забинтовал кисти рук. Бинта пошло много, потому что порезы на тыльных сторонах ладоней были глубокими, кровь сочилась не переставая. Самое трудное было наложить клеющийся пластырь на лицевые раны, большие и малые. Он беспрестанно отставал от влажных порезов. В аптечке, кроме медикаментов, лежал тюбик клея «БФ». Каштан смазал им края кусочков пластыря, и только тогда они приклеились к лицевой коже.