Гончаров и новогоднее приключение

Тельфером я подтащил Старкова поближе и, развернув к нам лицом, пожурил:

– Ты зачем стрелял в своего холопа, негодник?

– Ни в кого я не стрелял. Надеюсь, вы нас доставите в прокуратуру?

– К этому вопросу мы вернемся несколько позже. В данное время мне важно уточнить, кто застрелил твоего Леху.

– Да не знаю я, мне показалось, что стреляли сверху, со стороны ворот.

– А это не мог быть кто-то из твоих дружков? Соратников по рэкету или приятелей по разборкам?

– Нет, разборки так не делаются, я вас послушал и могу сказать, что и сам толком не могу объяснить случившееся.

– Кто из твоих ублюдков имел на тебя зуб?

– Если по-серьезному, то Серый, он метил на мое место, но он же поехал к тебе на хату, значит, стрелок не он.

– Поехал ко мне на хату, - задумчиво повторил я.
– Поехал и до сих пор не вернулся. Выехали они в десять двадцать, даже немного раньше. Сейчас четверть двенадцатого. Времени более чем достаточно. На дорогу туда и обратно уходит меньше получаса. Еще им потребовалось минут пять, чтобы забрать деньги. Итого - тридцать пять минут. Где они?
– От предчувствия непоправимой беды сердце сжалось, превращаясь в холодную и колючую ледышку. Свирепея, я приказал: - Звони своему Серому, узнай, как дела, и немедленно вызывай его сюда. Только помни - одно твое неверное слово, и ты уляжешься рядом со своим Лехой. Я не шучу, и это ты должен знать априори. Где твой сотовый?

– В нагрудном кармане, но как я буду набирать, у меня же руки задраны.

– Пусть это тебя не тревожит, - доставая телефон, успокоил его Медов, наберу я, а разговаривать будешь ты.

После непродолжительных манипуляций и долгого ожидания ответа Серега растерянно развел руками, всем своим видом показывая, что и рад бы, да не дают. По мере этого тоскливого ожидания я непроизвольно покрывался потом.

– Не отвечает он, Иваныч. Что будем делать?

– Вы оставайтесь здесь, а я рвану к себе. Падаль, где мои документы? двинув Евгеше под зад, заорал я.

– Да там все, в столе лежит, не выбросил же я их. И пистолетик там...

Договорить я ему не дал, потому что уже открывал стол, а еще через мгновение, садясь в машину, предупредил мужиков:

– Только осторожнее, гниль эта хоть и жидкая, но опасная. Подтяни их повыше. И дождитесь меня, чего бы это ни стоило.

Просемафорив стоящему на дороге "ЗИЛу", я вышел на трассу и, наплевав на отсутствие бокового стекла, дал полный газ, так что домой домчался меньше чем за десять минут. Буквально на ходу выскочив из машины, я кастрированным орангутангом ворвался в темный тамбур подъезда.

– Костя?!
– тихо и внятно окликнул меня незнакомый, дрожащий голос. Это ты? Костя, наконец-то!
– От избытка чувств баба больно впилась в плечо.

– Отстань, курва!
– с трудом отдирая ее цепкую лапку, выругался я. Некогда мне. Отлипни, шалава. Что тебе надо? Кто ты такая?

– Господи, Костя, да я же это, я.
– С трудом сдерживая рыдания, она крепко обняла меня за плечи.
– Не узнал, что же такое творится? Я это, Костя, твоя Милка.

Дальше последовали каскад слез и километры соплей. Вытирая всю эту обильно изливающуюся жидкость, я не знал, что говорить, и за неимением лучшего глупо спросил:

– Как дела?

– Хо-хо-рош-о, - заикаясь, ответила она.
– Теперь хорошо.

– Ты почему здесь?

– Тебя жду.

– Почему на улице?

– Страшно.

– Пойдем домой.

Она молча кивнула, пропуская меня вперед. Возле двери также молча, с каким-то внутренним напряжением протянула ключи. В квартиру я вошел первым и сразу, уже в передней, увидел чудовищный беспорядок: разбитое зеркало, перевернутую банкетку, разбросанные туфли и оторванные дверцы шкафа. Прикрыв дверь, Милка перестала реветь и вжалась в угол, вроде намереваясь оставаться там вечно. Оценив ее состояние, я пришел к выводу, что лучше сейчас ее не трогать. Не разуваясь, я прошел в большую комнату. Отбитая крышка бара валялась под столом. Те немногие бутылки, что оставались от моих перманентных возлияний, частью перебитые, были безжалостно свалены на пол вперемешку с черными осколками стеклянного дна бара, еще недавно служившего мне тайником. Сам тайник был безобразно пуст.

В спальне моим глазам предстала аналогичная картина. Супружеские кровати тестя, на которых мы имели счастье почивать, были грубо раздвинуты, а сама постель о подушками, одеялами и простынями варварски разодрана и перекручена. Меховая джинсовая куртка, штаны и нижнее мужское белье беспорядочными комками валялись возле двери. Видимо, Милку пытались насиловать. Почему пытались?.. От этой жуткой мысли черная волна ярости захлестнула разум. Помимо своей воли, я застонал глухо и утробно, по-звериному. Чтобы как-то уравновесить рассудок, я влетел в кабинет. Кажется, Милка выполнила мой наказ, подготовила-таки мне большой новогодний презент. Серый лежал на спине под елкой, причем совершенно голый. Лежал привольно, нежась на ковре, словно на пляже, широко раскинув руки и ноги, безобразно демонстрируя свое рыжее хозяйство. Открыв темный провал рта, он удивленно таращился на меня единственным голубым глазом. На месте второго я констатировал черную дырочку, из которой еще скудно сочилась его поганая кровь. Одной ногой он упирался в елочную бочку, а головой - в книжный шкаф, стекло которого было прошито пулей и забрызгано высохшей уже кровью. Козырный подарочек, ничего не попишешь.

Тихо притворив дверь кабинета, я подошел к жене. Кажется, за все это время она не пошевелилась. Так и стояла немым изваянием, ко всему безучастная. Крепко прижав к себе холодное тело, я поднял ее на руки и отнес на кухню. Слава богу, хоть сюда не добрались мерзавцы. Не выпуская ее из рук и не зажигая света, я осторожно сел на диван. Горячими, потрескавшимися губами дотронулся до ее виска и чуть слышно шепнул:

– Это сделала ты?

– Да.

– Ну и ладно.

– Что - ладно?! Что - ладно?! Я человека убила, - вновь в нервном ознобе затряслась она.
– Понимаешь, я убийца! Что мне теперь делать?

Сунув свой мокрый, холодный нос мне под мышку, она зашлась в истерике, а я тупо соображал, пытаясь найти выход из этой заведомо глухой ситуации. Несмотря на недавний ужас близкой смерти, там, в гараже, мне было легче. По крайней мере, проще и понятней.

– Костя, ты не подумай, - вдруг жарко, неистово заговорила она, - у него ничего не получилось, понимаешь, ничего! Он только зря старался ничего у него не вышло.

– Ну и хорошо. Прости, это я во всем виноват. Ты спи, малыш, ни о чем не думай, я все постараюсь уладить сам.

– Плохо мне, Костя, будто бы меня в самом деле изнасиловали. Не знаю, когда это пройдет. Костя, мы с тобой живем почти год, а я ни разу тебя не спросила: ты любишь меня?

– Конечно, дуреха, - несмотря на неуместность вопроса, живо согласился я.

– Я знаю, но только ты ни разу мне этого не говорил. А жалко, но я на тебя не обижаюсь, видно, такой ты уродился. И все же я очень, очень тебя люблю. Принеси чего-нибудь выпить.

– Не надо сейчас, у нас много дел.

– Принеси, Костя, ты так ничего и не понял.

– Наверное, но что я должен понять?

– Я много стреляла сегодня. Сначала здесь, в ту гниду, что сейчас лежит в кабинете, а потом я убила того страшного парня с ножом.

– Которого?

– Того, что резал тебя.
– Неожиданная судорога, словно разряд тока, пронзила ее от пяток до плеч.
– У него была страшная рука, толстая и безобразная, обмотанная каким-то грязным тряпьем. В этой жуткой руке он сжимал нож. Он хотел тебя убить. Люди, находившиеся рядом, тоже хотели тебя убить. А ты лежал, как на плахе. Еще живой, но уже мертвый. Я плохо стреляю из пистолета. Я же лучница. Ну, еще из винтовки умею, а здесь я оцепенела вдруг промахнусь. Пистолет, он ведь легкий, а там, у гаража, стал весить целую тонну. Как жутко, Костя-я-я!