Гончаров и таежные бандиты

– Откуда? Говори.

– Больше я ничего говорить не буду. Лучше угробьте меня.

– Ой, ой, ой, дешево хочешь отделаться. У меня "духи" красноречивыми становились, а они не чета тебе, пидору лохматому. Евдокия, отойди подальше, бабам не нужно на такое смотреть. Выкидыш без беременности случиться может, тебе этого Константин не простит.

Довольный своей остротой, он сыто и громко заржал, а я простил ему и эту пошлость, потому что теперь я многое бы ему простил.

Подыскав подходящий кляп, Вассаров первым делом надежно забил Васькину пасть, потом помочился мычащему бандиту на бороду.

– Это еще пустячки, скоро ты, Васька, пожалеешь, что вообще родился на этом свете. Сначала мы попробуем очень любимую царем Алексеем Михайловичем Романовым дыбу. А, Васятка, ты как относишься к дыбе? Костя, подай-ка мне веревку.

Перекинув прочный капроновый трос через толстый кедровый сук, Вассаров один конец тщательно привязал к наручникам, а второй, намотав себе на руку, принялся неторопливо вытягивать. Дойдя до упора, он на секунду приостановился, поплевал на ладони и вопросительно посмотрел на меня, видимо ожидая одобрения. Его он не получил. Не люблю, когда мучают и бьют беззащитного, даже такого изверга. Хотя я прекрасно понимал, что иного выхода нет. Нам позарез нужны были сведения. Лезть в воду, не зная броду, я всегда считал делом крайне нежелательным. Враждебно и грозно шумела тайга, словно предупреждая нас, изуверов, о Судном дне.

– Да давай, уж коли начали!
– не выдержал я.

– Еще поплачь, - криво усмехнулся Вассаров, и натянулся трос, и заскрипел сук. Вздернулись кверху мужицкие побелевшие руки. В рамке желтой смерзшейся бороды лицо его от напряжения и боли сделалось свекольным. На лбу выскочила толстая синяя вена и пульсировала, как секундная стрелка Васькиной разбойничьей жизни.

– Колись, тварь!
– Осатаневший Гоша входил во вкус. Сжав зубы, в радостном оскале он медленно, в упоении мучителя, тянул и тянул трос. Послышался хруст суставов вместе с тягостным мычанием истязаемого.
– Будешь говорить, подонок?

В ответ Васька отрицательно замотал головой.

– Будешь, гнида, у дяди Гоши все в конце концов становятся разговорчивы, сейчас тебе прибавлю кайфа, матка из задницы вылезет.

То ли он не рассчитал, то ли от злости дал лишку, но только Васькины руки с громким щелчком вдруг свободно взметнулись над ним, вылетев из суставов. Сам он провис безжизненной тряпичной куклой.

– Твою бога душу мать, писец котенку! Жалко, только начал.
– Он с сожалением отпустил ненужную теперь веревку. А Васька завалился на бок, показав нам синевато-красные белки глаз.
– Дай ему спиртяги, может, очухается побыстрее. Смотри какой нэрвный. Не мужик, а прямо бестужевская курсистка.

Вытащив кляп, я плеснул в открытый рот немного спирту. Придя в себя, он тут же завыл от боли, и мне пришлось вновь затыкать его кричалку кляпом.

– Костя, ты ему сними браслеты и раздень, попробую воткнуть его грабли назад, если, конечно, не поломал суставы.

Раздев покалеченного бандита, я вопросительно посмотрел на Вассарова.

– Держи его, покрепче, сейчас ему опять будет немножко бо-бо.

С прежним громким щелчком левая рука тут же встала на место, а вот правая этого делать не хотела никак. Минут пятнадцать мы мучили его. Наконец Гоша махнул рукой:

– Наверное, поломал что-то. Ну и хрен с ним. Теперь займемся его яйцами.

– У-у-у-му-у, - возбужденно замычал бандит.

– Ого, мальчик заукал! Костя, мне кажется, он хочет о чем-то поведать нам.

Я вытащил кляп, и мужик прохрипел:

– Дайте воды!..

– И воды дадим, раб Божий Василий, и водки, только говори, не томи грешную душу.

– Я все расскажу, не мучайте меня...

– И не собираемся, тебе это просто показалось. Костя, дай нашему другу воды. Вот видишь, брат Василий, насколько чистосердечное признание очищает душу. Зови Евдокию, пусть зарывает могилку, Вася пока подождет. Как секта у вас называется, я что-то не запомнил?

– Звездисты мы.

– В Бога-то верите?

– Бог в нас, себе и верим.

– Это понятно, какой веры придерживаетесь?

– Православной.

– А зачем людишек воруете, почему убиваете?

– Чтобы жить. Жить-то охота. Жить всем хочется.

– Короче, Склифосовский, каков контингент вашего общежития?

– Чаво?

– Сколько человек в вашем ските, гандон немытый?

– Дык, не считая детишек, человеков семьдесят будет, если с бабами считать. Дайте попить! Попить дайте!..

– Костя, выдай непрофсоюзному работнику тайги сто граммов спирта и двести воды. Ты, Васька, сколько душ загубил?

– Много. Уж и не припомню сколь. Но старец говорит: "Ничего, это можно!"

– А кто такой этот старец?

– Ну, вроде как Ельцин у вас.

– Да, грустные у вас перспективы. А Федор Александрович где?

– Не знаю такого. Кто он?

– Начальник старательской артели. Вы же сами его украли. Говори правду - еще выпить дам.

– Ишачит Федул, киркой в забое балуется.

– В каком забое, о чем ты, брат Василий?

– Ну, в шахте у нас... Золотишко мы ковыряем. Жить-то надо.

– Конечно. Красиво жить не запретишь. И сколько народу у вас под землей?

– Свиней пятьдесят будет. Мрут часто, сволочи.

– А за что же вы его в забой-то?

– Так старец решил, чтоб другим неповадно было кровушку народную пить.

– Мудро. А вы старца-то своего любите или просто боитесь?

– Уважаем. Без него мы что котята слепые.

– А что, брат Василий, Федула-то старец отдаст?

– Не можно, оченно он пред старцем виновен.

– В чем же?

– Скит наш скупить хотел. Шахта ему понадобилась. Вот старец и дал ему шахту, на все двадцать четыре часа.

– Что же он, двадцать четыре часа работает?

– Не, боле шести у нас никто не работает, остальное время отдыхают, то есть помедленней работают...

– Похвальная забота о человеке.

– И сколько таких работяг трудится на вашем участке?

– А кто его знает? Мертвяков они сами хоронят, прямо в шахте, мы только новых шахтеров им спускаем. Одноглазый Фома счет ведет. Кто помер, сколько человек надо привезти. И так далее.

– И много помирает?

– В месяц свиней по пять дохнет. Тяжелая работенка, но кормим мы их хорошо.

– Чем же?

– Бабы помои выливают, что получше им, остальное скотине. Там желоб есть. Сверху выливаешь, а внизу корыто, хорошо кормим, еще добавки требуют.

– А где они спят?

– Там же, в шахте, еще никто оттуда не возвращался.

– И много золота берут?

– Дык, почитай, с полкило в сутки, а если меньше, то мы им помоев не даем. Они и стараются. Жрут только много, по десять ведер в сутки. Бабы ругаются, особливо зимой, коровы голодные остаются. Но Фома говорит, что эти копатели выгоднее, чем коровы. Старец Фому слушается. Фома раньше в Ленинграде работал. Слыхал небось про такой город?