Гончаров и таежные бандиты

– Ну, я знал, да многие из конторы... Он, как туда ехал, к нам заскочил. Сказал, что на обратном пути прихватит металл. Ничего особенного в этом не было.

– Конечно, если не считать того, что на обратном пути его поджидала хорошо подготовленная засада. Тебе не кажется это странным?

– Теперь-то кажется! Мне многое кажется не то что странным, а опасным.

– Что, например?

– Это долгий сказ. В Тунчаке я тебе все подробно расскажу.

– Как знаешь. Кому ты доверяешь?

– Никому.

– Хорошо, а кому ты не доверяешь?

– Всем.

– Хорошенькое дело, из такого омута непросто выбраться! Кто, по-твоему, мог совершить последнее преступление?

– Да кто угодно!

– А если немножко подумать? Поконкретней?

– А если конкретней, то мне очень не нравится мой любимый зам Виктор Алексеевич Гнедых.

– Почему?

– Рожа у него паскудная, и, потом, я давно его знаю. Если меня убьют, то все хозяйство переходит в его руки.

– А если убьют и его, то в чье ведение переходит артель?

– Здесь уже решает общее собрание.

– У кого на руках большая часть акций?

– У меня.

– Вы зарегистрированы с... с...

– Маргаритой. Да.

– Значит...

– Ничего не значит, она любит меня.

– Возможно. Только почему ты, Феденька, такой напуганный? Вроде мужик ты не слабый, один кольт из-за пазухи торчит, а второй под мышкой светится. Тебя рабочие любят?

– Вроде да! Но ведь старатель что проститутка, кто пожирнее протянет, тому он и оближет.

– А на каком уровне морального падения задержались твои рабочие?

– Что тут говорить - сброд. Из двухсот человек едва ли наберешь полсотни нормальных ребят. Бывшие зеки, бомжи, просто дураки, всяких хватает. Но я их не держу на коротком поводке, не как раньше. Можешь шляться по поселку, баловаться с бабами, но ровно в восемь ты должен быть на рабочем месте! Если этого не произошло, то выдаются "сапоги", то есть увольнение без претензий на окончательный расчет.

– Круто.

– Так было заведено еще бог знает когда. А теперь мы просто пугаем этим, если даже увольняем, то деньги выплачиваем сполна.

– У них есть свой комитет? Я не имею в виду профсоюз.

– Есть, но их "шестерка" у меня на ушах.

Федор опьянел минут через десять. Я с трудом уволок его на диван, а сам, приняв еще малую толику, безмятежно откинулся на хрустящие простыни, мало думая о старательских делах своего однокашника.

В девять утра он поднял меня, слегка остекленевший и благоухающий, как пустая пивная бутылка.

– Костя, я уезжаю.

– Замечательно, благодарю за интересный вечер. Значит, все отменяется? Шикарно! Вечерком полечу в Питер...

– Ты не понял, я уезжаю сейчас, а ты подъедешь ко мне через сутки-двое.

– То есть?

– Я тебе говорил, что не хочу рисоваться вместе с тобой?

– Говорил. Но я-то что должен делать?

– Пожить в этом номере еще сутки, отрастить пьяную небритость, отпустить приличные мешки под глазами и ехать в Эйск.

– Оригинально, я там уже бывал. Зачем?

– Там прикинешься бичом - тебе это не сложно, потом спросишь у алкашей, как добраться до артели "Тайга", и попутным транспортом доберешься в Тунчак. Найдешь меня, и я тебя устрою каким-нибудь бульдозеристом, а дальше передаю инициативу в твои руки. Понял? Только паспорт, пушку и удостоверение оставь в Эйске у сестры.

– А ху-ху не хо-хо?

– Подумай лучше, как это ко мне может подойти человек с пушкой? Да еще и мент. А если без документов...

– Ладно, понял. Адрес сестры?

– Сиди на Вокзальной площади напротив центрального входа...

– ...И в руках держи газету со славянским шкафом.

– Напрасно иронизируешь, меня действительно хотят убить! Сестра, ее зовут Евдокия, об этом осведомлена. Она встретит тебя, заберет документы, пушку и скажет, что делать дальше. Все, Костя, до встречи. Жду тебя приличным бичом. То есть бывшим интеллигентным человеком.

Он повернулся спиной, направляясь к двери, и эта спина показалась мне какой-то стариковской и беззащитной. Почему-то подумалось, что он уже никогда не разогнется.

Уже открыв дверь, он вопросительно посмотрел на меня и медленно произнес, словно напоследок:

– Ко мне хорошо относится начальник второго участка Тунчака Дима Гранин. Запомни...

Дверь он прикрыл тихо, но основательно. Сразу стало тихо и стыло, как в склепе. Я выглянул в окно. Джип уже увозил его.

* * *

Ровно через сутки, в десять утра, я вышел из плацкартного вагона на конечной станции Эйск. От моего первоначального облика не осталось и следа. Города, в которые приезжаешь второй раз, кажутся родными, но это только иллюзия. По перрону шастала другая шпана, с другими материальными запросами и идейными мировоззрениями. Но город оставался тем же: старинным, провинциальным и шукшинским.

Возле киоска, где когда-то продавали газ-воду и соки, стояла пожилая статная баба, показывая из-под мышки горлышко бутылки. Куда тебе, телевидение! Вот она, настоящая русская реклама! С теткой мы сошлись на ничьей, по шесть за сто пятьдесят и в придачу душистый пупырчатый огурец.

Хрумкая огурцом, я водрузился на заранее выбранную скамейку, зажав между ног кейс и стараясь унять тревогу.

Женщина лет тридцати пяти подошла минут через десять. Была она черноглаза, красива и чем-то походила на Чурсину. Я сразу понял, что это и есть сестра Федора, а с самим Федором что-то случилось.

– Дайте сигарету, - хрипловато попросила она.

– Пожалуйста. Вы - Евдокия?

– Да. А вы - Константин?

– Да.

– Опоздал ты, Константин. Федя пропал.

– Но он мне сам назначил...

– Я знаю. Я тебя не виню. Направо дом с синей крышей, видишь? Я там живу с двумя детьми. Когда стемнеет, подходи. Собаки нет. Давай свое барахло.

Что-то господин Гончаров стал стареть, появилась сентиментальность. Твердый ком застрял в горле. К чему бы это? Не хватало еще и разреветься. Я смотрел, как удаляется сильная женщина, горем, как дубиной, переломленная пополам. Противно и тоскливо завыло в ушах, словно десяток взбесившихся волынок устроили в моей голове перепляс.