Гончаров приобретает популярность (Часть 1)

– Мама перестань.
– Кладя ей на плечи пудовые руки попыталась образумить её дочка.
– Не надо. Вы извините...

– Ничего страшного, я же понимаю...

– Брата моего Ивана на войне убили, а она все не верит... Уж сколько время прошло...Батя тоже не вернулся... Вот и живем...

– Спасибо за квас. Я пожалуй пойду, не буду вас отвлекать...

Выскочив на улицу я с облегчением вздохнул. Тяжелая это работа, быть свидетелем чьих - то несчастий. Ничего существенного узнать мне не удалось, но оставалась ещё бабка Александрова, которую мне предстояло найти в районном селе, вотчине товарища капитана. Пятнадцать километров отделявшие его от меня я проделал за десять минут и ещё умудрился подвезти крашеную блондинку пахнущюю чесноком и медом. Именно она и показала мне департамент капитана Гордеева.

Дверь его кабинета оказалась безнадежно закрытой. С сожалением пнув её ного я было собрался восвояси, когда мне на помощь пришел одутловатый курносый майор.

– Ты чего болюишся?
– Недовально и подозрительно спросил он.
– Нет, его, не видишь что ли? А то долбится, долбится как дятел.

– А где он у вас болтается?
– Попер я на него как на буфет.
– Я сотню километров отмотал и значит впустую? Так понимать?

– А что ты хотел?
– Несколько растерявшись спросил он.
– Что - то срочное?

– Мне нужно узнать где тут у вас проживает старуха Александрова, та что из деревеньки Белое. Привез ей от родственников посылку, а говорят она у вас.

– Так бы и сказал и нечего двери уродовать. Подожди здесь, сейчас выясню.

Через полчаса, познакомившись с двумя старухами Александровыми, я наконец добрался до третьей, нужной мне Татьяны Никитичны Александровой. Безо всякой опаски, спокойно и хладнокровно она впустила меня в квартиру, провела на кухню и предложила чашку чая.

– Да ты, сынок не стесняйся, с дороги чайком побаловаться первое дело.

– Откуда вы знаете, что я с дороги?
– Удивился я её проницательности.

– А от тебя ветром пахнет, ветром и машиной.
– Просто пояснила она. Ты ко мне, сынок, по какой надобности и кто сам будешь?

– Я музейный работник.
– Не сморгнув глазом соврал я.
– Материал на Алексея Михайловича Крюкова собираю. Священником он в вашем селе служил, вот мне и посоветовали к вам обратиться. Вы ведь его знали?

– Знала. Знала, царствие ему небесное.
– Перекрестилась она на угол с газовой плитой.
– Огромной души батюшка был. Внучка Маша, земля ей будет пухом, вся в него вышла. А что ты хотел узнать - то? Я ведь плохо уже те годы помню.

– Меня особенно интересуют последние дни его жизни и то как он умирал.

– Это я помню и не забуду до конца своих дней. Это был декабрь двадцать второго года. Разруха и голод. Мы все отчаялись, но батюшка нас поддерживал словом. В церковь мы не ходили, так он придумал сам по домам ходить. Прийдет, сядет у печки и сначала просто сидит, огонь слушает, а потом утешать начинает. Пройдет - де все и смута пройдет и голод минует и стужа отступит. Помнится сначала слова его раздражали, но он так искренно и горячо нас любил, что потом мы без его утешительных бесед уже не могли. Нам их не хватало, как не хватает солнышка в ненастный день. Лютое и лихое было время, как только мы выжили - не знаю.

Однажды Васька Митрохин примчался из города и сообщил нам плохую весть. Будто бы чекисты назавтра собираются нагрянуть в наше село и забрать все серебрянные и золоченные иконы. Мы сразу в это поверили, а куда денешься? Плетью обуха не перешибешь. Чекисты недовольных забирали и никто от них потом не возвращался. Повздыхали мы, посетовали и разошлись по домам. А только видно батюшка не смирился. Наш дом тогда рядом с церковью стоял, так там у него всю ночь горел свет. Потомто я поняла почему он горел. Прятал батюшка все то что могли забрать чекисты.

Наутро он к нам пришел и благославляя передал лик святого Петирима. Он и по сей день у меня хранится, но вы не подумайте, если надо, я её вам в музей передам. Я то утро хорошо помню и Алексея Михайловича как тебя вижу. Он был сильно уставший и весь перемазанный известью. Мама хотела его покормить картошкой, но он отказался. Он в тот голодный год ни у кого ничего не ел. Я хорошо помню как он устало улыбнулся, покачал головой, погладил меня по руке и пошел дальше. Батюшка не только к нам приходил, он все дворы обошел и всем разные иконки раздавал. Иконы те были из окладов вынуты и мама потом купила оклад на базаре.

– Вы говорите, что он был в извести? Но почему?

– А кто ж его знает, наверное перемазался когда прятал церковное серебро, ну а может по другому какому случаю, кто теперь знает. Убили его днем. Ближе к обеду, когда солнышко начало малость подогревать. На лошадях приехали чекисты и с ними комиссар Кох. Он потом у нас до самого начала войны начальником милиции работал. Он - то и потребовал чтобы батюшка добровольно отдал все ценности для закупки хлба за границей. А когда Алексей Михайлович отказался он приказал своим солдатом силой забрать церковное имыщество. Они стукнули батюшку прикладам и ворвались в церковь, а там к тому времени были только голые стены. Тогда они задрали батюшке рясы, сняли штаны и прилюдно выпороли его на морозе, Он не кричал, а только усерночитал молитву и обещал нам, что варваров обязательно покарает Бог. Они издевались над больше часа, но все одно, не показал он им место где схоронил наше достояние и тогда они его убили. Кох совсем сошел с ума, рыжый, щуплый как воробей, прыгает маузером размахивает и орет. "Именем Революции, как врага народа, я приказываю расстрелять!"

Мы ахнули, ушам своим не поверили, пошли на него всем селом, а он над головами палить начал. Упали мы перед этой сволочью на колени и слезно молили не убивать батюшку. Но это только больше добавило ему спеси. Велел своим чекистам поставить Алексея Михайловича перед входом в храм, а потом выстроил пятерых солдат и прочитав приговор свомандовал: "Огонь!". С первого раза никто не выстрелил, а батюшка заплакал и всех нас осенил крестом. Тут Кох совсем озверел, ажно пена изо рта полезла, орет: "Ренегаты, предатели дела революции, я вас всех!..". А потом второй раз велел стрелять. Тут они и выстрелили. Всю грудь ему пробили, изверги. Он повернулся к солнцу и упал и сразу умер. Мы всем селом завыли, да так что Кох со своими бандитами скорее оттуда убрался. Они даже в тот раз колокола не сбросили. Вот такие дела, сынок. А церковь потом заколотили, а попозже клуб в ней устроили, но я не любила туда ходить, мне все время казалось, что окровавленный батюшка с укором наблюдает за нашими плясками и весельем. Маша, внучка его, все хотела музей там устроить, да видишь как оно получилось...

– Татьяна Никитична, Я слышал, что кроме клуба, в церви и спортзал был, и даже склад. Это правда?

– Ты правильно все слышал, и склад, и спортзал, и клуб, а ещё зернохранилище.

– Понятно. Ну что же большое вам спасибо. Вы мне здорово помогли.

– Да что там... Наверное ты большего хотел услышать, но большего я не знаю.

И все таки какого - то результата я добился.
– Подумал я садясь в машину.
– Теперь мне известно, что Крюков проведя всю ночь в церкви наутро был перемазан известью, о чем свидетельствует не только Татьяна Никитична, но и сумасшедшая старуха Михеевна. О чем это говорит? О том, что он занимался малярными работами и возможно не просто малярными, а малярно строительными. Например делал кладку, чтобы замуровать какую - то нишу или что - то в этом роде, а это в поисках утраченного дает мне некоторый шанс. Ну что, господин Гочаров, умен я у тебя?

– Умен как тот гусь который сегодня тебя ущипнул. Что толку от твоих умозаключений? Как ты себе мыслишь дальнейшее? Брать миноискатель и на глазах любопытных рестовраторов и их предприимчивых заказчиков, прощупывать стены? Допустим тебе повезет и ты обнаружишь тайник. Что дальше? На него тут же заявит свои права заказчик, который наверняка сделался владельцем церкви - музея. А дальше судьбу сохраненного церовного добра проследить не сложно. Оно попросту исчезнет, а точнее уплывет на запад и останется храм при своем интересе. Вот и подумай, а стоит ли все это затевать? Твоя неуемная энергия пойдет только во вред твоему народу, ты выдашь на потребу "новых русских" то, что ценою жизни сохранил сельский священник Крюков и получиться, что смерть он принял зазря. Имеешь ли ты на это право?