Гончаров разгадывает семейную тайну

С воплем обреченного я всем телом бросился на ворота и, слава Богу, вышиб их с первого раза. Как я очутился на крыше "Волги", помню плохо. Знаю только, что, пытаясь меня оттуда сбросить, бык ее здорово помял.

– Снимите куртку! Снимите куртку!
– громко смеясь, кричали мне со всех сторон.

Ничего не понимая, в конце концов я выполнил приказание. Обиженный и разочарованный бык почти сразу же от меня отстал. Накинув на рога веревку, его увели, а я, посрамленный и жалкий, спустился на землю, не зная, как смотреть в глаза десятку смеющихся баб.

Меня, словно побитого кутенка, несчастного и потрепанного, сострадательные сестры приволокли к себе домой. Обработав ссадины и ушибы спиртом, Варвара предложила мне немного отдохнуть в комнате покойного отца. Это было уже чересчур. Молодцевато выпятив хилую грудь, я потребовал выпивки и огурца. Удивительно, но три здоровые, самостоятельные женщины слушали меня с немым восхищением и обожанием. Особенно усердствовала Варвара, очевидно считая, что ее давнее со мной знакомство дает ей некоторые преимущества перед сестрами. Прогнав слабость хорошой порцией самогона, я решил подойти к делу напрямик, прекрасно понимая, что дальше играть роль ветврача просто неумно.

– Ну что, три сестрицы, попробуем вместе разобраться в ваших трудностях?

– А что, с быками больше разбираться не тянет?
– жизнерадостно заржала молодая кобыла.
– Я-то сразу поняла, какой вы ветеринар.

– А с чем вы, собственно говоря, хотите разбираться?
– подчеркнуто надменно спросила Татьяна.
– Вас кто-нибудь об этом просил?

– Я просила, - резко и категорично вклинилась Варвара.
– Я просила и не вижу в этом ничего плохого. Может быть, Константину Ивановичу удастся доказать невиновность отца. Вы только подумайте, какой груз упадет с наших плеч.

– А меня лично он не колышет, - опять заржала Клава.

– Нечего ворошить старое, - недовольно проворчала Татьяна.
– Нам и так все ясно, да и милиция все расставила по полочкам. Душегуб наш родитель, и пора бы с этим смириться. Чего попусту воду в ступе толочь? Только себе волнение и людям беспокойство. Как хотите, а я этой затеи не одобряю.

– Одобряешь ты ее или нет, это дело твое, а только все будет так, как скажу я.

– Ладно, поступайте как хотите, - вдруг сразу сдалась старшая.

– Ну вот и хорошо. Константин Иванович, делайте все, что вам нужно.

– Спасибо, но мне ничего не нужно.

– Я неправильно сказала... В общем, задавайте нам вопросы, а мы готовы отвечать.

– Попробуем, - невольно усмехнулся я.
– Скажите, когда строился этот дом?

– Года через два-три после того, как мы сюда переехали, - наморщив лоб, ответила Татьяна.
– Мы его строили почти полтора года.

– Тогда скажите, когда и откуда вы сюда переехали.

– Переехали мы сюда в семьдесят третьем году из Листвянки, есть такая деревушка в Сибири. Я как раз здесь в первый класс пошла.

– Вы переехали и сразу же начали строить дом?

– Нет, конечно, дом мы начали строить только весной семьдесят седьмого, а закончили осенью семьдесят восьмого. Я тогда уже в шестой класс ходила, Варька только в первый пошла, а Клушке два годика исполнилось.

– А где жили до этого? У кого-нибудь снимали избушку?

– Нет, что вы, сразу же по приезде мама купила старый домишко. Он стоял прямо здесь, во дворе. А потом, когда дом уже был готов, он у нас неожиданно сгорел.

– Вот как? А с чего бы это он сгорел? Может быть, его кто-то поджег?

– Да что вы, ну кому он нужен, рухлядь старая. Но зачем вам все это?

– Пока не знаю. Теперь вспомните, в какое время пропала ваша мать?

– В аккурат как дом достроили, осенью семьдесят восьмого года. Она все говорила, что вот, как только дом закончим, так она сразу же поедет к бабушке в гости. Вот и поехала... Накануне вечером она с нами простилась, потому что поезд уходил рано утром и отец должен был ночью отвезти ее на железнодорожной вокзал. Вот и отвез, выродок.

– Значит, с того вечера вы мать больше не видели?

– Видела три дня назад.
– Татьяна поперхнулась словами и завыла в голос, а мне ничего не оставалось, как прервать ее опрос двумя глотками самогона, выпитыми исключительно за упокой рабы Божьей Ольги.

– А почему тогда, двадцать лет назад, вы подумали, что она уехала? подождав, пока успокоится Татьяна и мой желудок, спросил я.

– Ничего я не думала, - резко ответила она и замолчала.

Я вопросительно посмотрел на молчавшую до сих пор Варвару.

– Ну что ты заткнулась-то, корова яловая?
– тут же окликнулась она.

– Тебе надо, ты и говори.

– Идиотка, что я могу сказать? Мне тогда семь лет было. Много я понимала?

– А если не понимала, тогда и не выступай, а то шибко умная стала. Что я тебе, все должна помнить? Почему думала? Да потому, что она вечером с нами простилась, билет мне железнодорожный показала. А еще потому, что наутро отец сказал, будто он отвез ее на вокзал. Вот почему я и подумала...

– Он вам сказал, что посадил ее в поезд?

– Нет, но я и не спрашивала. Об этом мы узнали чуть позже, когда его и меня допрашивали в милиции после того, как бабушка дала нам телеграмму.

– И что же он сказал тогда милиции?

– Так и сказал, что посадил в вагон.

– Вы помните текст той телеграммы от бабушки?

– Да. Я получила ее сама, потому что отец отлучился из дому. Она была адресована маме. В ней бабушка спрашивала: "Ольга, что случилось? Почему отложила приезд?"

– Как зовут вашу бабушку и переписываетесь ли вы с ней?

– Баба Люба, но с ней мы не переписываемся.

– Почему? Все-таки родная бабка.

– Не знаю, еще когда я училась, я несколько раз ей писала, но ответов не получила. По-моему, она ненавидела нашего отца, а заодно и нас.

– Как тогда отец отреагировал на телеграмму?

– Он сильно разозлился на маму и назвал ее шлюрвой. Сказал, что не иначе как она снюхалась с кем-то в поезде и выскочила на промежуточной станции. И еще нас ругал, называл кукушатами.

– Как он вел себя наутро, после того, когда якобы отвез вашу мать на вокзал?

– Он был очень весел, купил нам много всяких сладостей, я это помню очень хорошо, потому что я пришла в школу с целым пакетом конфет и всех угощала.

– Это и я помню, - вмешалась Варвара, - только у меня, в отличие от тебя, их отобрали. Господи, знать бы нам тогда, в честь чего мы пируем.