Гончаров
Шрифт:
А ещё была нянюшка, гончаровская «Арина Родионовна». Племянник писателя Александр Николаевич Гончаров в письме к М. М. Стасюлевичу [38] от 26 октября 1891 года привел любопытные сведения о няне писателя, Аннушке. Известно, что один из племянников Гончарова, Владимир Кирмалов, отличался наклонностью к нигилизму. Между прочим, обещал «выбросить ее (то есть Аннушкины. — В. М.) «пенатов» (то есть иконы. — В. М.)за окно». Однако «хитрая старушка вставала очень рано, молилась угодникам и на целые сутки запирала их в свой тяжелый, железом окованный сундук. Кирмалов уверял меня, что его нянюшка ему очень напоминает придворных монахинь времен Византии». Несомненно, няня писателя была глубоко верующим человеком. [39] Няня оказала на маленького Ваню Гончарова огромное влияние, о чем, к сожалению, совершенно умалчивает академическая наука. А ведь именно в детстве художники, как правило, органично усваивают «золотой запас» народного творчества. В автобиографиях писатель никак не акцентирует свое знакомство срусскими сказками, былинами, пословицами и поговорками, но все-таки отмечает
38
Стасюлевич Михаил Матвеевич (1826–1911) — историк, журналист, общественный деятель умеренно-либерального направления; в 1852–1861 гг. — профессор Петербургского университета; с 1866 г. — редактор-издатель журнала «Вестник Европы», где в 1869 г. был опубликован роман «Обрыв». Как редактор Стасюлевич много способствовал тому, чтобы Гончаров решился на окончание романа, писавшегося почти 20 лет. В целом отношения Гончарова и Стасюлевича складывались дружески, известна их большая переписка. Однако Гончаров отмечал, что их знакомство было омрачено той ролью, которую сыграл Стасюлевич в его конфликте с Тургеневым.
39
Несколько натянуто выглядят попытки комментаторов в шестом томе академического собрания сочинений писателя причислить няню к числу старообрядцев (хотя это в принципе не исключено).
Однако очевидно, что не лакейская была для Гончарова главным источником познания русского фольклора. Судя по всему, большую роль сыграла здесь его няня. О ней романист упомянул в воспоминаниях «На родине», а также в письмах к родным. Звали ее Аннушкой. К счастью, сохранилась ее фотография 1862 года. На всю жизнь Гончаров сохранил к няне сердечную любовь. Это глубокое благодарное чувство к Анне Михайловне отмечают мемуаристы. Так, племянник писателя Михаил Викторович Кирмалов пишет: «Иван Александрович нежно любил свою няню Аннушку. Я хорошо помню эту старушку, нянчившую и меня и жившую в то время на покое у бабушки моей Александры Александровны в Хухореве. В ее слабом, иссохшем теле жила кристально чистая душа ребенка, полная до краев любовью к детям и ко всем домашним…»
Перед нами вполне классический со времен Арины Родионовны образ своеобразной «литературной няни»: чем-то оказалась она слишком дорога писателю, помнившему ее до конца своей жизни. И это «что-то», думается, верно обозначено в воспоминаниях Г. Н. Потанина: [40] «Волшебные сказки!» В отличие от Пушкина, автор «Обломова» не посвящал своей няне отдельных литературных произведений, но заслуживает внимания образ няни, например, в «Сне Обломова». Здесь явно чувствуются личные впечатления автора. Няня дает маленькому Илюше сказочное, мифологическое объяснение мира, которым довольствуется сама. При этом она развивает в ребенке воображение и поэтическое мировосприятие:
40
Потанин Гавриил Никитич (1823–1910) — беллетрист, сотрудник журналов «Современник» и «Русское слово». Был домашним учителем у племянников Гончарова. Оставил о писателе воспоминания, которые, по общему признанию, изобилуют неточностями.
— Отчего это, няня, тут темно, а там светло, а ужо будет и там светло? — спрашивал ребенок.
— Оттого, батюшка, что солнце идет навстречу месяцу и не видит его, так и хмурится; а ужо как завидит издали, так и просветлеет.
Можно не сомневаться, что эти перлы народного воображения и поэзии Гончаров узнал от своей няни Аннушки. В романе он как бы вспоминает, как «в бесконечный зимний вечер робко жмется к няне, а она нашептывает ему о какой-то неведомой стороне, где нет ни ночей, ни холода». В «Сне Обломова» указан фольклорный репертуар, видимо, близкий репертуару реальной няни Гончарова: «Она повествует ему… об удали Ильи Муромца, Добрыни Никитича, Алеши Поповича, о Полкане-богатыре, о Колечище прохожем». Здесь же сказка о Жар-птице, Емеле-дураке, Медведе на деревянной ноге. Въяве видим мы и манеру Анны Михайловны рассказывать чудные народные сказки: «Рассказ лился за рассказом. Няня повествовала с пылом, живописно, с увлечением, местами вдохновенно, потому что сама вполовину верила рассказам. Глаза старухи искрились огнем: голова дрожала от волнения; голос возвышался до непривычных нот». Свое восприятие этих рассказов Гончаров также описывает: «Ребенок, объятый неведомым ужасом, жался к ней со слезами на глазах… ребенок не выдерживал: он с трепетом и визгом бросался на руки к няне; у него брызжут слезы испуга, и вместе хохочет он от радости, что он не в когтях у зверя, а на лежанке, подле няни».
Образ няни в «Сне Обломова» абсолютно верен реальности, если не считать, что во времена детства Гончарова его няня совсем не была старухой (здесь уже Гончаров просто придерживается стереотипного изображения няни). Няней Гончарова почти никто из биографов писателя не интересовался, и напрасно. О реальности этого образа, о том, что няня Аннушка заняла в жизни уже взрослого писателя навсегда свое значительное и важное место, свидетельствует уже не художественное, а документально-очерковое произведение: «Фрегат «Паллада»». В очерке «Русские в Японии в 1854 году» Гончаров, как и в «Сне Обломова», вдруг вспомнил свою нянюшку: «Мне не верилось, что все это делается наяву. В иную минуту мне казалось, что я ребенок, что няня рассказала мне чудную сказку о неслыханных людях, а я заснул у ней на руках и вижу все это во сне».
В «Обломове» Гончаров перечислил, очевидно, лишь малую часть исполнительского репертуара Аннушки. Несомненно, в запасе у нее было бесчисленное множество не только сказок, но и песен, поговорок, былин. Следует помнить, что Симбирская губерния в XIX века была одна из самых «фольклорных». Известно, что «Собрание народных песен П. В. Киреевского [41] » в значительной его части составляет именно материал, собранный в Симбирской губернии поэтом Н. М. Языковым [42]
и его родственниками. Сам Симбирск, население которого в середине XIX века составляло всего двадцать четыре тысячи человек, был городом хотя и губернским, но — в указанном отношении — не потерявшим еще связей с деревенской округой. Достаточно сказать, что большую часть песен семья Языковых собрала в своем собственном доме, от дворовых и крепостных. Такова была фольклорная атмосфера в обычном дворянском доме Симбирска. Такова же она была, очевидно, и в стоящем недалеко от дома Языковых купеческом доме Гончаровых, где главную роль для будущего писателя играла, конечно же, его няня.41
Киреевский Петр Васильевич (11.02.1808–25.10.1856), собиратель и издатель русского фольклора, славянофил. В 1840–1850-е гг. Киреевский усиленно занимался собиранием и изучением памятников русского фольклора. Полностью эти материалы изданы уже после его смерти. Киреевский собрал тысячи текстов лирических и исторических песен, народных былин. В этой работе Киреевскому помогали A.C. Пушкин, Н. В. Гоголь, В. И. Даль, Аксаковы и другие единомышленники-славянофилы. П. В. Киреевский завещал похоронить себя в Оптиной пустыни.
42
Языков Николай Михайлович (1803–1846) — поэт пушкинской плеяды.
Любопытно, что в «Собрании народных песен П. В. Киреевского» наличествуют былинные сюжеты, входившие в репертуар нянюшки Ильи Обломова. Былины, очевидно, были весьма широко распространены в поволжской устной традиции, что и отметил в своем романе невольно Гончаров. Любопытно и другое: собрание П. В. Киреевского десятью выпусками публиковалось с 1860 по 1874 год, то есть гораздо позже выхода в свет «Сна Обломова». Тогда откуда же Гончарову были известны еще в 1840-х годах сюжеты былин об Илье Муромце и других богатырях? Почти наверное можно сказать, что источник указан в «Сне Обломова» самим писателем: это его нянюшка Анна Михайловна. Кстати, в собрание П. В. Киреевского вошли поволжские былины о тех богатырях, которых узнал по няниным рассказам Илюша Обломов: это былины об Илье Муромце, Добрыне Никитиче, Алеше Поповиче… Очень близок эпику Гончарову оказался жанр былины. Особенно дорога писателю, судя по роману «Обломов», былина об Илье Муромце. Недаром и своего героя он назвал Ильей. Только в изображении автора «Обломова» Илья Ильич — богатырь, просидевший на печи всю жизнь, да так и не успевший совершить никаких подвигов.
Начавшиеся в середине XIX века и, думается, неплохо известные Гончарову публикации фольклорного материала вряд ли, однако, дали ему более, чем впечатления самого раннего детства. Главное знакомство с фольклором было именно там, в Симбирске, в общении с няней Анной Михайловной. Гончаров сам описал процесс вырабатывания в человеке родного языка, в частности, и «фольклорных» его пластов, указывая на огромную роль детских впечатлений: «Ему учатся не по тетрадкам и книгам, в гостиной у папа и мама — а первый учитель — кормилица со своим агу, агу… и другими междометиями, потом нянька с своими прибаутками и сказками… а затем уже обработанный, книжный, чистый или литературный язык — в образцовых писателях. Стало быть, язык, а с ним русскую жизнь, всасывают с молоком матери— учатся и играют в детстве по-русски, зреют, мужают и приносят пользу по-русски».
«Обработанный, чистый, книжный», очень литературный язык Гончарова зачинался с «агу», «агу», с прибауток и сказок Анны Михайловны. Этот язык не пестрит, конечно, пословицами и поговорками, оборотами народной речи, но и не чужд им. Романист знает их немало: «Если б не бы, да не но, были бы мы богаты давно», «Дурень ты, дурень, неразумный ты бабин, то же бы ты слово, да не так бы ты молвил», «Не в пору гость хуже татарина», «Недаром народ говорит, что дитя до семи лет — ангел, с семи до десяти — отрок», «Кто на море не бывал, тот Богу не маливался», «На грех мастера нет», «Бог труды любит» и пр. Пословицы, поговорки встречаются и в романах, и в письмах Гончарова.
Однако еще более в текстах Гончарова встречается простонародных оборотов речи: «Живем — хлеб жуем», «Хромать на обе ноги», «Провал бы тебя взял!», «Ни Богу не свеча, ни черту кочерга», «Не в бровь, а прямо в глаз» и т. д. Где мог услышать все это Гончаров?
Но не былина и не пословица более всего интересны романисту. Больше всего его, несомненно, занимает сказка, причем сказка волшебная. Сам Гончаров, судя по «Сну Обломова», в детстве выслушал от няни Анны Михайловны немало волшебных сказок. Впрочем, упомянул их здесь писатель всего несколько: сказку «о Емеле-дурачке» («Емеля-дурак», «По щучьему велению»), сказку о Жар-птице («Сказка об Иване-царевиче, жар-птице и о сером волке»), сказку «о медведе с деревянной ногой» («Медведь»). Сказку о медведе Гончаров подробно цитирует, приводя из нее слова медведя, отправившегося на поиски своей ноги: «Скрипи, скрипи, нога липовая; я по селам шел, по деревне шел, все бабы спят, одна баба не спит, на моей шкуре сидит, мое мясо варит, мою шерстку прядет». В сборнике сказок Афанасьева мы не найдем подобных слов. Это значит, что Гончаров не пользовался им, а, скорее всего, просто хорошо помнил сказки своего детства, приводя какой-то поволжский вариант текста сказки о медведе на липовой ноге, поведанной все той же Анной Михайловной.
Но, конечно, главное влияние няни распространялось на нравственность писателя, на самые глубинные, в душе залегающие пласты мировосприятия. Этого влияния нельзя ни измерить, ни оценить. Но кто знает, как бы сложился писательский путь Гончарова, не будь в его жизни «симбирской Арины Родионовны», его няни Анны Михайловны? Недаром он пишет, что няня «с простотою и добродушием Гомера, с тою же животрепещущею верностью подробностей и рельефностью картин влагала в детскую память и воображение Илиаду русской жизни…». А ведь «животрепещущая верность подробностей и рельефность картин» — это главные отличительные свойства художественного таланта Гончарова. В воспоминаниях писателя Г. Н. Потанина приведен характерный эпизод, относящийся ко времени пребывания Гончарова в Симбирске в 1849 году: «Трогательны были его беседы со слепой няней. Мне кажется, иногда он слов не находил, как бы нежнее ее назвать. «Голубка моя возлюбленная! Помнишь, какие волшебные сказки ворковала ты мне?»И он поцелует голубку и погладит по голове. «Хочешь, я золотом засыплю тебя за них?» Старушка обидится и шепчет с укором: «Эх, Ваня, Ваня неразумный! На что мне твои деньги в могилу? Мне всего на свете дороже твоя любовь!» — и разрыдается до истерики».