Гончий пес 2. Правда Бориса. Часть 1

Боярин так громко и противно сопел, наполняя светлицу запахом маринованной редьки с чесноком, что Годунов не выдержал:

– С чем пожаловал, достопочтенный гость? Могу ли чем-то услужить бывшему главе Боярской Думы?

Укол пришелся в самое сердце. И теперь Иван Федорович сохранял видное положение в Думе и земщине, но прежней силы, конечно, не имел. Мстиславский встряхнул рыжей бородой, попросил квасу. Когда с удовольствием осушил две полные кружки задиристого напитка на хреновом листе, тяжело вздохнул, после сказал:

– Князь Иван Петрович Шуйский просит тебя быть на Воздвижение у себя на именины.

Зашевелились тараканы, подумал Борис. Шуйскому палец в рот не клади. Сам хитрющий литовский канцлер Ян Замойский провести его не смог во время осады Пскова. Шуйский держал тогда оборону города. Канцлер подослал к нему человека с ларцом и письмом, в котором немецкий офицер писал, что хочет перейти на сторону русских. А искусный ларец, мол, преподносит в дар. Но Иван Петрович носом почуял подвох, ларец открывать не стал. Когда же его вскрыли мастера, в нем оказалось полтора десятка взведенных самопалов.

– Да-а?
– принял удивленный вид Борис.- А чего же сам князь меня не приглашает, тебя прислал?

– Так ить вы с ним на ножах. Боится не услышишь. А напрасно. Что нам, регентам-опекунам, делить? О России надобно печься. Князь примириться с тобой желает, мировую выпить.

– А мы с ним особо и не делили до селе ничего. Он в Пскове был, я тут. Царь Федор Иванович ему знатное кормление пожаловал- и с рынков псковских, и с кабаков, и с полей окрестных. Живи да радуйся.

– Ну да, ну да,- вытер накидкой взмокший лоб Мстиславский.- А все одно понимания средь вас...средь нас нет. А потому зовет тебя Иван Петрович к себе. А ты уж сам думай.

– Что же мне думать, Иван Федорович, я ни с кем тягаться, а тем более на острие быть не желаю. Скажи Ивану Петровичу, что приглашение его с благодарностью и низким поклоном принимаю и обязательно буду у него.

Мстиславский исподлобья взглянул на Годунова- шутит что ль? С поклоном он принимает, а сам каждый день к сестрице Ирине бегает и что-то ей нашептывает. Не иначе что-то злое на того же Шуйского. И на него, Ивана Федоровича, конечно. От этого Бориски Косого доброго не жди. Как был татариным, так им и остался.

– На той пирушке, на Воздвижение Пресвятой Богородицы, прости матерь божья,- Борис широко, истово перекрестился. Раньше за ним такой набожности Губов не замечал,- меня и хотят отравить бояре.

Годунов жестом подозвал столового человека, велел налить себе яблочного напитка на крыжовнике. Тот от чрезмерной расторопности, пролил на кафтан боярина немного вина. Василий напрягся, ждал как отреагирует царский регент- слишком ли о себе уже возомнил? Но Борис словно и не заметил оплошности холопа.

– Ежели об том ведаешь, для чего же согласился быть?

– А чтоб жало у всех недругов вырвать одним разом. Помнишь, как государь Иван Васильевич говорил?-одним махом и всех злыдней в прорубь.

– Ну а сын-то мой при чём?

Борис хмыкнул, будто удивился непонятливости своего товарища. Он сказал, что мальчонка, находясь в доме Шуйского, должен узнать как бояре собираются его отравить. Какой яд подсыпят, в кубок с вином или в еду- простую цикуту из вёхи, мышьяк или византийскую отраву. Тогда Годунов заранее примет противоядие.

– Да ты ума лишился, боярин!- подскочил с лавки Губов.
– На такую опасность сына посылать! Кто я по твоему- упырь, али родич? И откуда ты вообще узнал, что у меня есть малые сыновья? Ехал-то ко мне не наобум.

– Людишки мои заранее проведали. Не горячись. Неужто желаешь, чтоб твоего старого товарища жизни лишили? То-то, сядь.

Василий опустился на скамью, разминая жесткую бороду. Его покрасневшие от негодования шрамы на шее набухли, стали синими.

– По другому нельзя, уж и так и эдак рядили с Ириной. Но ежели желаешь оставить меня в беде, прощай.

Годунов встал, опрокинув кружки и кувшины.

– Погоди,-остановил его Василий.

Он понимал- если откажет отцу царицы, то ни ему, ни его детям доброй, спокойной жизни уже не видать. Да, когда-то приятельствовали, одно дело делали, был тогда Борис разумен и справедлив. Но время идет. Взлетев на вершину власти люди становятся, как правило, совсем другими и в них открываются самые черные стороны. И потом, знать о злодействе и не предотвратить его, грех. Подумал, разумеется, Губов и о выгоде. Недаром Борис упомянул о Шуйском, который получил от царя Федора на кормление целый Псков. Да что, Федор, не он же принял это решение, наверняка Ирина по наущению Годунова осыпала Ивана Петровича милостями, чтоб задобрить одного из самых серьезных недругов. Но, видно, мало боярам, на трон зарятся, по тому и к горлу Бориса подбираются. Всё так. Опасно, но, значит, иного пути нет. Иначе бы не примчался.

– Погоди, Борис Федорович,- повторил Губов.- не горячись и ты. Странно было бы, ежели я разбрасывался своими сыновьями, как гнилыми яблоками.

– Странно,- согласился Борис.- Но и меня пойми. Не токмо о своей шкуре пекусь. О России. Пока в регентстве, могу на многие добрые дела царя направить, немало уже полезного задумал. Хочу с Польшей мир перезаключить, войну окончательно остановить, в Москве университет как в Париже открыть, чтоб наукам всяким боярских да дворянских детей обучать. А, может, и простых тоже. Пошлю их для начала в Европу знания получать. Отстали мы от немцев, на века отстали. Татарва проклятущая...Но ничего, наверстаем, была бы воля! Крестьянам волю дам. Токмо свободный человек может быть зело полезен государству. Или...хотя бы четыре Юрьевых дня в году им позволю. Поглядим. В преобразованиях моя правда! А придут Шуйские али Мстиславские? Сядут по лавкам и будут зады толстые чесать. Ляхи с крымчанами Москву окончательно разорят. Превратится Третий Рим в пепел.

– Ладно,- хлопнул по столу покалеченной десницей, несколько захмелевший от яблочного вина, Губов.
– Рассчитывай на меня, Борис. Предположим, мой Михаил выведает чем тебя собираются отравить. А ежели то окажется мышьяк или серная кислота? Противоядие не поможет.

– Да, от мышьяка или кислоты не убережешься.

– Тебе ли не знать,-ухмыльнулся Губов.

– И ты туда же,- опять тяжело вздохнул Годунов.- Да не травил я государя Ивана Васильевича!
– вдруг крикнул Борис на всю деревню.

От его звонкого голоса всполошились в сарае куры, а холоп, стоявший невдалеке под березами, от неожиданности присел.

– Тише,тише,- впервые искренне улыбнулся Губов, поняв что попал в больное место Бориса. Он и не предполагал, что это доставит ему удовольствие-подзадорить самого царского регента.- Знамо дело, царь от удара помер.

– Слушай, Васька...,- боярин сжал кулаки.- Тебе ли не знать, что государь предавался безудержным плотским утехам и не токмо с бабами. Думаешь, он так просто, ни с того ни с сего, на Федьку Басманова и все их семейство ополчился? Федька привез из Ливонии нехорошую болезнь и наградил ею государя. А лечился Иван Васильевич ртутью да сурьмой. Ему итальянские лекари не раз говорили, что сие отрава, так он их слушать не желал. Пухнуть начал, бросался на всех без повода аки пес. Впрочем, сами они ничего более действенного не предлагали. Так, какие-то травки да мази, от которых у государя был нескончаемый понос. Вот и не выдержала душа.