Гонец московский
Шрифт:
Упредил попытку Никиты зайти слева и отогнал его несколькими взмахами.
Парень вертелся горностаем, уворачиваясь от умелых ударов. Татарин, увидев поверженных товарищей, больше не пытался взять «уруса» живьем. Тут уж не до жиру – не убьешь, так убьют тебя. Он рубил так сильно, что Никита боялся подставлять течи под клинок, превосходящий их толщиной.
Они кружили, стараясь достать друг дружку остро отточенной сталью. Длинный меч давал преимущество степняку, а ловкость и молодость – Никите.
В конце концов именно скорость и решила дело. Татарин замешкался совсем чуть-чуть, поскользнувшись
Воин булькнул, плюнул кровью и рухнул ничком.
Никита едва успел выдернуть оружие и отскочить.
Все.
Конец.
Он победил.
Серое небо, затянутое тучами, вдруг почернело, придвинулось, а потом снег толкнул в щеку, оцарапав кожу колючими иголочками.
Глава седьмая
Желтень 6815 года от Сотворения мира
Тверское княжество, Русь
Ледяное прикосновение отрезвило.
Захотелось взвыть, задрав голову к небу. Но вместо этого Никита ударил кулаками в промерзшую землю – раз, другой, третий!
Течи тоненько зазвенели, жалуясь на несправедливость. Ну скажите на милость, разве можно с добрым оружием так обходиться. Хорошо, что клинки на совесть выкованы.
Парень медленно поднялся на четвереньки, а после на колени. Положил кинжалы перед собой. Перекрестился:
– Упокой, Господи, душу усопшего раба Твоего Горазда и всех православных христиан, и прости им вся согрешения вольная и невольная, и даруй им Царствие Небесное…
Еще раз перекрестился. Поклонился, касаясь лбом снега.
– За что? – прошептал Никита, вставая на ноги. – Какой ветер лихой принес татарву поганую?
Ему ответил лишь легкий посвист ветра в верхушках елей.
Вот что такое одиночество.
Как перст.
Не замычит больше никогда Пеструха, не ткнется теплым бархатистым носом в плечо.
Не залает Кудлай, не завиляет лохматым хвостом, встречая его после утренней пробежки или похода в лес за бортями.
Не выйдет из землянки по-стариковски кряхтящий и жалующийся на непогоду Горазд, которому в схватке мог бы позавидовать любой молодой дружинник окрестных князей. Не пожурит он, обычно скупой на похвалу, нерадивого ученика. Не присядет больше зимним вечером на медвежью шкуру у огня, чтобы поведать о далекой земле Чинь, о тамошних монахах, об обычаях чужедальнего народа, о древнем мудреце с чудным именем и никогда больше не напомнит его глубокомысленных изречений.
Похоронить бы по христианскому обычаю…
Со стоном пошевелился юноша-татарин.
Злость, угасшая было в душе Никиты, всколыхнулась с новой силой. Он подскочил к степняку, ударом ноги под ребра перевернул навзничь. Острия теча – и когда только успел подхватить? – уперлось монголу в кадык.
– Говори, собака басурманская, зачем учителя моего убивал?!
Мальчишка выпучил глаза. Смуглая его кожа посерела.
– Ну! Говори! – Никита совсем легонько надавил на кинжал.
– Я… не… убивал… – прохрипел татарин.
– Да? А кто? Врешь, собака!
– Клянусь… не… убивал…
– Врешь! – Парень сдерживался изо всех сил,
чтобы не напоить клинок вражеской кровью. – Врешь, гадюка подколодная…– Белым конем Священного Воителя [57] клянусь! Не убивал!
– А кто тогда убивал? Откуда ты здесь? Зачем на меня напали, а? Ну, говори!
Никита чуть-чуть ослабил давление теча.
– Я – Улан-мэрген, – переведя дыхание, произнес монгол. – Моя жизнь в твоих руках. Ты победил меня и моих нукуров. Один победил. Сам. Ты – великий воин. Ты волен забрать мою жалкую жизнь…
57
Священный Воитель – одно из прозвищ Чингиcхана у татаро-монголов.
– Вот завел! – возмутился Никита. – Толком говори! Кто убивал Горазда?
– Кара-Кончар убивал.
– Какой еще Кара-Кончар? Кто такой? Из ваших? Из татарвы поганой?
В глазах мальчишки вдруг разгорелся огонь решимости, смешанной с обидой. Он вскинул подбородок. Сказал, тщательно выговаривая слова русской речи:
– Если я – татарва поганая, можешь зарезать меня хоть сейчас! Я в твоей власти! А оскорблять не смей!
– Ишь, какие мы… – присвистнул Никита, но клинок не убрал. – Обидчивые – страсть. А как стариков убивать…
– Я был против! – выкрикнул Улан-мэрген. – Кара-Кончар приказал нукурам!
Казалось, еще немного, и из его глаз брызнут слезы.
«А что он мне сделает? – подумал Никита. – Я его голыми руками скручу и по соседним елям размажу… Можно поговорить».
– Вставай! – приказал он, отступая на шаг и перехватывая теча обратным хватом. Буднично предупредил: – Вздумаешь за саблей потянуться, зарежу…
– Это теперь твоя сабля! – хмыкнул монгол. Поднялся. Пошатнулся, хватаясь за голову.
Никита подавил в себе желание помочь. А вдруг это хитрая уловка? Он кинется поддержать ослабленного врага, а тот ему ножик из рукава да в подреберье!
– Холодно… – пожаловался Улан-мэрген. – Костер бы развести.
– Разводи, – кивнул парень. – Поленница там.
На мгновение татарин расправил плечи, выпятив грудь, будто кочет.
«А ведь и в самом деле не из простых цэригов [58] ! Гордец, чопкут богатый, говорит складно. Ничего… Мне все равно, будь ты хоть хан, хоть нойон, хоть баатур».
58
Цэриг – общий термин для наименования воина у татаро-монголов.
– Огниво дать? – поинтересовался Никита как ни в чем не бывало. Ему тоже хотелось посидеть у разведенного огня. Лапти свалились еще в самом начале боя, и теперь ноги в онучах сильно замерзли.
Басурман сверкнул зубами, но сдержался и протянул ладонь:
– Давай!
Пока Улан колол щепу, складывал палочки «домиком», Никита внимательно за ним следил. Мало ли… Говорить можно всякое: моя жизнь в твоих руках, хочешь зарезать – режь… А потом сиганет в чащу – там наверняка лошади стоят. Куда же татарин без коня?