Гонец московский
Шрифт:
Дверь корчмы хлопнула за его спиной. В лицо дохнуло теплом, чадом от очага и таким ядреным духом съестного, что у парня в первый миг даже голова закружилась. Из трех длинных столов два занимала хохочущая орава. Все как на подбор крепкие мужики – не моложе двадцати и не старше тридцати лет, плечистые, одетые в суконные зипуны. Заметив особые потертости на плечах и спине, Вилкас понял, что это воины, – такие следы оставляют только кольчуги.
«Должно быть, дружина какого-нибудь воеводы вернулась с объезда границ…» – подумал парень и присел на край лавки у свободного стола.
Плешивый корчемник с сомнением оглядел нового гостя, но выложенные
– Пиво? – поинтересовался Пахом.
– Квасу, – ответил Вилкас. Он устал и меньше всего сейчас хотел захмелеть и заснуть прямо посреди корчмы.
Хозяин пожал плечами и неторопливо удалился.
За соседним столом раздался взрыв хохота. Кто-то противным голосом произнес:
– Молока…
Литвин сцепил зубы и сделал вид, что ничего не услышал. Ссора и потасовка – это не то, чем следует завершить сегодняшний день.
Уплетая за обе щеки кашу, он благодарно кивнул Пахому, который принес кувшинчик с квасом и деревянную кружку.
– Смотри, как жрет! Седмицу поди голодал! – снова насмешливо и чересчур громко, явно напоказ, сказал кто-то из дружинников.
«Доедать надо и убираться… Куда угодно. На любой другой постоялый двор. Иначе…»
– Гляди не подавись! Эй, морда белобрысая, к тебе обращаюсь!
Вилкас медленно поднял взгляд.
Горбоносый чернобородый воин, чуть постарше прочих, улыбался от уха до уха и смотрел на него в упор.
– Что зенки вылупил? – обрадовался он, заметив, что привлек наконец-то внимание парня. – Голь перекатная!
Литвин, сделав над собой усилие, вернулся к еде.
– Нет, ну ты погляди на него! Чавкает, будто из голодного края! Морда литовская! Не хочет русскому человеку слова сказать…
– Может, он, того… по-русски не понимает? – протянул парень со шрамом на левой щеке чуть пониже глаза. – А, Пантелеймон?
– Ну да! Куда нам, сирым и убогим… У них и вера кафолическая, нe то что наша – православная! – поддержал его еще один – курносый, пухлощекий и румяный.
– За стол сел, лба не перекрестил… – рассуждал вслух Пантелеймон. – Чисто басурманин. Лезут и лезут на Русь Святую. С восхода солнца – татарва поганая, а с заката – немцы с литвинами да полячишки с мадьярами.
Вилкас торопливо доедал. Он предчувствовал… Да что там предчувствовал! Точно знал, что добром все это не кончится. И неизвестно еще, когда в следующий раз доведется плотно перекусить.
– Взять бы его за шкирку, да рожей поганой в кашу! – с вызовом произнес пухлощекий. – Ишь, рожа литовская – бельмами зыркает, желваки гуляют… Нахохлился, что петух драный!
– Gaidys [134] ! – захохотал Пантелеймон, выказывая недюжинные знания литовской брани. – Skarmalius [135] !
Парень со шрамом вскочил, под общий гогот выбрался из-за стола. Остановился напротив Вилкаса, уперев кулаки в бока и перекатываясь с пятки на носок.
134
Петух (литовск.).
135
Голодранец (литовск.).
– Задай ему, Всемил! – подбодрил его пухлощекий.
– Давай, покажи этой чуди белоглазой, кто в здешних
землях хозяин! – Пантелеймон скрестил руки на груди, ожидая дармового развлечения.– Что ты молчишь, литвин бельмастый? – сквозь зубы процедил воин со шрамом. – Язык откусил от жадности? Смотри не подавись, пес! Давай я помогу…
Он протянул руку, очевидно намереваясь подбить край миски, чтобы остатки каши выплеснулись на стол и в лицо Вилкасу. Но литвин перехватил его запястье. Сдавил, дернул на себя, вывернул так, что забияка улегся животом на столешницу.
Свободной рукой Вилкас пододвинул миску с едой под нос шипящего от боли дружинника. Наклонившись, прорычал в оттопыренное ухо:
– Ты ошибся! Я – не пес, я – волк. Зато ты – sunytis snargliuotas [136] . Srutos [137] ты… Ozys nusases [138] . И ты у меня кашу эту по-собачьи жрать будешь!
Всемил дернулся, но литвин держал крепко.
Остальные дружинники вскочили. Кое-кто схватился за ножи.
136
Щенок сопливый (литовск.).
137
Навозная жижа (литовск.).
138
Козел паршивый (литовск.).
– Ты что, несчастный, смерти ищешь? – Пантелеймон, горбясь, шагнул вперед.
С неожиданной прытью корчмарь выбежал между враждующими сторонами:
– Эй, эй! Только не у меня! Я драк не потерплю! Тем паче со смертоубийством!
– Ты чего, Пахом? – прищурился старший дружинник. – Ты же русский человек! Что ж ты за поганого литвина вступаешься?
– А мне все равно, кто ты – литвин, татарин или русский! Ко мне люди поесть приходят и отдохнуть! Я драк не потерплю! – упрямо повторил корчмарь.
Вилкас, радуясь неожиданной передышке, шарил свободной рукой по поясу, стараясь отцепить палицу. Особой надежды на победу в свалке он не питал. Слишком много врагов – скопом навалятся, не отмахаешься, с ног собьют и на полу запинают, а потом дорежут, как поросенка. Но двоих-троих можно успеть покалечить или убить, а это не самый плохой счет.
– Слушай, Пахом, – Пантелеймон говорил спокойно, но его соратники волновались и возбужденно перешептывались, прикидывая, как ловчее броситься на литвина, яростно стреляли глазами в его сторону. – Отойди, Пахом. Не мешай забаве. Обещаю тебе, убивать мы его не будем. Здесь… А если Всемила отпустит, то и вовсе не будем.
– Я стражу позову, – упрямился корчмарь. – Князю челобитную подам…
– А мы соберемся, и в дорогу. Ищи-свищи нас потом. Только запомни, Пахом, земля русская – тесная. Глядишь, и перестренемся. Лучше уйди в сторону.
– Не уйду.
Распростертый на столешнице Всемил снова зашевелился. Вилкас придавил его посильнее. Шепнул:
– Тихо лежи, щенок. Руку сломаю.
Ладонь уже привычно обнимала рукоять палицы.
«Жаль, друзей разыскать не успел…»
– Что ты с ним болтаешь, Пантелеймон! – воскликнул высокий широкоплечий дружинник с кулаками что твои кружки. – Какой он русский, коль инородцев защищает! В зубы раза, и за дело! – Он поравнялся со старшим, глянул на корчмаря сверху вниз.