Гора Мборгали

Времена были необычными. При творимом вокруг произволе все же существовали люди, и их было немало, которые верили в строительство коммунизма, а отсюда и в необходимость жертвенности. В техникуме я был одним из секретарей нашей комсомольской организации. Митинги следовали один за другим. Мы все дружно хлопали в ладоши, в овациях недостатка не было, но одновременно, по составленному заранее сценарию, среди ораторской паузы из зала раздавались лозунги примерно такого содержания: "Да здравствует красный корабль, уверенно рассекающий черные волны мирового океана на пути к коммунизму!" За ним следовал другой возглас: "Да здравствует гениальный рулевой красного корабля, вождь мирового пролетариата, товарищ Иосиф Виссарионович Сталин, который своей стальной рукой ведет корабль с алыми парусами!"

После чего оратор продолжал свое выступление до следующей паузы, заполняемой лозунгами и возгласами.

В ту пору многие из слушателей нашего техникума ушли на разные курсы при НКВД или в училища: кто связистом, а кто радистом, совершенствовать свое мастерство. Несколько человек из техникума были отчислены как дети "врагов народа". Меня не отчислили, но от должности секретаря комитета комсомола освободили... Тогда секретарем райкома был некто Лашхи. Он вызвал меня и... Спустя много времени я встретил его на строительстве города Норильска, он держал в руках кирку и долбил мерзлую землю...

По правде, среди тех, кого арестовывали и уничтожали, были люди разного толка, трудно упрекнуть правящие круги за желание избавиться от некоторых из них. Васо Арабидзе, актер, в прошлом меньшевик. В свое время бежал из мурманской ссылки, для того чтобы в тысяча девятьсот пятом году бороться на московских баррикадах. Максим Горький написал воспоминания о нем. На таких людей, конечно, охотились. Причина кроется, по-моему, в том, что чекисты были убеждены: человек, принимавший активное участие в революционном движении, свержении царизма, станет домогаться власти или выскажет недовольство существующим строем, а стало быть, возьмется за "антисоветскую пропаганду". Иными словами, Васо Арабидзе и ему подобных замели всех как потенциальных врагов, хотя своих прав они ни на что не предъявили.

Партийные ряды подвергались регулярной "чистке", созывались какие-то комиссии, называемые в народе "комиссиями по похоронам заживо". Жертвой этого "общественного порождения" стал Варлам - кажется, так его звали Пирцхалава. Он был из семьи тех Пирцхалава, которые всю жизнь вели активную революционную деятельность, не раз арестовывались и ссылались еще до революции. Гигла, один из сыновей Варлама, стал впоследствии известным художником и скульптором. Гигла был моим ровесником. После ареста отца его исключили из школы; он нарисовал Буденного и отправился в другую школу вот, мол, я! Его приняли не в эту, а в третью школу, но главное другое. Когда начались реабилитации, он внес заявление в прокуратуру о реабилитации отца. Ему предложили прийти через пару недель. Пришел. Выдали справку о реабилитации, но не отца, а матери! Оказалось, что вместе с отцом подлежала аресту и мать, но, поскольку она была на сносях четвертым ребенком, ее не забрали. Тем не менее соответствующее ведомство сочло ее расстрелянной она была в списке, вот и получила реабилитацию!..

Участились случаи побегов молодых за рубеж.

Возник буквально промысел по переходу через границу, я уж не говорю о тех, кто когда-то где-то учился за границей или хотя бы находился там пусть даже небольшое время. Их вообще стерли с лица земли!

За что преследовали несчастных хевсуров, мне и по сей день непонятно. Они и без того были народом, утратившим свою функцию. В прежние времена враждовали с горцами по ту сторону Кавказского хребта, пытаясь тем самым самоутвердиться, занимались животноводством - словом, жили, как умели. Часть хевсуров в насильственном порядке переселили в долину. Эта непонятная депортация была завершена во вторую мировую войну. Сравните: хевсуры, вековавшие в горных высях, потомки славных богатырей, принимавших участие в крестовых походах, и вдруг - долина, сады и виноградники!

Работал в поликлинике завхозом один человек - запамятовал его фамилию. Я только помню, что никогда не мог понять, кашляет он или чихает. Познакомились мы с ним в поезде. Я играл в детской сборной Грузии по баскетболу. Команда возвращалась из Киева. Я оказался с ним в одном купе. Познакомились. У него была одна, я бы сказал, странная привычка: перед тем как выйти из купе, он ваткой, смоченной в спирте, протирал дверную ручку, дезинфицировал и только потом брался за нее... Интересно, как он управлялся с дверью нужника перед расстрелом?..

Время было удивительным, да и люди были, мягко говоря, удивительными, их было немало. Вот кое-кто из них.

Иосиф Шоломич! Старик, одинокий еврей, жил в третьем от нас доме. Разве что одиночеством можно объяснить тот факт, что более грязного, вшивого и смердящего человека я за всю свою жизнь не встречал. Я слышал соседские пересуды по поводу того, чем занимал свой день с рассвета до ночи Иосиф Шоломич, но это были всего лишь угадки, в точности о нем никто ничего не знал. Те жалкие сведения о старом еврее, которые были известны мне и моим сверстникам, исходили от Дохляка - так прозвали сына чекиста Дошояна, обитавшего на нашей улице.

Справка номер один: кто-то сообщил в ЧК, что у Иосифа Шоломича под кроватью зарыт в землю глиняный горшок, набитый золотыми десятками. Пошли, нашли, принесли, прихватили и хозяина сокровищ. Мизансцена: кабинет. За письменным столом сидит отец Дохляка, Дошоян. На письменном столе - большой глиняный горшок, доверху набитый золотыми монетами, по поводу извлечения которых на ритуале составления протокола присутствуют все, кто проводил операцию. Монеты пересчитаны, помещены обратно в горшок, протокол составлен, подписан.

Отец Дохляка обращается к бывшему хозяину горшка:

– У тебя столько денег, а твоя вдовая дочь с голодными дочерьми на выданье ютятся в подвале. Ты помогал им?

Иосиф Шоломич молчит.

Отец Дохляка продолжает:

– Ладно, для них ты жалел. Купил бы себе брюки, сорочку, хоть раз в баню сходил!

Иосиф Шоломич молчит. Отец Дохляка за свое:

– У тебя столько золота...

Он протягивает руку к сокровищам, берет в горсть монеты, ссыпает их медленно обратно, золото позвякивает...

Иосиф Шоломич в истерике:

– Не тревожь их, не тревожь!

Это он о монетах.

Старика держат в камере несколько месяцев в надежде выбить из него еще денег. Иосиф Шоломич "тверже камня", молчит как заговоренный. Он старик, его отпускают.

Справка вторая: Иосиф Шоломич оказался "шпионом". Расстреляли.

Ему был восемьдесят один год.

Справка третья: расстреляли и отца Дохляка.

Ему было сорок шесть.

Не могли же Ежов и Берия так прямо объявить, что каждое общество должно иметь своих паразитов и никакой коммунизм от этого не спасет. Компартия даже придумала соответствующие термины сродни проклятиям "деклассированные элементы!", "пережитки капитализма!" и прочее и прочее. В их основе лежала та же демагогия: наш строй исключает социальные условия для преступности и безнравственности. Тем временем террор наряду с преступлениями, известными испокон веку, породил новое, тяжелейшее зло беспринципность! Беспринципность, признанную панацеей сохранения жизни... Но увы, и она не часто спасала. Я был свидетелем такого случая: двое моих знакомых, молодые люди, вошли в вестибюль гостиницы. Мы поздоровались, перекинулись парой слов. Один из них заметил на полу гривенник, нагнулся, хотел взять...

Второй одернул его:

– Не бери, решка!

Молодой человек, уже склонившийся над гривенником и протянувший к нему руку, ответил:

– Переверну, орел будет!
– Взял монету, и они ушли.

По тбилисскому обычаю, брать найденную монету можно было только на орле. Не знаю, почему мне вдруг захотелось обобщить этот незначительный эпизод. Наверное, потому, что провидение само ниспослало пример всеобщей беспринципности, просто мы ее не осознавали. Может, это козни дьявола хочешь выжить, будь таким. Я и вправду заболел бы этой неизлечимой болезнью, не узнай я спустя время о расстреле парня, подобравшего гривенник на решке! Нет, "десять лет без права переписки"!.. Из них составлялись так называемые "сплавные команды", сюда сгонялись люди со всех концов государства. Их отправляли на лесоповалы в ущелья рек на Урале, Сибири или Дальнем Востоке. Лес валили прямо на берегу, сплавляли его и двигались в верховье, помирая дорогой от голода, болезней, тоски. Команды в среднем собирали по тысяче человек. На исходе лета или раньше в живых оставалось десять - пятнадцать. Пропорционально редел и конвой, гибли и они. Этот сугубо корыстный поход кончался тем, что спасшиеся от смерти, скажем, пятеро конвоиров, расстреливали десять - двенадцать заключенных, оставшихся в живых, и шли к низовью реки в свою часть. Я слышал, что расстреливали и конвой, все равно в люди они уже не годились.