ГОРА РЕКА. Летопись необязательных времён

– Той добровольцем записался, – вмешался Толстый столь серьёзно, что все на мгновение прониклись.

Той соорудил на своей морде готовность к самопожертвованию и зафиксировал “гранату” в вытянутой вверх руке; из под бумажной пробки при этом просочилось и приготовилось закапать. И тут из тени “партера” грохнул смех Нины; там явно оказались лучшие места для просмотра всего действа.

– Ермилушка, ты тоже играешь с мальчиками в войнушку? – спросила Галка и чуть отступила для восприятия картины вцелом.

– Я танк… вражеский, – невозмутимо ответил Ермила.

– Нин, ну сдвинься ты чуть-чуть, – Галка втиснулась в тень розового абажура. – Продолжайте мальчики. Той у тебя по руке течёт… эта… ну не важно… бросай скорее, рубашку выпачкаешь.

– Так, конец репетиции, – Той опустил руку и быстро попользовал тряпку, так необходимо лежавшую на столе.

– Вот вовсе не вовремя ты Галка!.. Повторяю, что выйти из образа можно только по команде режиссёра, – Той пригладил волосы. – Тебе дана роль брони танка, так ты её и исполняй! Нина, изыди на свет… Тебе, – совершенная обструкция. Ты должна сиреной выть! Повторяю: сиреной, извещающей о налёте вражеской авиации! А ты? Хохот гомерический какой-то… из ада как будто. В целом – плохо. Ну, не по МХАТовски… Да, танк удался, но только до момента исхода с него “брони”… Сцену будем повторять на улице, а то здесь уже горючим всё пропахло. Да и “броня” там подмёрзнет и её покрепче прихватит к танку. Глядишь – не соскочит… не вовремя.

Той огляделся по сторонам и протянул Фасолю бутылку:

– Держи реквизит. Вещь кстати казённая. Но тебе доверить, могу. У тебя с ней пока контры… ваши неприязненные отношения будут нелишними, но ты уж будь добр – без рукоприкладства.

Тут аккурат подошло время цикла, и Фасоль настырно «ёкнул».

– Во, этого вполне достаточно, – удовлетворённо отметил Той.

Шаркающие пересмешки и тягучая суета вяло потащили компанию в сторону выходной двери. Этот вялый зуд всеобщего движения в клочья разорвал тишину и отрешённость от актуальности в «будуаре». Там что-то эффектно брякнуло одно об другое, потом зашевелилось, тут же затопало и даже как будто невнятно заматерилось, но это могло показаться лишь по ощущениям, а никак не по смыслу, уловить который было весьма затруднительно. А вот когда дверь отворилась, то оттуда уже достаточно понятно пробубнило:

– Ёпрест. Сушняк! Дайте, бля, напиться, – и из-за двери, взывая к благодетели, выпал Анастас; его веки настолько опухли, что глаза превратились в узкие щели, за которыми совершенно не обнаруживались белки.

– Анастасик, мне кажется, ты уже намально напился, – совсем тихонечко пропела Галка; и её тонюсенький ласковый голосок поводил Анастаса в поиске и чуть шире приоткрыл ему глаза.

– Пить Галюня. Попить. Сушняк, бля, – проникся Анастас жалостью к себе и горечью ко всему этому беспонятно-бессердечному сборищу, и от натуги, в бесконечной скорби по самому себе, преодолевая путы сковавшего организм алкоголя, этот бедолага вдруг выворотил свои глаза из-за слепленных сном век и неистово возмутился:

– Попить! Чё, блядь, за непонятки? Сушняк!.. Рассол! – гневная боль истребила его прежнее, чуть доброе чувство и выбороздила на лбу глубокий, агрессивно раскопанный редут. По обесцвеченным зыркам Анастаса Той понял, что дальше неизбежен очень многоэтажный расчёс присутствующих причём особым языком пьяного революционного матроса, отягощённого ко всему пулемётной лентой через плечо. Ну а когда «кипит разум возмущённый», да ещё и сушняк! – это не для девчоночьей аудитории, ну или по-крайней мере, не для совместного прослушивания.

Той дружески приобнял Анастаса и, ощутив волнообразные подёргивания его брюха, изловил такое единодушное с ним чувство омерзительного отношения к алкоголю, что это подвигло Тоя к немедленной помощи своему приятелю:

– Лиза! Рассол и таз!

И сказано это было настолько убедительно-пожелательно, что Лиза свистанула на кухню, а Толстого, лишившегося опоры, мгновенно подтянуло к полу; однако поднялся он также лихо, как и присел.

В целом, свершилось всё не как всегда, а очень даже лаконично, но и процедурно. Не успел ещё Фасоль озвучить и трёх «иков», как Лиза уже передала трёхлитровку Тою. На дне банки, правда, всё ещё блаженно полоскалась парочка распухших от удовольствия огурцов. Но их несомненная наглость в этот момент должна была неизбежно компенсироваться извлечением из этого роскошного рассола и нарезанием перед употреблением. Той, преодолев искушение отпить, передал вожделенный напиток самому страждущему и был возблагодарён взглядом Анастаса, содержавшим свой рассол, который умягчил душу Тоя. Пил Анастас небыстро и очень тщательно. Блаженство огурцов прикончили передачей банки по кругу; и в конце сушняк наступил уже у “продолговатых”. Правда, зелёные дары парников, похоже, могли избежать горькой своей участи, потому что после ихнего сушняка, их врятли стали бы выкладывать и нарезать. Хотя с другой стороны и жизнь не ломилась от продовольственных излишков. А поэтому всё, что в будущем ожидало “продолговатых” как всегда зависело от всего.

На улицу выкатились умеренно-счастливыми. Было не столь уж и холодно, было просто похмельно-прохладно. Сверху слегка падал снег, а вот у столба – под фонарём – снег просто валил. Недолго постояли у подъезда в попытке осмысления “продолжения”. Но не сложилось причин и желаний. Поэтому просто потрепались ни о чём, но уже и не громко и не «вперебивку», а лишь в контексте к «разбежаться по домам». Первыми отчалили Ермила с Галкой – им было «ваще в другую сторону». Толстый с Лизой, проводив компанию до угла, возвернулись домой – «подприбраться к приходу предков». Тюль с Любой свернули – «чтоб дворами быстрей до её дома». Фасоль без согласия, но всё же потащился за Ниной – «довести без приключений». Люба “вторая” несколько раз настойчиво провоцировала Анастаса проводить её, но тот тщательно уцепился за Тоя и, приняв выражение бессознательного состояния, успешно отбил все её попытки. В итоге Люба покинула остатки компании и – «ни здрасьте, ни до свидания» – забежала в свой подъезд. Другие, пройдя немного по улице, остановились возле “засыпного” барака с сараями, стоявшими наискосок. Той закурил и тут же “зачинарил” – чё-то совсем не пошло. Анастаса слегка потряхивало – добрался таки морозец до телесов, обессиленных борьбой с алкоголем. Марина выжидательно глядела на Тоя и никак не уходила. Той раздражённо сгребал ботинком снег в копну и молчал.

– Проводишь? – с обиженной надеждой выдохнула Марина.

– Куда я его? – Той крепче крепкого прикрутил к себе Анастаса, подтверждая и мордой тоже полную безнадёгу для Марины.

– Ну и чорт с тобой! – Марина так недобро посмотрела на Тоя, что того выворотило на возглас: «И с тобой…», но, не досказав, он заткнулся, потом превозмог и очень даже дружелюбно закончил:

– Иди. Уже поздно… в том смысле, что ещё рано.

Марина фыркнула злой гримасой лица, развернулась и плавно – плавненько зашатала своими не узкими бёдрами в сторону дома. У Тоя тут же взыграло и обозначилось, его воображение добавило жару процессу и усилило, а вскипевший мозг изготовился дать команду на изречение призыва. Той возбуждённо махнул свободной от Анастаса рукой… но и только. Марина к счастью не увидела этого инстинктивного порыва. А уже мгновением позже «сорвавшийся жеребец» с раздражением выдал себе «пару ласковых» и, поплотнее подхватив Анастаса, выстукивавшего зубами что-то своё личное, подался в противоположную сторону от “засыпного” барака с сараями наискосок.

Через полчаса Той был уже дома. Он лежал на кровати без сна и в противно-похмельном раздражении. «Чортова пьянка, чортова Марина! – размышлял он – А во всём виноват этот чортов розовый абажур!». Выявление истинного виновника «этого всего» как-то сразу успокоило Тоя, и он уснул…

А снилась ему в то утро и тот день большая стремительно-плавная река, из которой сначала не было сил, а потом желания выбраться. И он плыл: сперва влекомый, а потом гребущий… Куда?.. Этим вопросом, впрочем, он в тех грёзах не задавался – он просто плыл, да и всё…

К сознательному бытию Той возвратился лишь через сутки. На будильнике было семь часов утра. Всё в доме спало в полном согласии с беспросветной темнотой за окном. Очень хотелось пить, но это желание никак не могло преодолеть лень, покорившую все двигательные возможности. «Этот чортов розовый абажур» – вдруг безобразно возникло в памяти Тоя, и это отчётливо нарисовавшееся «дерьмо» пинком вышвырнуло его из кровати. Столь резкий подъём завершился короткой схваткой со стулом, который намеренно вцепился в пол прямо на пути Тоя и вдобавок развернул свой угол так, чтобы угодить Тою именно в колено. Громкий возглас крепкого словца Тоя удачно никого не разбудил, а вот последовавшее падение деревянного негодяя получилось несколько шумным и из комнаты родителей выпорхнула мама Тоя в «ночнушке» и с вопросом: «Что случилось?».

– Да вот… запнулся, – процедил болью сквозь зубы Той, поднимая стул и превозмогая желание «разломать эту… в щепки».

– Не ушибся? – мама Тоя щёлкнула выключателем и направилась досыпать. – Тебе вчера вечером узвонились, – зевотой проинформировала она Тоя, – но отец велел не будить, – на этом информация закончилась и дверь в комнату «предков» мягонько прикрылась.

Той похромал по "гостиной”, собирая разбросанную стулом одежду; складывал он её на стол, потому что ненависть к этой «седалищной заразе» никак не унималась. В итоге стул своё всё же получил, но матом, правда, Той всыпал ему этих слов'eчек безмолвно (про себя), но хлёстко и обидно для стула. Покончив с сатисфакцией, Той доволок больную ногу до кухни и “залился” из-под крана аж до бульканья в животе, которое невозможно было сокрыть даже и при медленном его телепании по квартире. Такая болтанка видимо возмутила внутренности, а это вызвало позыв. Той дохромал до туалета, интегрированного с ванной в одно помещение в целях совмещения всех процедур, и мгновенно опростался. Всенощное желание «испить уже наконец-то воды» пришлось повторить дозаправкой, но потребовался и новый сброс. Это несколько умерило горечь и слегка приотпустило. Стало «как-то», но колену не помогло вовсе. К тому же и некстати неодолимо накатило желание «что-нибудь смурлять». И Той в мерзко-отвратном самочувствии заковылял к плите.