ГОРА РЕКА. Летопись необязательных времён

Ко второму дню праздника родители готовили жареную картошку, остатки которой разбрелись по огромной чугунной сковороде. Той пальцами собрал небольшую копну холодных промасленных палочек и, чуть пожевав, с аппетитом проглотил. Жареную картошку мама Тоя готовила отчаянно хорошо и сейчас – даже не шкворча на сковороде, что было верхом совершенства – она мгновенно переместилась в алчное чрево ушибленного стулом. Той зачавкал остатки вкуснятины и поинтересовался кастрюлькой, стоявшей рядом с уже пустой сковородкой. Щи с клёцками оказались тоже весьма кстати. Той с удовольствием и азартом выловил все клёцки, плававшие сверху, и даже удачно нашарил пальцами пару штук из-под поверхности бульона. После этого он тщательно облизал средства лова и обтёр их о трусы. Вот тут «как-то совсем полегчало и даже почти отпустило». Той снова приложился к крану и начал заполняться, но вдруг опять «поплохело» и он, окончательно добитый этим «чортовым розовым абажуром», но благодаря исключительно злости, дотащился до дивана и залёг. Не спалось совершенно и даже не грезилось, как бы не старался Той включить фантазии и хоть на какие темы. «Чорт бы побрал этот розовый абажур!.. Обзвонились… – кантовал Той неподъёмные рассуждения. – Конечно обзвонились. Небось, на счёт Марины хотели поприкалываться. Расспросить, блин. Уточнить. Во вляпался!.. Ну не было же ничё! Так, цапнулся… зачем-то… Теперь разговоров, бл, не оберёшься. И Ермила как назло припёрся. Хотя, он под утро завалился… Дак и утром вроде… Ладно. Чё в итоге?.. Праздник не удался? Да!.. На подковырки наскрёб? Абсолютно!.. Непонятки с Мариной сотворил? Да!.. В общем – жизнь говно!» – заключил Той и продолжил бестолково гонять одно да в другое и тоже самое…

Утро, с подъёмом предков и вплоть до изготовки ими завтрака, превратилось в пытку расспросами. Спасением стало только всегда одобряемое правило: «когда я ем – я глух и нем». А поэтому завтракали комфортно-молча, изредка нахваливая сальце и не для процедуры, а по сути его вкуса. Везение Тоя продолжилось, так как к недопитому стакану чая добавился звонок телефона, который окончательно освободил его от запланированного после завтрака краткого изложения им «встречи нового года». А после прозвучавшего из гостиной: «Одеваюсь уже. Через десять минут на катке… (дальше было как-то неразборчиво)», родителям осталось лишь крикнуть в сторону отпираемого замка: «Когда придёшь?» и не услышать ответа от захлопнувшейся двери.

За бараком – у забора катка – стояли все кроме девчонок, исключая Галку. Та тщетно пыталась обхватить Ермилу своими ручонками, но недостаток их длины она успешно компенсировала своей гибкой миленькой пиявкостью и, в общем, зацепилась надёжно. Парни видимо успели накатить, потому что извергаемый парок был плотненький и тёплый.

– Выпей, – Анастас вывернул из кармана стакан, а Фасоль набулькал в него “биомицина” – так на л'eкарский манер именовали креплёное вино “Биле мицне”.

Тоя передёрнуло и отрыгнулось, но он достойно превозмог и опрокинул.

– Знатно, – восторгнулся Ермила и как-то невкусно закислил рожу. – А мне не пошло, – продолжил он, но, похоже, всё же соблазняясь сделать ещё одну попытку.

– В тебе ещё живёт и трудится вчерашний пе… ре… бор, – последнее слово Галка выпускала очаровательной растянутой зевотой.

«Видимо вчера было особо изощрённое продолжение, – смекнул Той. – Жаль. Я всё проспал! А может и к лучшему».

– Где были-то? Чё не отзвонились?.. Кто не дожил до дня сегодняшнего?.. – Той осёкся и начал искать сигареты, охлопывая карманы; он опасался навести пацанов на обсуждение того, что и как было в Новый год. «Опять этот чортов розовый абажур» – зло вспомнил Той и притворно закашлялся.

– “Приму” будешь? – Тюль протянул раскрытую пачку.

Той облегченно-настороженно достал сигарету, тщательно размял её, искоса поглядывая на компанию, и, наконец, прикурив с третьей спички, затянулся во всю гармонь грудной клетки. Первый выхлоп он строил намеренно медленно, изображая гейзер. Впрочем, к несказанному удовольствию Тоя получилось так, что ни на него, ни на его причуды с “гейзером” никто не обращал абсолютно никакого внимания. Парни вели обычную «подпитую беседу» и изредка сдабривали её “бородатыми” анекдотами “без картинок” – учёт наличия Галки был обязателен. Анастас, по свойственной ему традиции, начал было травить “масляный” рассказик, но бдительный Ермила тут же плотным подзатыльником вышиб из его башки нить повествования, которая зацепилась-таки за шапку и они вместе улетели в сугроб; недовольно что-то бурча, Анастас извлёк из сугроба только шапку и хмуро замолчал.

– Ермилушка, не обижай Анастасика, – тонюсенько запричитала Галка и поплотнее прижалась к беззлобно скалившему зубы защитнику нравственности и её самой. – Стасечка, а ты не переживай, я давно знаю этот анекдот, но он мне не нравится… А дупло, Анастасик – это углубление в стволе дерева, – назидательно закончила она и соблазнительной улыбочкой прикрыла свои глаза.

– Век живи… и так далее, – Ермила по-братски обнял Анастаса свободной рукой и притянул к себе.

– Тада по маленькой… на брюдершафт! – быстро нашёлся Анастас и протянул стакан к Фасолю. – Я могу и из горла, – ответил он на недоумённый взгляд Ермилы.

Фасоль бездейственно сжимал в руке бутылку, оценивая ситуацию и ожидая: чья возмёт. Тою уже настолько «полегчало и так разнуздало и отпустило», что он с неприличным для него звоном выпалил:

– Браво, браво!

Все и Галка тоже с удивлением глянули на Тоя. Фасоль тут же налил и передал Анастасу бутылку для “из горла”. Галка отклеилась от Ермилы, и тому не осталось вариантов кроме как взять стакан. Выпили они смачно и, похоже, оба на удивление с удовольствием.

Продолжение сходки до самого её окончания было умильно – дружелюбным; расставание – восторженным. “Биомицина” оказалось «в самый раз» – то есть, как обычно не хватило и всем хотелось «чуть добавить», но в вывернутых карманах наскреблось лишь 27 копеек. Результаты подсчёта принесли, как ни странно, облегчение всем, кроме Анастаса, который глубоко верил в то, что «если поразмыслить, то можно будет у кого-нибудь занять». Но это отвергли и поручили мелочь Фасолю, чтобы он купил курево, которое при следующей встрече следовало посигаретно поделить, и при этом поклялись: «Фасолю плюс две сигареты сверху за заботы и труды». Фасоль с гордостью принял “общак” и поручение, а также удовлетворился клятвой. По домам разбрелись «кто куда» и все по-своему…

Той открыл дверь и сразу проник к дивану в надежде на «без расспросов». Впрочем, делал он это без особых опасений. Во-первых, храбрость была “подогрета”, а во-вторых, «всё уже свершилось», и поэтому было «без разницы»… Да тут ещё и удача прыгнула ему под рубаху и с наслаждением прослушивала тишину в комнате родителей. Свет там был включён, его поток стремглав извлекался из-под двери, но тут же приглушался тишиной в самой спальне и становился настолько домашним, что сходу убедил штаны Тоя завеситься на «этот долбаный стул». Одеяло немедленно сокрыло хмельную маечно-трусовую наготу Тоя и разлившееся по телу приятное тепло тут же опустило сон-мглу на всё… и вокруг…

Той ощутил, что противная слюна гадко замочила мягкую и такую добрую ко сну подушку и, испытав от этого отвращение, он готов был взъерошиться из-за… «этого чортова розового абажура»… жизнь снова казалась ему полным дерьмом. «Что же это за сволочной абажур-то такой?! Что же это за жизнь?.. Жизнь – говно!.. Говно?.. Жизнь?.. Жизнь… Зачем я всё это гоняю? – то ли во сне, то ли наяву колобродил мыслями Той. – Припомнят?.. Расскажут?.. Прибавят!.. Главное – с меня чё-то убавят!.. Тогда – сам слабак!.. И этот хренов розовый абажур, бля, здесь не причём… сам – бакен! Решил, делай! Сделал, не бзди! Отвечай за своё!». Той перевернул подушку, тёпло-липкую от протрезвевшей слюны и убеждённо заснул до неизбежно надвигавшегося завтра. Всю ночь он, мерзко на что-то матерясь, на чём-то куда-то осознанно грёб. Проснулся Той весь в поту: то ли как будто вышел из-под душа, то ли от слёз, – но точно липким в ощущении себя самого. В ванной, начищая зубы порошком и глядя через зеркало себе в глаза, он вдруг неожиданно для самого себя вслух сообщил своему отражению: «А ты, однако, не так уж и противен со своими серо-зелёными глазами… но…». Произнеся это, он на некоторое время погрузился в изучение себя изнутри, а вовсе даже не внешнего своего обличия… Годы отдаляли от него его прошлое, а память приводила его к размышлению в восприятии минувшего… Его Река текла в его Гору.

Наша жизнь – в ночи без светаПутешествие зимой.В небесах, что тьмой одеты,Путь прочесть мы тщимся свой.Berezina Lied (песня швейцарских наёмников)

Ермила, надеясь на свою силу и везение, на спор прыгнул с десятиметрового пожарного помоста в речушку глубиной полтора метра. Ему повезло – он ткнулся головой в дно, сломал пару шейных позвонков, выжил и лежал без движения пять лет. Галка его выходила. После этого они всегда и навсегда ходили вдвоем подручку… Счастливы!?. Кому-то это было завидно. Одно очевидно – это был их уютный ручеёк для двоих…

Тюль уехал к океану. Закончил мореходку. Женился – не рано и не поздно; взял в жёны разведёнку с двумя детьми. Загрёб почему-то в ручей неожиданных болезней, который вскоре иссяк совершенно и Тюль умер в сорок лет – скоропостижно отказалось работать сердце…

Люба чего-то где-то закончила. За кого-то, вроде бы, ненадолго выходила замуж. Вернулась домой к родителям одна, не обретя и никого не воспроизведя. Дальше она поплыла рутинно-одиноко в однообразной работе, периодически сдабривая всё это походами по театрам и концертам в лодке таких же одиноких подружек…