Горбачев. Его жизнь и время

Чтобы понять взлет карьеры Горбачева в Ставрополе, нужно хорошо представлять хрущевскую эпоху, реформаторский дух которой в полной мере воплотился в самом Горбачеве, а также ранние годы брежневского правления, в которые он тоже сумел удачно вписаться. 25 февраля 1956 года генеральный секретарь КПСС Никита Хрущев выступил с секретным докладом на XX съезде партии. Это был первый съезд после смерти Сталина, и наследники вождя считали своим долгом дать какую-то оценку человеку, который правил страной целую четверть века, чинил расправу над собственным народом (в том числе над своими кремлевскими соратниками) в то самое время, как “под его руководством” СССР превращался в индустриальную державу и одерживал победу в Великой Отечественной войне. А где-то за кремлевскими кулисами, пока преемники Сталина спорили между собой, что же такого сказать о бывшем хозяине, Хрущев втайне готовился разоблачить палача. Это было смелое решение – ведь возникал риск подорвать унаследованный от него режим. Хрущев пошел на такой роковой шаг отчасти для того, чтобы получить преимущество перед теми своими кремлевскими соперниками, которые были ближе к Сталину, чем он сам, но отчасти и по другой причине: ему хотелось сделать широкий жест покаяния, искупить грех соучастия в сталинских преступлениях. Конечно, отношение Хрущева к своему бывшему учителю и мучителю было довольно сложным, и это отразилось в его докладе, который развенчивал только Сталина, а не всю советскую систему. Но и такой полумеры оказалось достаточно, чтобы вызвать эффект политического землетрясения. Тысячи делегатов, собравшихся в Кремле, слушали доклад Хрущева в оцепенелом молчании. А в недели, последовавшие за партийным съездом, та же оторопь охватывала миллионы людей по всей стране, когда им зачитывали или пересказывали речь генсека. Хрущев не хотел, чтобы его “секретный” доклад так и остался в секрете. Напротив, он хотел, чтобы его разоблачения разошлись по стране, однако совсем не ожидал, что они спровоцируют столь бурную реакцию среди интеллигенции. Молодежь требовала от старшего поколения ответа: как же они допустили сталинский террор? Студенты МГУ прогнали прежних комсомольских вожаков и выбрали новых. Некоторые студенты, в том числе те, кому в будущем предстояло сделаться приверженцами горбачевской “гласности”, открыто обсуждали такие темы: “Маркс и Ленин банальны”; “Ленин устарел”; “ЦК КПСС – не кумир”. В том самом общежитии, где раньше жили Горбачев и его жена, студенты объявили бойкот университетской столовой: “Если ты не хочешь питаться, как скот, – поддерживай бойкот!” [283]

283

Zubok V. Zhivago’s Children. P. 67–70. Данный раздел во многом опирается на эту книгу.

Многие новоиспеченные реформаторы вслед за Хрущевым призывали вернуться к ленинизму – учению, которое Сталин будто бы предал. Лишь в конце 1980-х, когда у руля власти встал Горбачев, Ленина начали подвергать все более смелым нападкам, указывая на то, что именно он заложил основы той репрессивной системы, которую позднее усовершенствовал Сталин. Те же, кто осмеливался озвучивать подобные крамольные мысли в 1956 году, сильно рисковали, особенно после того, как венгры устроили собственную октябрьскую революцию, попытавшись сбросить советское иго. Студенты МГУ с разных факультетов продолжали вольнодумствовать до тех пор, пока в конце 1957 года не арестовали самых радикальных. После этого замолчали все, кроме самых бесстрашных смельчаков.

С 1957 года и вплоть до своего смещения в 1964-м Хрущев проводил кампанию десталинизации, которая носила противоречивый характер. Наталкиваясь на сопротивление коммунистов-консерваторов, он бросался в крайности: то поощрял инакомыслящих писателей и художников, то устраивал им публичные разносы, то распахивал свою страну навстречу свежему ветру с Запада, то снова запирал ее на засовы. Однако в целом в СССР сохранялся оптимистичный настрой: ему способствовало общее ощущение, что все идет к лучшему, его подпитывали успехи советской науки и техники (например, запуск “Спутника-1”), но, главное, оптимизм коренился в самой коммунистической идеологии. Многие люди поколения Горбачева – шестидесятники, как их назовут позднее, – продолжали верить в то, что с распространением образования и культуры человеческое общество можно усовершенствовать, что с помощью науки и техники можно покорить и изменить природу.

Пришла пора “оттепели” в советской культуре. Люди заново открывали для себя великих поэтов прошлого – Анну Ахматову, Осипа Мандельштама и Марину Цветаеву. А еще появились новые, сразу обретшие славу имена – Андрей Вознесенский, Евгений Евтушенко, Белла Ахмадулина. Наступил звездный час толстых журналов, среди которых особое место занимал “Новый мир” Александра Твардовского, где в 1962 году напечатали повесть Александра Солженицына “Один день Ивана Денисовича”. Патриотично настроенные писатели, работавшие в жанре деревенской прозы, еще не превратились в яростных русских националистов, которые со временем осудят реформы Горбачева, усмотрев в них измену. Переживали расцвет советский театр и кинематограф: оставив надоевшую всем пропаганду, воспевавшую ценности коллектива, они обратились к частной жизни. Советская наука избавилась от “идеологически верных” шарлатанов вроде Трофима Лысенко. Рождалась “честная журналистика”.

В такой среде коммунисты, настроенные на реформы, появились даже внутри партийного аппарата. Эти “истинные марксисты”, “истинные ленинцы” окрестили себя “детьми XX съезда”, и к их числу принадлежал сам Горбачев. Лен Карпинский, окончивший философский факультет МГУ в 1952 году, писал в газету “Правда”, ощущая, по его собственным словам, “абсолютную веру в правильность” марксистского общественно-экономического учения. При Горбачеве он стал политическим обозревателем передовой еженедельной газеты “Московские новости”. Георгий Шахназаров, окончивший в 1949 году Азербайджанский государственный университет, ушел из “Политиздата” (где работал в 1952–1961 годах) в размещавшуюся в Праге редакцию коммунистического журнала “Проблемы мира и социализма”, затем стал сотрудником международного отдела ЦК, а попутно начал считать себя скорее социал-демократом, нежели коммунистом [284] . В 1988 году он вошел в узкий круг советников Горбачева. Анатолий Черняев, поступивший в МГУ до войны, а закончивший его уже после и преподававший там в период “оттепели”, тоже работал в “Проблемах мира и социализма”, а затем в международном отделе ЦК, прежде чем стал в 1986 году главным консультантом Горбачева по международным делам.

284

Brown A. Gorbachev Factor. P. 339–340. Прим. 51.

Реформаторское мышление, носителями которого были подобные люди, сохранялось еще несколько лет после насильственного смещения Хрущева в 1964 году. Сам Хрущев становился все более эксцентричным и непредсказуемым, и от него постепенно отворачивались все, кто прежде поддерживал его реформы. К тому времени, когда кремлевские соратники без лишних церемоний отстранили Никиту Сергеевича от власти, у него уже практически не оставалось союзников. Новое правительство, которое возглавили генеральный секретарь Леонид Брежнев и премьер-министр Алексей Косыгин, пообещало проводить более последовательную и взвешенную политику. Молодые областные партийные лидеры вроде Горбачева одобрили одно из их первых нововведений – экономическую реформу, призванную ослабить централизованное планирование. Однако вскоре эта реформа была свернута московскими чиновниками, чьей власти она угрожала. Одновременно преемники Хрущева приостановили начатую им антисталинскую кампанию, а затем и вовсе дали “задний ход”. Начались репрессии против либеральной интеллигенции. В 1966 году арестовали и приговорили к заключению писателей Андрея Синявского и Юлия Даниэля. А в августе 1968 года советское правительство подавило Пражскую весну.

В Чехословакии коммунисты-реформаторы во главе с Александром Дубчеком решили построить социализм с “человеческим лицом”, сняв ряд запретов. Они провозгласили свободу высказываний, печати, передвижения и принялись за децентрализацию экономики. Когда все это только начиналось, в Москве очень многие – и внутри, и вне партийного аппарата – приветствовали пражские реформы, видя в них желанные перемены и надеясь, что со временем они произойдут и в СССР. В ту пору международный отдел ЦК КПСС все еще оставался местом, где бурлили либеральные идеи. Как вспоминал Андрей Грачев, сотрудники аппарата комитета не занимались вербовкой зарубежных союзников, чтобы те поддерживали внешнюю политику СССР, а проводили заседания, на которых иностранные “левые” спорили о том, как избавиться от сталинского наследия [285] . Николай Шмелев, позже ставший экономическим советником Горбачева, так вспоминал настроения, царившие летом 1968 года: “Свидетельствую: никогда ни до, ни после того августа не видел я в советских верхах такого разгула демократизма. Можно было идти где-нибудь по коридору ЦК и орать во весь голос: ‘Нельзя вводить танки в Чехословакию!’ А тебе навстречу мог двигаться кто-то другой и столь же истово орать: ‘Пора наконец вводить танки в Чехословакию! Пора наконец кончать с этим бардаком!’” [286] Александр Бовин, еще один просвещенный аппаратчик, писал в своем дневнике как раз перед тем, как советские танки вошли в Прагу, что в международном отделе ЦК, да и в Министерстве иностранных дел, “преобладают настроения резко критические. Этот шаг считают неоправданным или в лучшем случае – преждевременным” [287] . Сам Бовин, по долгу службы писавший пропагандистские статейки, оправдывая советское вторжение – как рассказывал Черняев: “днем вымучивал из себя мерзкие тексты, а по вечерам приходил ко мне на кухню пить и плакать от стыда и отчаяния” [288] . Тот же Бовин позднее выступал спичрайтером для Брежнева: уже это говорит о том, что либерально настроенные аппаратчики вынуждены были жить двойной жизнью.

285

Грачев А. С. Гибель советского “Титаника”. Судовой журнал (Москва, 2015). С. 82.

286

Шмелев Н. П. Пашков дом. Картинки из жизни. С. 259.

287

Бовин А. Е. XX век как жизнь: воспоминания. С. 189.

288

Цит. по: Грачев А. С. Гибель советского “Титаника”. С. 100.

До советского вторжения в Прагу, пишет историк Владислав Зубок, еще существовала возможность союза между “просвещенными аппаратчиками, экономистами-реформаторами, учеными-реформистами и левым культурным авангардом”. Могла ли такая возможность привести к “Московской весне” двадцатью годами раньше, чем ее возвестил Горбачев? “Мы были слишком молоды во времена XX съезда, – вспоминал Бовин, – а потому еще не могли превратить Оттепель в настоящую весну”. Зубок добавляет: “В кремлевском руководстве еще не было такого человека, как Михаил Горбачев, который взял бы на себя инициативу и возглавил подобный союз” [289] .

289

Zubok V. Zhivago’s Children. P. 484.

В феврале 1958 года в Ставропольском крайкоме комсомола проходил семинар на тему: “Каким должен быть комсомольский вождь?” Один из ответов гласил: он должен быть хорошим семьянином – “не может быть комсомольским вожаком тот товарищ, у которого в семье неполадки”. “На любом производстве и на учебе он должен быть лучшим”. “Должен обязательно разбираться в музыке, поэзии, танцевать, петь и т. д. Очень хорошо, если он может играть на баяне”. “Очень принципиальным и чрезвычайно требовательным – как к себе, так и к другим”. Не из тех, что “везде и всюду выставляют свое я”. “Нужно быть всегда наглаженным и аккуратным”. Конечно же, должен вовремя являться на собрания. На семинаре обсуждали даже ширину брюк, которые он должен носить, а еще задавались вопросом, имеет ли право такой человек руководить другими людьми, если не способен жить в ладу с собственной женой [290] .

290

ГАНИСК. Фонд 63. Опись № 2. Дело 1102.

Горбачев не играл на баяне. Зато неплохо пел, особенно народные песни и романсы. И представлял собой как раз тот нравственный “эталон”, который требовался партии, чтобы вдохновлять молодежь. Но, будучи таким примерным, он особенно чутко реагировал на противоречия, мучившие всех сознательных чиновников-коммунистов. Ведь между утопическими надеждами и суровой действительностью зияла огромная пропасть. Идеальные представления о людях, заботящихся о коллективе как о самих себе, грубо перечеркивались тем, что многие чиновники вообще ни о ком не заботились, а вместо этого предавались пьянству или совершали преступления. Образ коллективного руководства, постоянно пекущегося об общем благе, испарялся при виде лихорадочных соревнований, в которых соперники пытались повыше вскарабкаться на скользкий столб. Теперь, когда отступил страх, сковывавший всех в сталинское время, задача мотивировать рабочих – главным образом путем морального убеждения – казалась совсем безнадежной, тем более что денежный стимул, способствовавший неравенству, выглядел идеологически неправильным. В архивах партийных и комсомольских организаций Ставрополя сохранились документы, свидетельствующие об общественных улучшениях – о расширении образования (пускай и чрезмерно политизированного) и здравоохранения (пускай самого примитивного) и об индустриализации (со всеми ее негативными экологическими последствиями) этого в целом сельскохозяйственного края. Однако в большинстве архивных документов отразились так и не выполненные обещания и грядущие катастрофы. Как следствие, руководителей вроде Горбачева всегда можно было бы упрекнуть в пренебрежении должностными обязанностями. В условиях экономики, которая держится на коррупции, почти каждого чиновника можно обвинить в нарушении того или иного закона. Большинство решало эту проблему, просто цепляясь за ритуальную формулу: все идет прекрасно, за исключением якобы единичных, абсолютно поправимых ситуаций, когда все почему-то оказывается далеко не прекрасно. В самом крайнем случае сознательный чиновник мог признаться, что в подотчетной ему области существует немало недоработок.

Эта конфликтная ситуация отразилась в первом выступлении Горбачева в должности первого секретаря Ставропольского горкома ВЛКСМ в ноябре 1956 года. “Для нас, комсомольцев, решение съезда [XX съезда КПСС] – это путевка в будущее, – гордо сообщил он, – призыв партии идти туда, где требуется наша молодая энергия… В битве за хлеб советская молодежь и ее передовой отряд, комсомол, шла в первых рядах”. Однако, признавал он далее, в промышленности, на стройках рабочим постоянно не хватает стройматериалов, плотники, которым не подвезли древесину, в итоге копают ямы, и в результате такого хаоса молодежь просто бросает трудовой пост и ищет другую работу. Между тем комсомольские собрания не проводятся много месяцев подряд, и никто не пытается как-то организовать комсомольцев или даже собрать комсомольские взносы [291] .

291

ГАНИСК. Фонд 52. Опись 81. Ед. хран. 586. Листы 24–28.