Горбатые атланты, или Новый Дон Кишот

Внезапно спрашивает:

– Ты правда думаешь о самоубийстве?

– Только тем и живу, я же сказал.

Но увы - Сабуров солгал: в последнее время мысль о самоубийстве перестала приносить облегчение, - наоборот, хотелось спросить с недоверчивой обидой: "Так это, получается, и все?.."

Шурка с вызывающим видом слонялся по квартире и наконец добился - Аркаша спросил его с беспримесной ненавистью - праведность жестока:

– Что ты целый день вошкаешься? Ты вообще как собираешься жить - приятно или...

– Все хотят жить приятно. Даже животные.

– Не даже животные, а именно животные. А люди хотят жить правильно.

– И я буду. Знаешь, в Индии какие есть гуру!

– Идиот...

– Да ты-то кто! "Научный подвижник"... Ты хочешь выделиться...

– И раствориться тоже...

– А я думаю: среди кого выделяться, среди буржуев?

– А кто, по-твоему, не буржуи?

– Не буржуи - кто за карьеру, за здоровье не трясется: не боится спиться, сторчаться. У вас - все трусы!

– Так ты что - торчком собираешься стать?

– Я про будущее вообще не хочу думать - связывать себя. Будешь думать - совсем тусоваться не с кем будет.

– А кто тогда у тебя буржуи? И что - заводчане лучше?

– А заводчане - это и есть главные буржуи. Я сразу по прихожей могу буржуйскую квартиру определить. У них всегда обои в теплых тонах, в кирпичик. В коридоре ковры и в комнате ковры. В теплых тонах. Абажур часто красный. Бывает желтый. Много сувениров. Чеканки. Они-то не сторчатся! И Набыковы тоже.

– А за какие заслуги ты себя выше буржуев ставишь?

– Ну, нет, нет у меня никаких заслуг, подавись!!! Я уже не считаю, что я черт знает кто, успокойся! Дрянь я, дрянь!!! Зато теперь мне ничего не стыдно - а что, думаю, значит, я такой и есть!

Сабуров давно уже знал, что впереди полная безнадежность, и механически вздрагивал только от выкриков.

– А раньше...
– с бесконечной горечью задумался Шурка и покраснел: Раньше мне даже было стыдно, что у меня есть подсознание - такие иногда мысли приходят...

От неожиданного звонка Сабуров с Аркашей снова вздрогнули (заболела кожа), а Шурка даже взлетел, и приземлился уже за дверью. "Это Суржик..." - Аркаша побледнел так, что засветились прежде малозаметные прыщи. Сабуров тоже побледнел и вышел на площадку. Пролетом ниже молодой человек с лицом и гривой павиана тащил Шурку вниз по лестнице, а тот, с перекошенной мордой, упирался изо всех сил. "Алло, товарищ!" - ошеломленно окликнул Сабуров, и молодой павиан выпустил Шурку. От внезапности тот едва не грохнулся навзничь, но, извернувшись, упал на руки, сантиметра не долетев головой до стены. Павиан насмешливо поклонился и, показав свой собачий профиль, "гуськом" стал спускаться по лестнице, а Шурка вскочил и взбежал наверх, подпрыгивая без малейших усилий, словно мячик.

Аркаша цепенел за дверью.

– Ты что, это же Суржик!.. Он вообще порепать может...

Шурка тоже был взволнован. Но не испуган.

– Ничего, я знаю, кто ему заплатил!..

– Взрослый парень - нашел ровню!
– вырвалось у Сабурова.

– Он же за деньги, - извиняюще разъяснил Шурка.

– Ты завязывай с этими делами!..
– Аркашины прыщи по-прежнему светили из белизны, а голос прерывался.

– Допрыгаешься, что вообще замочат!

Какие "эти дела" - спрашивать бесполезно.

– Думаешь, я жизнью дорожу?
– с трагическим презрением скривил губы Шурка.

– Почему его не винтят, Суржика?!

– А говорят, Суржик сам мент. Козел, - козел прозвучало как название будничной профессии.
– Правда, четыре дня назад сделали обыск, забрали баян и крючки.

– Шприц и иголки, - пояснил Аркаша для профанов.

Шурка озабоченно посмотрел на ладони - на одной сочилась ссадина, другая была просто грязная. Сабуров повел Шурку в ванную. Ободранную ладонь этот дикарь трогать не позволил ("И так заживет"), но просто грязную Сабуров долго отмывал, чтобы надоело и рассосалась пронзившая его жалость.

– Странно чужую руку мыть?
– проницательно глянул на него Шурка. Интересно, как трупы моют? Наверно, из шланга? Кто их только соглашается мыть - все время же будешь помнить про смерть... Я бы и за миллиард не стал... а ты бы стал?.. Кристмаса мамаша мясником устроила - теперь по семьсот юксовых в месяц молотит. Но он все тратит на пласты и на кайф, поспешно оправдался перед Аркашей.
– Теперь у нас всегда будет мясо! Только ехать далеко - аж на Социалистическую.

– Три часа на дорогу да ночь в канализационной трубе.

– Зато филе, грудинка, лопатка, седло, оковалок, голяшка, рулька...

– Зря стебетесь - у него очень ответственная работа!

Шурка с увлечением, как обо всем, что связано с риском и самостоятельностью, начал рассказывать о многосложной деятельности Кристмаса: на базе, только зазевайся, сразу втюхают гнили, костей, а то и целую тушу закосят - придется бомбить покупателей в два раза больше, а обэхээс...

Но, заметив на лицах слушателей одинаковое гадливое выражение, Шурка махнул рукой.

– А, бесполезно вам рассказывать... Давайте чайку?

В упоении сделал такой глоток, что едва не подавился, а потом икнул и критически прислушался:

– У нас в классе лучше всех рыгает Бобовский, особенно после школьных котлет с пепси-колой.

– Пощади, ради христа!

– Да ну тебя, как баба!

Телефонный звонок. Шурку. Как обычно, ни здравствуйте, ни до свидания.

– Угу. Угу. В кайф! Папа, я к Бобовскому!

Еще звонок. Эра Николаевна интересовалась болезнью Саши, - ведь целый месяц не был в школе бедняжка. Целый месяц, значит, врет...

Явилась Наталья под грузом картошки и капусты. Сабуров решил до выяснения ничего Наталье не говорить, но его разбирала злость, что она, избавленная от тревоги за Шурку, не испытывает к нему никакой благодарности за это, а - бледная с желтым и синим, с припудренными пятнами экземы (судьба пометила ее уже семипалой когтистой лапой), - лепечет все о службе:

– Меня Сережа провожал до троллейбуса - сумищи мои волок - и вдруг так серьезно-серьезно сказал: благодаря вам мы все эти годы прожили как будто в другом государстве.