Горбун лорда Кромвеля

– Простите, господин Шардлейк, я забылся, – умоляюще вскинув руку, пробормотал аббат. – В последнее время на меня навалилось столько неприятностей!

– Тем не менее, господин аббат, вам следует думать о том, что вы говорите.

Я вновь прошу извинить меня.

– Хорошо, забудем об этом.

Аббат, казалось, взял себя в руки.

– Господин Гудхэпс собирается оставить нас завтра, сразу после похорон эмиссара Синглтона, – сообщил он более спокойным тоном. – Заупокойная месса начнется через час и продолжится всю ночь. Вы будете присутствовать?

– Вы будете служить заупокойную мессу над двумя усопшими одновременно? Над эмиссаром Синглтоном и послушником Саймоном Уэлплеем?

– Нет, так как один из них был духовным лицом, а другой – светским, службы будут проходить раздельно. Часть братьев будет молиться о спасении души эмиссара, часть – о спасении души послушника.

– Значит, всю ночь братья будут молиться над усопшими, а освященные свечи в церкви – отгонять злых духов? – осведомился я.

– Такова сложившаяся веками традиция, – в некотором замешательстве ответил аббат.

– В Десяти религиозных догматах король весьма неодобрительно отозвался об этой традиции, – отрезал я. – Свечи, зажженные над усопшими, могут напоминать лишь о милосердии Господнем. Злые духи тут ни при чем. Эмиссар Синглтон, несомненно, не захотел бы, чтобы его погребальный обряд был сопряжен со столь вредными предрассудками.

– Я напомню братии о правилах, установленных королем.

– Что касается слухов, сообщенных вам в письме, держите их при себе, – с суровым видом изрек я и кивнул в знак того, что более не задерживаю аббата.

Он поспешно удалился. Я проводил его задумчивым взглядом.

– Думаю, сегодня я одержал над ним верх, – усмехнулся я, обернувшись к Марку. По спине моей побежала дрожь. – Господи Боже, я с ног валюсь от усталости.

– На аббата было жалко смотреть, – заметил Марк.

– Значит, ты считаешь, что я был слишком суров? Вспомни только, как в день нашего приезда он едва не лопался от важности. Мне необходимо, чтобы здешние святые братья признали за мной непререкаемую власть. Увы, для этого приходится вести себя не слишком учтиво. Но иначе нельзя.

– А когда вы скажете аббату, что послушник был отравлен?

– Не раньше, чем мы выясним, что скрывается на дне пруда. Тогда и решим, как поступать дальше. Не плохо бы также как следует обыскать боковые часовни в церкви. Но прежде всего нам необходимо просмотреть письма и документы, любезно предоставленные нам аббатом. А потом зайти в церковь, на заупокойную мессу по убиенному Синглтону.

– Никогда прежде я не бывал на ночной церковной службе.

Я открыл сумку, извлек из нее пачку писем и документов и разложил их на столе.

– Мы должны отдать усопшим дань уважения, но я не собираюсь всю ночь бормотать молитвы, уповая, что они помогут душам оставивших сей бренный мир вырваться из чистилища. По моему разумению, это совершенно бессмысленный обряд. Впрочем, ты сам увидишь.

В письмах не оказалось ничего достойного внимания; в них говорилось о самых обычных делах, вроде закупки хмеля для пивоварни. Что касается посланий, отправленных монахами своим родственникам, то во всех упоминалась смерть молодого послушника, явившаяся следствием легочной лихорадки, полученной в холодную погоду. Таким образом я удостоверился, что братии аббат дал то же самое объяснение, что и родителям бедного мальчика. При воспоминании о гибели Саймона чувство вины вновь шевельнулось в моем сердце.

Покончив с письмами, мы принялись за документы о продаже земельных владений. Цены в купчих указывались вполне разумные, именно такие, по каким принято продавать участки фермерских угодий; никаких признаков того, что земли распродавались по заниженным ценам, дабы заручиться политической поддержкой, нам выявить не удалось. Конечно, документы можно было проверить еще раз, вместе с Копингером, но я чувствовал, что все наши усилия обречены на поражение, ибо монастырские дела велись совершенно безупречно или, по крайней мере, производили именно такое впечатление. Я провел рукой по красным печатям, украшавшим каждый документ; на оттисках сургуча можно было разглядеть святого Доната, возвращающего усопшего к жизни.

– Вероятно, аббат собственноручно прикладывает к документам печать, – пробормотал я себе под нос.

– Да, никто другой не имеет права к ней прикасаться, – напомнил Марк.

– Помнишь, в день приезда мы увидели печать у него на столе? Было бы куда безопаснее запереть ее в ящик. Но полагаю, аббату нравится выставлять печать напоказ, как символ собственной власти. «Тщеславие, тщеславие, везде тщеславие!» – с пафосом продекламировал я, воздев руки. – Пожалуй, сегодня вечером я не пойду в трапезную. Я слишком устал. А ты сходи, попроси у лекаря чего-нибудь поесть. Если принесешь мне немного хлеба и сыра, я буду очень тебе признателен.

– Да, пойду раздобуду что-нибудь перекусить, – сказал Марк и вышел из комнаты.

Я сидел у стола, погрузившись в раздумья. После нашего разговора в трактире в поведении Марка появилась некоторая отчужденность. Я понимал, что рано или поздно нам вновь придется вернуться к вопросу о будущем моего подопечного. Разумеется, я чувствовал себя обязанным не позволить мальчишке легкомысленно отказаться от судейской карьеры; то был мой долг не столько перед самим Марком, сколько перед нашими отцами – его и моим.

Прошло десять минут, а Марк все не возвращался; меня охватило нетерпение. Голод напоминал о себе все настоятельнее. Тяжело поднявшись, я отправился на поиски Марка. Из-под дверей лазаретской кухни пробивался свет. Прислушавшись, я различил доносившиеся оттуда приглушенные звуки. Похоже, плакала женщина.

Я осторожно приоткрыл дверь. Элис сидела у стола, уронив голову на руки, ее пышные каштановые волосы в беспорядке рассыпались по плечам. Она тихонько, но очень горестно всхлипывала. Услышав, как я вошел, она вскинула голову. Лицо ее покраснело и пошло пятнами, строгие правильные черты припухли. Она хотела встать, вытирая заплаканные глаза рукавом, но я протестующе замахал руками.

– Прошу вас, Элис, сидите. Расскажите мне, что вас так расстроило.

– Ничего, сэр.

Девушка притворно закашлялась, чтобы скрыть дрожь в голосе.

– Возможно, с вами грубо обошелся кто-то из монахов? Откройте мне все без утайки. Вас обидел брат Эдвиг?

– Нет, сэр, что вы. – Она недоуменно взглянула на меня. – Почему вы решили, что это он?

Я вкратце передал ей свой разговор с казначеем, не утаив, что он безошибочно определил источник моей осведомленности.

– Но вам не о чем беспокоиться, Элис. Я сказал ему, что вы находитесь под моей защитой.