Горец
Шрифт:
Так, непрерывно куря, Андрей просидел до восьми часов.
Следующий день выдался хмурым. Неожиданно пошел мелкий дождь, впрочем, недолгий. В 9.00 привезенные из морга гробы с погибшими в бою у Кентума спецназовцами выставили на специальных помостах на плацу полка. С трибуны свисали черные полотенца. В 10.00 весь личный состав гарнизона выстроился перед гробами. Подошли и женщины с детьми в траурных одеяниях. Командир отряда поднялся на трибуну, произнес речь. Женщины смахивали слезы. После чего под траурную музыку, склонив знамя, церемониальным маршем мимо трибуны и гробов прошел личный состав полка, отряда и вертолетной эскадрильи. Над плацем пролетели два вертолета огневой поддержки «Ми-24», выпустившие вместо прощального салюта тепловые заряды.
Тяжело далась эта церемония капитану Дементьеву. Он не мог избавиться от чувства вины. Что бы ни говорили, но он в любой ситуации в первую очередь должен был обеспечить жизнь своим подчиненным. И он обеспечивал ранее, выполняя сложные боевые задания. А вот на последнем выходе не смог. Не просчитал вероятность применения Кабаном резервной группы. И сейчас он читал в глазах родственников трех спецов, прибывших на прощание, немое осуждение. Да и остальные смотрели на него с укором. Вот, мол, людей положил, а сам живой и невредимый. Стоишь, опустив голову. В действительности, конечно, никто не упрекал и не винил капитана. Но чувствовал себя Андрей скверно. Поэтому после того, как гробы убрали с плаца, личный состав развели по казармам, он не пошел к своим сослуживцам. Отошел за кустарник, росший вокруг плаца, у одинокого, как он сам, дерева встал, нервно куря сигарету. Неожиданно появилась медсестра отряда, Надежда Дерник. Тихо подошла, взяла его ладонь в свою руку:
– Знаю, Андрюша, тебе сейчас плохо. И что-либо говорить бесполезно. Но нельзя так казниться. Ты же ни в чем не виноват. И мог сейчас не стоять здесь, а лежать в цинковом гробу рядом с подчиненными. Ты же не прятался за их спины, воевал вместе со всеми. Наверняка старался быть впереди, и я знаю, если бы мог, то закрыл бы своим телом ребят. Но ты не мог. Успокойся, пожалуйста.
Дементьев отстранил руку:
– Спасибо за поддержку, но будет лучше, если ты уйдешь.
– Но почему ты так со мной?
Андрей повысил голос:
– Я прошу тебя, уйди. Завтра я уеду, и мы никогда больше не увидимся. Завтра уже не будет капитана Дементьева, так что забудь о нем. Был и нет. Умер вместе с Игорем Коробовым. Понимаешь, умер!
– Но почему ты отталкиваешь меня? Я же люблю тебя. Андрюша, я не смогу без тебя.
– Хватит! Не возвращайся к тому, что прошло. Тем более сегодня. И… прощай, Надя. Счастья тебе.
Капитан, выбросив окурок, пошел по плацу в сторону штаба. Дерник осталась, заплакав, прислонившись к чинаре. У штаба Дементьев встретил Алешина. Тот, увидев друга, воскликнул:
– Ты куда пропал, Андрюха?
– Никуда я не пропадал, возле плаца с Дерник прощался.
– А! Тут родители Павлова приехали. Хотели бы поговорить с тобой.
– Узнать, как погиб их сын?
– Наверное!
– Черт, и отказать нельзя, и сказать-то нечего. Я же не видел, как дралось второе отделение.
– Но поговорить надо, Андрюх!
– Да знаю, что надо. Где они?
– А вон, с Вербиным стоят на дороге.
Дементьев увидел средних лет мужчину и женщину. Они были одеты во все черное.
Андрей спросил:
– Ты пойдешь со мной?
– Надо – пойду! Только мне-то что им сказать?
– Верно! Ладно, ты дождись, хорошо?
– Конечно!
Дементьев подошел к Вербину и родителям погибшего сержанта Павлова. Командир отряда представил Андрея:
– Командир группы, в которой служил ваш сын, капитан Дементьев Андрей Семенович.
И указал на мужчину с женщиной:
– А это, Андрюша, родители Павлова, Петр Алексеевич и Анна Владимировна. Они хотели бы узнать, как погиб их сын. Общую обстановку и задачу, которую решала группа, я доложил, ты расскажи подробнее. Оставлю вас.
Вербин отошел.
Дементьев взглянул на скорбные лица родителей Станислава:
– Что мне вам сказать? Отделение, которым командовал ваш сын, прикрывало одно из направлений возможного отхода боевиков после авиационного налета. Задача стояла простая, и ничто не предвещало
трагедии. Если бы к бандитам не подошла поддержка, их резервная группа, о существовании которой мы не знали. Эта группа и атаковала с тыла позиции отделения. Стас успел сообщить мне о нападении, и я тут же приказал первому отделению идти на помощь подчиненным вашего сына. И сам повел третье отделение к месту боя. Но подразделения находились на приличном удалении друга от друга, и на подход требовалось время. Боевики же нам его не оставили. Мы не успели спасти бойцов второго отделения, несмотря на то что они дрались до последнего патрона. Не успели. Бандитов уничтожили, а вот спасти своих не смогли. Извините.Отец Павлова сказал:
– Сын никогда не говорил, что служил в спецназе. Говорил, что устроился начальником склада. Служба безопасная. А оказалось…
Дементьев кивнул:
– Стас не имел права раскрыть правду. Это сейчас можно, раньше было нельзя.
Анна Владимировна спросила:
– Он сам захотел служить в спецназе?
– Да! У нас в отряде только добровольцы, прошедшие соответствующую подготовку. Не многие выдерживали отбор, поэтому в подразделении служили самые лучшие! Профессионалы.
– И все же боевики оказались хитрее! Почему? Почему профессионалы попали в засаду? И как вы, командир, допустили это?
– Понимаете, мы работаем в основном по реализации тех данных, что получаем от разведки. Так было и в последний выход. То, что боевики имеют в резерве дополнительные силы, мы не знали. Никакой информации о них я не имел, иначе, естественно, рассредоточил бы отделение так, чтобы исключить нападение противника. Но не имея этой информации, причин для изменения плана выполнения поставленной задачи у меня не было. Но даже в этой, внезапно и кардинально изменившейся не в нашу пользу обстановке группа сумела выполнить задание и уничтожила около пятидесяти бандитов. К сожалению, понеся потери. Ну не мог я менять дислокацию занявших позицию отделений. Не мог, поймите вы меня. В том бою погиб мой друг старший лейтенант Коробов, погибли ребята, которые были для меня как братья. Ну разве я виноват в том, что выжил? В том, что не лег вместе с вашим сыном? Уж лучше остался бы в той проклятой «зеленке»! По крайней мере сейчас не испытывал бы то, чего словами не передать. То, от чего сходят с ума.
Мать Павлова взяла Дементьева под руку:
– Успокойтесь, Андрей. Мы не обвиняем вас ни в чем, поверьте, не виним. Мы хотели узнать лишь, как погиб наш сын. И не мы должны извинять вас, а вы нас. Простите.
– Ну что вы? Спасибо вам! И если позволите, я пойду в общежитие, что-то плохо чувствую себя. А с вами останутся офицеры. Они сделают все, что вам потребуется.
– Да, да, конечно! Эх, за что же вы гибнете, мальчики?
– За то, чтобы жили другие. Кто-то должен делать и эту работу. Погибать, спасая других, тех, кто не в состоянии противостоять бандитам. Прощайте!
Петр Алексеевич сказал:
– Удачи тебе, капитан!
Дементьев кивнул, вернулся к штабу, где в курилке его ждал Алешин. Командир диверсионно-штурмовой группы спросил:
– Ну, как беседа с родителями Павлова? Наверняка мать набросилась с требованием – забирали сына живым, живым и верните?
– Нет. Никто ни на кого не набрасывался.
– Да? А я вот помню, когда в войсках службу только начинал, был откомандирован сопровождать гроб с солдатом-срочником в Западную Украину. Боец по своей глупости погиб, после караула баловался с автоматом, а патрон в патроннике находился. Уж как он там оказался, не знаю, только нажал солдат на спусковой крючок и прямо себе в сердце пулю и пустил. Так вот, привез я его в село. А из дома родня. Мать покойного на меня. Погоны сорвала, рубашку так хватанула, что пуговицы осколками в разные стороны разлетелись, в лицо вцепилась – отдай сына, отдай сына. Молчу, терплю, не сказать же – вон он в гробу, забирай. Оттащили мужики мать, а отец говорит: вы бы лучше уезжали отсюда. Мало ли, что ночью произойти может. Ты понял? Как будто я с конвоем виноваты в том, что боец сам себя пристрелил. По-тихому слиняли. Больше я на подобные дела не подписывался. Ну уж на хер, пусть кто другой уровень адреналина повышает, а мне и службы хватает.