Горечь войны. Новый взгляд на Первую мировую
Шрифт:
Как наглядно демонстрирует это странное рассуждение, реакция прессы на начало войны была какой угодно, но только не единодушной.
Правительства тоже явно не преуспели в насаждении единомыслия. Более того, совсем не очевидно, что они пытались его насаждать. Начнем с того, что их усилия в этой области в основном ограничивались введением цензуры, которая должна была предотвращать публикацию военных сведений, могущих быть полезными для врага. Обычно для этого уже имелись прецеденты. В Англии, где существовала традиция цензуры в области искусства, осуществлявшейся лордом-канцлером, газеты еще раньше приняли систему самоцензуры в военных вопросах под эгидой созданного в 1912 году Объединенного постоянного комитета{1175}. Принятый 8 августа 1914 года Закон о защите королевства — Defence of Realm Act, ДОRА, действие которого в дальнейшем продлевалось шесть раз, заметно расширил полномочии государства в этой сфере. Предписание 27 напрямую запрещало сообщения и заявления “в устной форме, в письменной форме или в газетах, журналах… и иных печатных изданиях”, которые “преднамеренно подрывают или, вероятно, способны подорвать” верность королю, набор новобранцев или доверие к национальной валюте{1176}. С 26 сентября 1914 года цензоры также запретили публиковать не только новости о передвижении войск, но и предположения. В следующем марте прессу предупредили, что ей не следует преувеличивать британские успехи, хотя один из владельцев
Если у британцев была DORA, то у французов — “Анастасия”, персонификация военной цензуры{1180}. Осуществлялась эта цензура на основании законов об осадном положении от 1849 и 1878 годов, позволявших военным властям запрещать вредоносные для общественного порядка публикации. 3 августа Военное министерство создало для этой цели пресс-бюро. Закон, принятый через два дня, шел еще дальше, запрещая прессе публиковать любые относящиеся к военным операциям сведения, кроме одобренных правительством{1181}. К сентябрю военный министр Александр Мильеран вновь ужесточил правила. Теперь запрещалось публиковать имена погибших{1182}.
В Германии, как и во Франции, с началом боевых действий в силу вступил старый закон об осадном положении (от 1851 года), приостанавливавший “право свободно выражать мнения с помощью слова, печати или изображений” и дававший местным военным властям право цензурировать или запрещать публикации. Чтобы дополнительно воспрепятствовать выходу в свет “недостоверной информации”, рейхсканцлер издал циркуляр для прессы, содержавший 26 запретов. Кроме этого, в 1915 году [прусское] Военное министерство выпустило рекомендации, которые среди прочего запрещали публиковать общее число потерь (даже в списках погибших нельзя было использовать сплошную нумерацию){1183}. В общей сложности к концу 2016 года действовали около двух тысяч подобных цензурных предписаний. Однако военные власти применяли их непоследовательно, и поэтому в феврале 1915 года была создана Главная цензурная служба (Oberzensurstelle), семью месяцами позже ставшая Военным пресс-бюро (Kriegspresseamt){1184}. В Австрии аналогичные функции выполняло Военное надзорное управление (Kriegsuberwachungsamt){1185}. В Италии аналогичные структуры были созданы еще до ее вступления в войну{1186}. Цензура была неуклюжим инструментом. В 1915 году за нарушение цензурных правил были оштрафованы как Labour Leader, так и Times. 14 августа от цензуры, к своему стыду, пострадала Figaro — из-за статьи о Марокко{1187}. Выпуск газеты Клемансо L’Homme libre был приостановлен за публикацию статьи о том, что раненых солдат перевозили в грязных вагонах, в которых они заражались столбняком. Когда она вновь стала выходить под названием L’Homme enchaine, ее снова запретили{1188}. Как иронизировал 27 сентября 1914 года Альфред Капю,
если не упоминать чиновников, правительство, политику… банки, раненых, немецкие зверства и почтовую службу, можно было вполне свободно писать все что угодно — с позволения двух или трех цензоров{1189}.
В число германских газет, закрытых или подвергнутых цензуре за разглашение военных сведений, попала даже малоизвестная и безобидная Tagliche Rundschau fur Schlesien und Posen.
Однако постепенно все правительства перестали ограничиваться цензурой военных сведений и начали использовать свои полномочия военного времени в откровенно политических целях. В Великобритании в разное время запрещали такие газеты и журналы, как Irish Worker, Irish Volunteer, Irish Freedom и Sinn Fein, а также Nation и пацифистское издание Tribunal. Особенно тщательно старались, чтобы за границу не попало то, что могло нанести ущерб “военной деятельности”. Составлялись подробные списки запрещенной к вывозу литературы, в которые попадали не только ирландские националистические, социалистические и пацифистские издания, но и школьные газеты со слишком подробными сведениями о местах службы выпускников на фронте и железнодорожные бюллетени, содержавшие предположительно опасную информацию о британской транспортной системе. Жертвой цензуры стал также журнал Британской ассоциации старых гейдельбергцев{1190}. DORA также пыталась взять на себя роль национальной литературной няньки, которую раньше играл лорд-канцлер. В 1914 году была запрещена книжная версия пьесы Феннера Брокуэя “Адвокат дьявола”. Четырьмя годами позже под запретом оказался опубликованный под псевдонимом роман Роуз Аллатини “Презираемые и отвергнутые”, главный герой которого был гомосексуалистом и отказывался от воинской службы по убеждениям. Издателя в итоге оштрафовали, а тираж книги уничтожили{1191}. Так Великобритания времен войны постепенно превращалась в полицейское государство. Только в 1916 году пресс-бюро с помощью цензурного подразделения секретной службы — МИ7 (а) — изучило более 38 тысяч статей и 25 тысяч фотографий, а также не меньше 300 тысяч частных телеграмм{1192}. Такому размаху мог бы позавидовать сам Меттерних! Как справедливо жаловался журнал Nation в мае 1916 года, “одна из трагедий этой войны заключалась в том, что страна, вставшая на защиту свободы, теряет свои свободы одну за другой, и в том, что правительство, раньше считавшее общественное мнение своей опорой, стало бояться его и пытается его ограничивать”{1193}.
То же самое происходило и в прочих странах. В 1917 году французский суд постановил, что закон 1914 года, запрещающий несанкционированную публикацию военных сведений, можно использовать и против “пораженческих высказываний”{1194}. На основании этого решения пацифистская газета Bonnet Rouge с мая 1916 года по июль 1917 года сталкивалась с цензурными запретами не менее 1076 раз{1195}.
В
Германии с 27 по 30 сентября 1914 года была запрещена газета Vorwarts. Выпускать ее разрешили только на том условии, что она будет избегать упоминания “классовой ненависти и классовой борьбы”. Аналогичный запрет был снова наложен на нее в январе 1918 года за призывы к всеобщей забастовке{1196}. Вскоре после начала войны было запрещено иностранное кино, а действующая система киноцензуры была изменена так, чтобы на экраны выходили только фильмы, способные “поддерживать моральный дух и пропагандировать патриотизм”{1197}. В начале 1915 года журналистов предупредили, что им не следует ставить под сомнение “национальные чувства и решимость любого немца”. Что интересно, их также призвали воздержаться от “гнусных… призывов к варварскому поведению на войне и к уничтожению других народов”. В ноябре 1915 года за этим последовал запрет на публичное обсуждение целей ведущейся Германией войны. С 1916 года все интервью с генералами, обсуждение германо-американских отношений и упоминания кайзера перед публикацией должны были одобряться Военным пресс-бюро. Вдобавок местные военные власти издавали собственные распоряжения по своему вкусу{1198}. Например, Berliner Tageblatt пала жертвой политических предрассудков генерала, отвечавшего за цензуру в Пруссии: ее временно запретили за защиту канцлера Бетмана от нападок аннексионистов!{1199}Впрочем, тотальной цензуры не было ни у одной из континентальных стран. Скажем, французские цензоры разрешили недавно основанной и абсолютно бесшабашной газете L’Oeuvre, девизом которой было: “Идиоты не читают L’Oeuvre”, печатать из номера в номер роман Анри Барбюса “Огонь”{1200}. Не слишком старались цензоры обуздать и сатирический журнал Le Canard enchaine, выпускавшийся с сентября 1915 года Морисом Марешалем и его друзьями{1201}. В Германии обсуждение целей войны — после того как в ноябре 1916 года запрет на него приостановили — велось шире, чем позволялось во Франции. Еще примечательнее тот факт, что германские цензоры никогда не запрещали публиковать в германской прессе военные сводки Антанты{1202}.
Более того, весь опыт Европы — включая даже Великобританию — бледнеет в сравнении с драконовскими мерами, принимавшимися в Соединенных Штатах и, несомненно, отражавшими неуверенность американских властей в патриотизме многонационального населения страны (в 1914 году 14,5 миллиона из 100 миллионов американцев были рождены за рубежом, а примерно 8 миллионов были выходцами из Германии в первом или втором поколении){1203}. После того как Закон о шпионаже 1917 года был дополнен в мае 1918 года Законом о подрывной агитации, критиковать войну стало опасно даже в гостинице. По этому закону были привлечены к суду более 2500 американцев, причем около ста из них получили тюремные сроки длиной от 10 до 20 лет. Режиссер патриотического фильма под названием “Дух 76-го года” был приговорен к 15 годам тюрьмы, потому что этот фильм — как явствовало из его названия — имел антибританскую направленность{1204}. До такого подавления свободы слова в военное время было далеко даже Англии. Это превращало заявления союзников о том, что они сражаются за свободу, в насмешку.
Структуры для активного управления новостями (особенно тем, как война освещалась в нейтральных странах) пришлось создавать на ходу. Первые британские военные сводки просто зачитывались вслух министрами на закрытых встречах с членами теневого кабинета. Только в сентябре майору Эрнесту Суинтону поручили доносить до прессы коммюнике, которые потом исправно публиковались за подписью Eyewitness — “Очевидец” (для канадских вооруженных сил аналогичные функции исполнял Макс Эйткен). Более подробную информацию получал сэр Джордж Ридделл из Ассоциации владельцев газет, служивший представителем прессы в коридорах власти. Чтобы передавать коллегам издателям и редакторам то, что ему сообщали Асквит, Черчилль и другие, он каждую неделю созывал специальные совещания. В марте 1915 года они получили официальный характер{1205}. Система аккредитованных военных корреспондентов была введена только в ноябре 1918 года. При этом их репортажи жестко контролировались{1206}.
Первые шаги по координации активной британской пропаганды за рубежом были предприняты, когда канцлер герцогства Ланкастерского Чарльз Мастерман пригласил тщательно отобранную группу известных писателей в Веллингтон-Хаус на Бэкингем-гейт (там размещалась Национальная комиссия по страхованию, которую власти сочли удобным “прикрытием”){1207}. До конца 1914 года Веллингтон-Хаус перевел более 20 материалов для распространения в нейтральных странах. К июне 1915 года он напечатал около 2,5 миллиона книг. Он также рассылал информационный бюллетень примерно 360 американским газетам и спонсировал производство ряда фильмов, в основном документальных. Вдобавок спешно созданный Парламентский комитет по целям войны организовал в августе 1915 года Пресс-бюро под руководством юниониста Ф. Э. Смита{1208}.
В 1916 году Ллойд Джордж поручил редактору Daily Chronicle Роберту Дональду оценить деятельность Веллингтон-Хауса. В результате его доклада, выдержанного в критическом тоне, был создан Информационный департамент, руководить которым через два месяца — в феврале 1917 года — поручили юристу, популярному романисту и (периодически) колониальному администратору Джону Бакену{1209}. Когда в июле 1917 года этот департамент стали превращать в полноценное министерство, Бакена формально подчинили сэру Эдварду Карсону, лидеру ольстерских юнионистов. Однако он настолько равнодушно относился к этой работе, что журналистский консультативный комитет при департаменте подал в отставку в знак протеста, и в итоге Ллойд Джорджу пришлось создавать в феврале 1918 года новое Министерство информации во главе с Бивербруком{1210}. Это подтолкнуло министра иностранных дел Бальфура к долгим арьергардным боям с целью удержать контроль над распространением британской пропаганды за границей{1211}. Внутри страны схожую роль параллельно играл созданный в июне 1917 года межпартийный Национальный комитет по целям войны. Между сентябрем 1917 года и мартом 1918 года он провел 1255 публичных мероприятий, а к весне 1919 года распространил 107 миллионов экземпляров своих изданий и обеспечивал 650 газет стандартными проправительственными передовицами{1212}.
На континенте ситуация отличалась не так существенно, как часто думают. В октябре 1914 года французская армия создала Информационный отдел при Управлении военной разведки. Сперва она просто редактировала и публиковала трижды в день военные коммюнике, но потом начала снабжать газеты более или менее успокоительными материалами о жизни на фронте. Генерал Нивель вдохнул в эту структуру новую жизнь, превратив ее в Армейскую информационную службу и впервые позволив писать репортажи с фронта аккредитованным журналистам (а не военным). Тем временем Министерство иностранных дел создало собственное Бюро прессы и информации (Bureau de la presse et de l’information). Дом прессы (Maison de la Presse), координировавший французскую пропаганду за рубежом, появился лишь в январе 1916 года{1213}.