Горение (полностью)

...После голодовки Ватерлос был все время в больнице, кандалы с него сняли. Теперь его опять перевели в Десятый павильон, кажется, опасаясь, чтобы он не убежал из лазарета. Врач будто бы сказал, что дольше месяца он не проживет. Аветисянц, бывший офицер, отбывающий здесь срок заключения в крепости, тоже очень плох, хотя и не подозревает этого. У него туберкулез.

Дней семь - десять тому назад здесь арестован солдат по фамилии Лобанов, производивший для нас покупки. Он сидит во второй камере. За что арестован, не знаю. Жандармы теперь запуганы и боятся разговаривать с нами; только по глазам можно узнать, кто сочувствует.

...Вонсяцкий ухитрился превратить Всероссийский офицерский союз в Военно-революционную организацию социал-демократов только на том основании, что кое-кто из офицеров находился в связи с социал-демократами. Главным свидетелем является некто Гогман, бывший офицер из Брест-Литовска, обокравший военную кассу, бежавший, пойманный и приговоренный к полутора годам арестантских рот. Его перевел сюда Вонсяцкий, и его подсаживали по очереди ко всем привлеченным по этому делу офицерам. Все знали, что он шпион, остерегались его и ничего при нем не говорили, а он на дознании передавал всевозможные небылицы и показывал все, в чем Вонсяцкий обвинял офицеров. Он проделывал и не такие еще фокусы. Он оставался в камере, когда другие ходили на прогулку, и в отсутствие того или иного офицера точками в книгах писал компрометирующие его данные. Об одном из офицеров, Калинине, он, например, показал, что, когда он, Гогман, гулял по двору с двумя солдатами, тот крикнул в окно: "Товарищи, это негодяй, шпион", в действительности это крикнул я, и Гогман прекрасно меня видел, так как довольно долго ко мне присматривался". "Ах, увольте меня от этой грязи!"

...На очередной доклад царю Столыпин пригласил генерала Герасимова; речь шла о поездке Николая на празднование двухсотлетия битвы под Полтавой; ясно, станет вопрос об организации надежной охраны.

– Государь может ехать куда угодно, - сказал Герасимов.
– Я ему теперь не очень-то нужен... С ревельским эпизодом эпоха бомбистов окончена... Эсеры переживают сильнейший кризис, агентура сообщает, что после бегства Евгения Филипповича...

– Кого?
– недоуменно переспросил Столыпин.
– О ком вы?

– Об Азефе, Петр Аркадьевич. Неужели успели забыть? О том человеке, без помощи которого мы... вы бы не смогли успокоить Россию.

Едва заметная улыбка тронула чувственные губы премьера.

– "Мы", Александр Васильевич, "мы". Я чужую славу не забираю, своей готов поделиться, у нас ведь чем незаметнее, тем надежнее, как высунешься, сразу врагов наживешь, каждый третий Сальери, готов соседу глотку перегрызть, коли тот достиг успеха... Ну, продолжайте по поводу эсеров, государь интересуется судьбою сбежавших от кары бунтовщиков...

– Эсеры разваливаются, Петр Аркадьевич... Чернов короновал Савинкова главою боевки...

– Это боевая организация?
– уточнил Столыпин.
– БО?

– Именно так, - кивнул Герасимов.
– "БО"... Так вот, после трагедии с Азефом именно Борис Савинков был делегирован главою террора, получил деньги, да и укатил в Биариц, а потом, через всю Францию, в Монте-Карло... Играл... В рулетку... Мои филеры его всюду сопровождали... Сначала выигрывал, что-то около семи тысяч взял... Ну, казалось бы, слава богу, успокойся... Так нет же, начал рисковать...

Столыпин задумчиво посмотрел на Герасимова:

– А может, так и надо? Ведь кто не рискует, тот не выигрывает...

Герасимов резко обернулся к премьеру; лицо Столыпина замерло; а ведь он жаждет,. чтобы террор продолжался; но я не могу этого сделать, потому что из-за его нерешительности с Лопухиным провалился Азеф; если теперь что-нибудь случится, мне не за кого спрятаться, эх, намекнул бы только Петр Аркадьевич в Ревеле - в два момента все было бы исполнено: государственный переворот, конституционная монархия, Милюков главный союзник, а у него все европейское общественное мнение в кармане; Англия с Францией покрепче Вильгельма, обойдемся без немчуры...

– Я перебил вас, Александр Васильевич, простите, продолжайте, пожалуйста, крайне интересно...

– Так вот, Савинков не успокоился, деньги, отпущенные ему ЦК на террор, просадил в Монте-Карло... Между прочим, выдержки этому господину не занимать, ни единым мускулом не дрогнул, даже посмеялся над собою, снял гвоздичку со своего лацкана и протянул соседке по игре... Сейчас сидит пишет в своем номере; подготовил цикл стихов и марает роман, должен называться "Конь-блед", занимательная полицейская хроника с психологическим надрывом...

– Ну, а как анархисты?

– Это к а ш а, Петр Аркадьевич... Они ходят подо мною... Там чуть не каждый десятый заагентурен... Нет, это нельзя назвать силой, - размазня, хоть кричат громче других... И специалистов у них нет, и дисциплину отвергают, а террор без железной дисциплины не поставишь... Там легко: стоит только агентуре шепнуть, чтоб начали бучу против руководителя акта, - они вой поднимут, извозят в грязи, ногами затопчут, все грехи - те, что были и каких не было, - вставят в строку... Другое дело - социал-демократы...

– Государь считает их говорунами...

– Эсеры, как ни странно, отзываются о них так же...

Столыпин усмехнулся:

– Любопытное совпадение взглядов... На современном этапе вы считаете именно их единственно действенной силой?

– Там сейчас тоже раскол... Ликвидаторы, отзовисты, богоискатели... Если победит концепция Ульянова - тогда грядут трудные времена... Если же возобладает точка зрения Плеханова, можно ждать постепенного сближения социал-демократии с трудовиками и левыми кадетами, это не страшно, все в рамках закона, так сказать, оппозиция его величества...

Столыпин горестно заметил:

– Беда в том, Александр Васильевич, что государь и такой, вполне ему послушной, оппозиции не хочет. Он желает, чтобы в империи царствовало абсолютное единомыслие по всем вопросам...

Когда Столыпин вошел в кабинет царя, мягко притворив за собою дверь, генерал Дедюлин, взяв Герасимова под руку, повел в парк; ясно, для важного разговора; самые сложные беседы Дедюлин отчего-то вел на прогулке, будто опасаясь, что во дворце кто-то мог его подслушать; боже ты мой, даже дворцовый комендант чего-то боится; ему-то чего?! Кого?! Ведь самый близкий к царю человек, нет никого ближе!

– Александр Васильевич, вопрос, который мне хочется с вами обсудить, начал Дедюлин, - носит деликатный характер. Я прошу вас клятвенно мне пообещать, что все это останется между нами в глубочайшей, совершенной и никому, подчеркиваю - никому не разглашаемой тайне.

– Обещаю и клянусь. Готов подняться к вам и забожиться на икону.

– Мне достаточно вашего слова... Начну с вопроса: среди эсеров-бомбистов имя Григория Распутина вам не попадалось?

– Видимо, вы дезинформированы... Мы казнили не Распутина, а Распутину... Старую террористку... Ее повесили в прошлом году...