Горение (полностью)

– Ну, что я вам скажу, Александр Васильевич, - не отрываясь от строк, медленно заговорил Николаевский.
– Писал это человек волевой, с крутым норовом, невероятно самолюбивый, - видите, как у него "в" и "ять" летят вверх?! Гонору тьма! Человек достаточно решительный - круто нажимает перо в конце слова. Склонен к некоторому кокетству, - заметьте, эк он, шельмец, закручивает шапочки заглавных "р" и "г"...

...Герасимов несколько раз сжал и разжал кулак, стараясь поточнее сформулировать фразу; наконец нашел:

– А вот с точки зрения надежности... Я понятно говорю? Он верен? Можно положиться на автора этих строк?

– Повторяю, в почерке ощущается сила... Не скажу, конечно, что к вам обращается ангел...

Герасимов затрясся от мелкого смеха:

– Так мне ангелы не нужны, Анатолий Евгеньевич! Мне как раз потребны дьяволы... Значит, думаете, можно рискнуть на откровенный разговор с этим п о ч е р к о м?

Данные из архивов подтвердили информацию, отданную Петровым. Два адреса, куда, по его словам, должен был подойти транспорт с динамитом и литературой, оказались проваленными провинциальной агентурой, так что проверить искренность "Хромого" на деле не удалось, - саратовцы переторопились, поскольку полковник Семигановский мечтал поскорее получить внеочередного "Владимира".

Тем не менее, приняв решение начать серьезную работу, Герасимов поднялся на чердак, сел к оконцу в креслице, заранее туда поставленное, и, приладившись к биноклю, начал наблюдать за тем, как себя ведет Петров наедине с самим собой.

Смотрел он за ним час, не меньше, тщательно подмечая, как тот листает книгу (иногда слишком нервно, - видимо, что-то раздражает в тексте), как морщится, резко поднимаясь с постели (наверное, болит культя), и как пьет остывший чай. Вот именно это, последнее, ему более всего и понравилось: в Петрове не было жадности, кадык не ерзал по шее и глотки он делал аккуратные, к р а с и в ы е.

Вечером Герасимов постучался в дверь комнаты (сказал филерам на замок не запирать), услышал "войдите", на пороге учтиво поинтересовался: "Не помешал? Можно? Или намерены отдыхать?" - "Нет, нет, милости прошу".

– Спасибо, господин Петров. Давайте знакомиться: меня зовут Александр Васильевич, фамилия Герасимов, звание - генерал, должность...

– Глава санкт-петербургской охраны, - закончил Петров.
– Мы про вас тоже кое-что знаем.

– В таком случае не сочтите за труд написать, кто в ваших кругах обо мне говорил и что именно, ладно?

– Знал бы, где упасть, подложил бы соломки... Вот уж не мог представить, что жизнь сведет именно с вами...

– Расстроены этим? Или удовлетворены?

– Про вас говорят разное...

– Что именно?

– Говорят, хам вы. Людей обижаете.

– Людей? Нет, людей я не обижаю. А вот врагов - это верно, обижаю. У меня к ним нет жалости!.. Такова судьба: или они меня, или я - их... Логика, никуда не денешься...

– Это - понятно, - кивнул Петров.
– С логикой не поспоришь.

– Господин Петров, мы прочитали ваши записки. Они нас устраивают. Я человек прямой, поэтому все сразу назову своими именами: вы нам не врали... Слава богу... Но вы не объяснили, что побудило вас обратиться в саратовскую охрану с предложением стать нашим секретным сотрудником. Я хотел бы услышать ответ на этот вопрос.

– Отвечу. Вам имя Борис Викторович Савинков говорит что-либо?

– И очень многое, - ответил Герасимов; приняв решение п о в е р и т ь человеку, он не хитрил, не закрывался по-мелкому, работал на благородство, за агента стоял горой, защищал - если возникала необходимость - до самой последней крайности.

– Знакомы лично? Видали? Пользуетесь слухами?
– продолжал спрашивать Петров, побледнев еще больше.
– Что знаете о нем конкретно?

– Многое. Знаю, где он жил в столице, в каких ресторанах г у л я л, у кого одевался, с кем спал...

– Вот видите, - впервые за весь разговор Петров судорожно сглотнул шершавый комок - так пересохло во рту.
– А я знал только одно: этот человек живет революцией. Он виделся мне, словно пророк, в развевающейся белой одежде, истощенный голодом и жаждой. Я был им болен, Александр Васильевич! Так в детстве болеют Айвенго или Робин Гудом! Дети, видите ли, идеалисты... Я когда учительствовал в деревне, малышей в классы брал - все равно сидят в избах без надзора... Знаете, чему я более всего поражался? Тому, как и что они рисовали, получив в руки цветной мелок - я это чудо специально из Москвы выписывал... Уж если у них кто герой - это обязательно красавец, рыцарь без страха и упрека, если силач - так нет никого сильнее... А когда меня в Париж привезли, когда начали таскать по революционным салонам, чтобы я демонстрировал свой протез, когда встретился с Борисом Викторовичем, пообщался с ним, так даже сон потерял с отчаянья... Это он здесь подвижник террора, а там ходит по кабакам с гвоздикой в петличке фрака и табун влюбленных дурочек за собою водит попользует и бросит, хоть на панель иди... Разве может человек идеи в Петербурге быть одним, а в Париже прямо себе противуположным?! Мы здесь ютимся в сырых подвалах - и счастливы, ибо верим, что служим революции, а Чернов на Ваграме целый этаж занимает, семь комнат, барский апартамент! Вот поэтому, вернувшись в Россию ставить террор на Волге, попав к вам в руки, я в одиночке отчетливо вспомнил Париж и моих т о в а р и щ е й по борьбе... Вспомнил, как они меню по десять минут разглядывали, прежде чем заказывать ужин, как вино пробовали, что им лакей поначалу наливал в рюмку для дегустирования, и сказал себе: "Эх, Санька, Санька, дурак же ты на самом деле! Ты этим барам от революции ногу отдал, а теперь голову хочешь положить за их роскошную жизнь?!" Вот, собственно, и все... Попросил ручку и написал письмо в охрану...

Герасимов накрыл своей ладонью холодные пальцы Петрова:

– Александр Иванович, не казните себя. Лучше поздно, чем никогда. Я рад знакомству с вами. Спасибо сердечное за предложение сотрудничать с нами. Давайте думать, какую сферу работы вы намерены взять?

Петров ответил не задумываясь:

– Я бы хотел бороться против боевой организации эсеров.

– Это очень опасно, Александр Иванович, вы же знаете, чем может кончиться дело... Если революционные баре поймут вашу истинную роль - патриота державы, ставшего на борьбу против новых жертв, сплошь и рядом ни в чем не повинных, дело может кончиться казнью...

– То, к чему я пришел, окончательно. Согласитесь вы с моим предложением или нет, но я все равно сведу с ними счеты.

Герасимов заметил, как в глазах Петрова п о л ы х н у л о; такой не отступит; господи, а ведь это находка; хоть какая-то замена Азефу; если сделать его настоящим другом, если он поверит мне до конца, он сможет то, чего не успел Евно, а время в империи такое, что без террора не удержаться, надо постоянно п у г а т ь...

– Хорошо, Александр Иванович, ваше предложение принято. Теперь давайте думать о главном: как вас вытащить из тюрьмы? Вы же до сих пор сидите в карцере саратовской каторжной - для ваших друзей и знакомцев... Как будем решать вопрос с побегом?

– Думаю, всю нашу группу надо пускать под суд... Получим ссылку на вечное поселение, а уж оттуда - обратно, к вам... Полагаю, коли сошлют в селение, где нет политиков, это можно будет провести в лучшем виде, с вашей помощью.

– Ни в коем случае, - отрезал Герасимов.
– С вами по делу идут Гальперин, Минор, Иванченко, букет террористов... Они тоже могут податься в побег, и тогда возможны новые жертвы... Нет, это не годится - пусть маленькие Савинковы получат свое сполна... А вот если вы попробуете симулировать сумасшествие...

– Как так?
– не сразу понял Петров.

– Я дам вам книжки по психиатрии... Почитаете пару-тройку дней, вернетесь в саратовский карцер и сыграете п р и д у р к а... Просите свидания с вашей женою - королевой Марией Стюарт... Жалуйтесь, что вам мешают закончить редактирование Библии...

– Только Бартольда освободите, - задумчиво сказал Петров, - мне без него трудно... Он ведь как нянька мне... Хоть и барин, но человек чистейшей души, последнюю гривну отдаст товарищу, хоть сам голодать будет...