Горение (полностью)

"РАБОЧИЕ!

Приближается день нашего великого Праздника. Польский рабочий люд уже пятнадцать раз отзывался на призыв отметить Первое мая.

Громадный по своей численности польский и русский рабочий люд поднимается на борьбу с царским самодержавием.

БРАТЬЯ! После трупов, павших в Петербурге, Варшаве, Лодзи, Домброве, у нас уже нет иного пути, как кончить навсегда с царизмом.

Нынешний Май должен быть последним, застающим нас и наших русских братьев в политической неволе.

Да здравствует всеобщее безработие в день 1-го Мая!

Долой царя и войну!

Да здравствует Социализм!

Главное Правление Социал-демократии Царства Польского и Литвы.

Варшава, Апрель 1905 года".

...На Маршалковской гремела "Варшавянка"...

Громадную колонну первомайских демонстрантов вел Юзеф, ставший от недосыпаний последних недель худеньким, громадноглазым, стройным и ломким.

Глазов видел счастливые лица манифестантов из-за плотной шторы, пропахшей проклятым полицейско-тюремным, карболово-пыльным запахом: не тот момент, чтоб окна открытыми держать - в полиции сейчас время тихое, р е ш а ю щ е е, напряженное...

Обойдя канцелярский, особо потому угластый стол, с тремя регистрационными бирками ("Почему тремя?
– вечно недоумевал Глазов.
– Неужели одной недостаточно? Не сопрут же этот стол из тайной полиции, право слово!"), полковник остановился за спиной поручика Турчанинова и, лениво разминая холодными пальцами с красиво подрезанными ногтями длинную папироску, сказал укоризненно:

– Торопимся, Андрей Егорыч, торопимся: графу "улица" в сводочке пропустили. Не надо торопиться. Сводка наружного наблюдения должна быть подобна пифагорову уравнению - не смею предмет жандармской профессии сравнивать с "отче наш". "Номер дома, фамилия домовладельца" - первое; "улица, переулок, площадь" - второе; "кто посетил" - третье; "когда" - четвертое; "установка лиц, к коим относилось посещение" - пятое. Это же отлилось в рифму, это песня. "Улица, площадь, переулок" - пропустили, милый, пропустили "Вульчанская улица". Сотрудник "Прыщик" не зря ведь старался, он оклад содержанья получает за старания свои. Кто посетил? "Юзеф". Когда "Юзеф" был? Двадцать пятого и тридцатого. Тоже верно. "Кого посетил?" Проживающего в этом доме "Видного". Верно. Вульчанскую улицу вставьте, пожалуйста, и покажите-ка мне сводочку по форме "б". Юзеф - это Дзержинский, догадались, верно?

Глазов пробежал глазами параграфы сводки "б": "кличка", "установка", "местожительство", "почему учреждено наблюдение или от кого взят", "когда", сделал для себя пометку, что "Видный" взят от "Ласточки", что - по установке это близкий к Люксембург польский социал-демократ Здислав Ледер, а в том месте, где было указано, что за "Юзефом" ходит постоянное филерское наблюдение, поставил красную точечку и улыбнулся чему-то...

– Хорошие новости?
– поинтересовался Турчанинов.

– Да. Очень. Речь Тимашева читали?

– Читал.

– И как?

– Больно.

– Хирург тоже не щекочет, но режет - во благо. Слыхали как Дзержинский с ним полемизировал?

– Я прочитал в сводке.

– Нельзя читать его выступления. Их надо слушать. Я-то слушал.

– Это и есть хорошая новость?

– Именно. Я понял его открытость. Он человек без кожи, совершенно незащищенный...

(Демонстранты, стоявшие на Маршалковской, видимо, поджидали колонну, которая шла из Праги, и поэтому стояли на месте, и песни их, называемые в полицейских сводках "мотивами возмутительного содержания", сменяли одна другую.)

– Хорошо поют, - заметил Глазов, - все-таки славянское пение несет в себе неизбывность церковного. Послушайте, какой лад у них, и гармония какая, Андрей Егорыч...

– Я дивлюсь вам, - подняв оплывшее лицо, ответил Турчанинов.
– С тех пор как я вернулся с фронта, я дивиться вам не устаю, Глеб Витальевич. Все трещит по швам и рушится, а мы занимаемся писаниной, вместо того чтобы действовать...

– Ничего, ничего, Андрей Егорович.
– Глазов понимающе кивнул на окно. Поют, ежели пьяны или радость просится наружу. Попоют - перестанут. А пишут для того, чтобы завязать человеческую общность в единое целое, для того пишут, чтобы соблюсти, если угодно, всемирную гармонию. Попоют - перестанут, - лицо Глазова потемнело вдруг, сморщилось, словно сушеная груша, - и писать начнут. Нам с вами будут писать, Андрей Егорович. Друг о друге. Ибо главная черта людей сокрыта в их страстном желании п е р е в а л и в а т ь вину. Полковник Заварзин - на меня, я - на вас, вы - на поручика Леонтовича. Если мы сможем сделать жандармерию формой светской исповедальни - государь вправе уж ныне назначать день празднования тысячелетия монархии. По поводу п е р е в а л и в а т ь - зря улыбаетесь. Мой агент "Прыщик" сообщил мне давеча, что Юзеф будет на Тимашеве; нынче утром открыл, что "Юзеф" поведет колонну по Маршалковской. И впредь - если ничего неожиданного не случится с бедным "Прыщиком" - я буду знать все адреса и явки Дзержинского, все склады литературы и оружия, все его передвижения по империи, все, словом, понимаете? Гляньте в окошко, гляньте. Вон Юзеф - тот, экзальтированный, что смеется, узнаете, видимо? За руки держатся, пять товарищей, водой не разольешь, а? Как же это жандармская писучая крыса Глазов все про "Юзефа" знает, когда песни кругом поют и возмутительные речи произносят?! Да потому, что уже сейчас начали п е р е в а л и в а т ь возможную вину! "Прыщик" - рядом, тоже за ручки держится, тоже станет призывать толпу нас с вами казнить, а свободе будет требовать вечное царствие. Смешно, господи, право, смешно - если б со стороны...

Турчанинов отошел от окна, потер глаза - слезились от странного напряжения, будто гнал коня по ночному полю, незнакомому, ноябрьскому, бесснежному еще, и сказал:

– Оптимизм ваш доказателен, Глеб Витальевич, логичен, изящен, но вы на лица-то их подольше посмотрите.

– Разумный довод, - согласился Глазов.
– Более того, их лица наиболее устрашающе действуют на меня в тюремных камерах, когда беседуешь один на один. И тем не менее идея, объединяющая Россию, идея помазанника, дарованного народу от господа, дорога мильонам, а социалистические утопии - тысячам.

– Вы сказали "идея"? Идея - это когда на новое накладывается еще одно новое. Если же идея подобна надгробию, бессловесна и призвана быть силой сдерживания вместо того, чтобы стать силой подталкивания, - тогда идея эта и не идея совсем, Глеб Витальевич.

– А что же это, по-вашему?

– Тогда это окопная линия, оборона это тогда, в то время как на нас идет наступление - страшное и привлекательное в силу своего атакующего идейного смысла.

– Нового Зубатова предлагаете? Ушакова? Гапона? Жандармский социализм?

Турчанинов взял со стола "отчет по форме "б" и зачитал:

– "Были изданы или распространены в течение отчетного месяца следующие революционные издания"... Обратите внимание: правительственная типография печатает в тысячах экземпляров для всех губерний, волостей, округов, уездов: "с л е д у ю щ и е революционные издания". Значит, власть смирилась с тем, что революционных изданий е ж е м е с я ч н о будет м н о г о? Ведь они "с л е д у ю щ и е"? Далее: "технические предприятия (лаборатории, типографии, склады литературы и оружия)". Это что, болезнь России, которая позже всех в Европе отринула язычество и приняла Христа с его приматом слова? Почему Петербург сначала интересуют с к л а д ы л и т е р а т у р ы, а уж потом - оружие? Может, потому что их с л о в у, - Турчанинов кивнул на окно, за которым шли демонстранты, - мы не в силах противопоставить наше слово, в то время как оружия имеем предостаточно? "Секретных сотрудников имеется а) интеллигентов, б) рабочих". Отчего "интеллигента" выводим вперед? Интереснее отчет напишет? Занятнее характеристику даст сопернику по борьбе? Глеб Витальевич, мой дорогой учитель, я гнил в Маньчжурии вместе с батарейскими - спасибо вам за урок. Я выучился мыслить не в к а с т е, а отдавая приказ пороть пьяных вестовых, не повинных в том, что опаздывали - конский запас пал из-за отсутствия фуража.

Глазов подавил остро возникшее желание о б с м о т р е т ь поручика Турчанинова по-новому, но симпатию к нему почувствовал особую, как к человеку действия и разума, а не идиотского исполнительства. Такие, как поручик, опасны, если их о д е р г и в а т ь. Их надо пропускать через такое дело, где вместо пьяного вестового - убежденный враг с браунингом в кармане.

– Умно, - сказал Глазов, не став закуривать длинную свою папиросу, так мешавшую ему все это время.
– И - главное - честно до сердечной боли честно. Давайте-ка сверим часы: на ваших сколько?

– Десять.

– Уже? Пошли к окошку - сейчас начнется.

Началось позже - из переулков вырвались конные жандармы и казаки: патронов было приказано не жалеть, в воздух не стрелять.

...Трупы - кроваво, деревянно, деловито - сволакивали на Аллею Иерусалимскую и отсюда отвозили в покойницкую госпиталя Младенца Иисуса.

ВАРШАВСКИЙ ГЕНЕРАЛ-ГУБЕРНАТОР.

ЕГО ВЫСОКОПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВУ А. Г. БУЛЫГИНУ.

СЕКРЕТНО

Милостивый Государь,

Александр Григорьевич.