Горицвет. Лесной роман. Часть 1.

Скорость была приличная, соответственно крутому склону улицы. Юра лихорадочно жал, что было мочи, попеременно то на ручной, то на ножной тормоз, но оба наотрез отказывались повиноваться. Мимо в полутьме неслись дома, деревья, люди на обочинах, редкие горящие фонари. Юру охватил неописуемый страх. Ничего подобного прежде он никогда не испытывал, даже когда загорелась пристройка дровяного сарая. Грэф и штифт больше не был управляемым совершенством. Напротив, он вот-вот мог превратиться в смертоносное, хотя и нерациональное, орудие. Юра, зажмурившись, уже видел картину неизбежной катастрофы - расплющенная всмятку машина в окружении дюжины окровавленных трупов невинных жертв. Для себя в этой картине места почему-то не находилось. И все же, не смотря на мелькающие перед глазами страшные виденья, он продолжал жать на тормоз.

Он еще успел расслышать раздавшийся где-то сбоку громкий крик, увидеть проскочивший мимо высокий фасад и два чугунных фонарных столба, прежде чем его отбросило с непостижимой силой вперед и вверх. Дикая боль в правой ключице внезапно на несколько секунд лишила его сознания. Какой-то по-особенному резкий прерывистый звук так же неожиданно заставил открыть глаза. Юра увидел себя приподнявшимся на ноги, рядом - огромную фигуру городового с зажатым между зубами свистком, по сторонам еще каких-то людей и грэф и штифт, надавивший задом круглую афишную тумбу, на которой выделялось разноцветное пятно новенькой киноафиши:

ТОЛЬКО У НАС

НЕСРАВНЕННАЯ ЖАННЕТТА ТИММ

В ПОТРЯСАЮЩЕЙ ФИЛЬМЕ ИЗ ДВУХ ЧАСТЕЙ

" ГОРЯЩИЕ ЦВЕТЫ"

Юра дрожал то ли от сознания содеянного, то ли от вечернего холода, но при всем том почувствовал острое разочарование, прочитав афишу: вместе с такими большими, получасовыми, картинами обычно не показывали ни автомобильных гонок, ни запусков дирижаблей.

Между тем, городовой и кучка собравшихся зевак приступили к обсуждению доселе невиданного происшествия.

– Ну что, попался, микроб ты этакий? А, гимназер? Уж, я тебе покажу. Уж ты у меня узнаешь, - клокотал на всю улицу страж порядка.

Резко ухватив Юру за рукав, он причинил неожиданно такую нестерпимую боль, что Юра вскрикнул, и чуть было снова не потерял сознание.

– Как вам не стыдно, - послышался скромный голос, - ведь это ребенок.

– Чего еще там, - огрызнулся городовой.

– Да постойте, может быть, это вовсе не мальчик был в авто? Посмотрите на него, как он мог уехать на автомобиле? Он такой маленький.

– И то... Правильно, - подхватило еще несколько голосов.
– Не мог мальчишка до такого додуматься.

– Как не мальчишка, позвольте, но я сам видел...

– Эти гимназисты совсем распоясались. У меня сосед вот такой же точно, как этот малолетний бандит, все лето таскал огурцы с огорода.

– Безобразие, распустили на свою голову. А еще толкуют о всеобщем образовании. Нате вот, полюбуйтесь. Кушайте свое образование.

– Да, ясное дело, мальчишка. Я его тоже видел.

– И я видел, - веско отрезал полицейский, и Юра снова ощутил корявую железную лапу, подхватившую его за шиворот.
– Ишь ведь, еще скалится, аспидово семя. А ну, пошли. В участке мы с тобой живо разберемся.

Юра почувствовал, что его тянет за собой явно превосходящая сила. Он, собственно, не сопротивлялся. Слишком мучительна была боль в плече и слишком спутаны все мысли, чтобы он мог возражать. Однако тянущая за собой сила неожиданно смягчилась. Круг зевак покачнулся. В свете фонаря пролегли две неверные тени.

– Вот он, - сказал запыхавшимся голосом швейцар Тимофеев, протискиваясь между зеваками и давая дорогу идущему следом невысокому кривоногому человеку, похожему на обезьяну.

– Вот, глядите, как я и предупреждал их милость, он самый мальчишка и есть. Ишь вить зрячий, а сам убогим прикидывался. Так ведь, Емельяныч?

Городовому не слишком понравилась фамильярное обращение к нему при исполнении важной миссии - задержании опасного преступника, но ответить старому приятелю, каковым был Тимофеев, пришлось по возможности дружелюбно.

– Он самый, нарушает, вишь.

– А я что говорю, - подхватил Тимофеев.
– Я, Соломон Иваныч, предупреждал их милость. А они мне, пустяки, мол. И вот видите, что вышло.

– Вижу, вижу.
– Тот, которого Тимофеев назвал Соломном Ивановичем - человек-обезьяна - бегло оглядел Юру шустрым живым взглядом и добавил, обращаясь к городовому: - Э-э, любезнейший, вы подождите минутку. Тимофеев, сделай, братец, милость, позови Грега. Он здесь как раз недалеко, в клубе. Ему будет любопытно увидеть. Тимофеев, кивнув, тотчас удалился, а городовой отчего-то нахмурился.

– Чего тут любопытного? Не положено.

– Полноте, любезнейший, что вы такое говорите, что тут собственно такого ...э-э...
– Соломон Иваныч как-то изощренно ловко выложил свою руку из кармана и переложил ее в карман городового. Мало кем замеченный жест имел выдающиеся последствия - городовой перестал поддерживать Юру за шкирку.

– Ладно. Никуда не денется. А вы чего рты раззявили, - рыкнул он в сторону зевак.
– А ну, разойдись, нечего, нечего, тут вам не в цирке. Не положено.

– Да, господа, прошу вас, - поддакнул Соломон Иваныч.
– Ничего интересного. Расходитесь.

Емельяныч начал усиленно расталкивать особенно любопытных, направляя их подальше в сторону от места происшествия. Впрочем, большинство зрителей рассеялось, не дожидаясь принуждения. Когда возле автомобиля остались лишь городовой, Юра и Соломон Иваныч, к ним подошли еще двое. Впереди, не спеша, раскуривая на ходу сигару, шел высокий широкоплечий Грег, он же Чернявый, в распахнутом щегольском пальто, за ним - упитанный Тимофеев в пышной ливрее. Юра зажмурился и непроизвольно вздохнул. Ему вновь стало страшно.

Грег сдержанно поприветствовал собравшихся и с заметным недоверием посмотрел на Юру.

– Вы, юноша, выбрали весьма неудачный день для вашей проделки, - сказал он, помедлив, и насмешливо сощурил холодные глаза.
– Со вчерашнего дня в баке почти не оставалось бензина. Его только завтра утром обещали доставить из Нижеславля. Но, впрочем, может быть, это не вы вздумали угнать мой шпиц?

Юра вздрогнул от такого неслыханного оскорбления. "Угнать? да за кого он меня принимает!"

– Он, он. Больше некому. Вишь, как зыркнул волчонком,- сказал Емельяныч, попробовав встряхнуть Юру для острастки.

– Оставьте его, - небрежно, но с грозной ноткой в голосе возразил Грег.
– Итак, кто же это сделал?

– Я.
– Юра почти равнодушно посмотрел на Грега. Сказав правду, он, безусловно, навлекал на себя неизбежный позор, но, не сказав, потерял бы нечто столь важное, для чего у него пока не находилось слов. Грег не сводил с него холодных глаз.

– Я не хотел, чтобы так вышло.

– Что именно?

– Я не собирался угонять вашу машину.

– Не верьте ему, господин Грег, - взревел Тимофеев, - врет, врет, проклятый чертенок.