Горицвет
Шрифт:
В Инске вон, на пристани столпотворение день и ночь. Кто дожидается параходов до Нижеславля или вверх, до Рвова, а кто торопится успеть перебраться на другой берег, потому что слухи ходят тревожные. Вы-то, смею думать, как человек рассудительный, тоже не задержитесь здесь надолго при столь опасных обстоятельствах? — Федыкин слегка прищурил заслезившиеся глаза, и приняв как должное спокойное молчание собеседника, добавил с воодушевлением. — Я вот, к примеру, за свое положение стал совершенно спокоен. Само собой, я не могу быть в проигрыше при любом раскладе. У меня и купчая на землю подписана, и задаток в кармане. И вот, как изволите видеть, кое-что из оставшихся немногих вещей в город перевожу, так что больше в Грачах ноги моей не будет, нет-нет, сохрани бог. Довольно-с. Да вы, может, и слышали, я недавно в акции беркутовской сыроварни вложился. Очень неплохое дельце, смею уверить и даже, в некотором смысле, рекомендую. В Инске совсем было обосновался, да сейчас что-то там неспокойно.
— Благодарю, — Аболешев снова коснулся слегка сдвинутых к глазам полей шляпы. — Прошу меня извинить, Андрей Петрович, я очень спешу. — Йоханс беззвучно подал кучеру знак, тот подхлестнул лошадей. Федыкин потянулся к козырьку фуражки:
— Павел Всеволодович, мое почтение, — сказал он и взмахнул вожжами. — Супруге нижайший поклон.
Аболешев кивнул молча, откинувшись в мягкую глубину коляски. Тяжело нагруженная повозка Федыкина скрипнула на осях, и покачиваясь, поползла мимо. Быстро набирая ход, вскоре она поровнялась с довольно далеко отъехавшей телегой, на которой ехали баба и ребятишки, обогнала ее и после неслышно растворилась в лилово сгустившейся мгле.
Дальше им попалось навстречу еще несколько пеших групп, нагруженных тюками и мешками. Все шли в одном направлении, в сторону Инского тракта. Тракт выводил к городу и большой полноводной реке, соединивших в себе, очевидно, некий символ спасения. Было видно, что пешие беженцы утомлены и сосредоточенны, и что все они спешат добраться поскорей до какой-нибудь ближайшей деревни, чтобы пристроиться там на ночлег. Глядя на них, Йоханс понимал — эти люди поступают совершенно правильно, в отличие от него и Аболешева, хотя, казалось бы, нельзя сравнивать тупой проточеловеческий инстинкт самосохранения и гармонично-разумную мощь корневой основы эйя-субстанции. Однако, факты говорили сами за себя. На фоне Аболешева примитивный инстинкт протолюдей представлялся Йохансу не таким уж архаичным.
— Не переживай, Вер, — услышал он вдруг по лонео, — ты успеешь. Как и следовало ожидать, Аболешев отозвался на самое главное опасение гарда.
— Да, милорд. — Йохнас как-то напрягся. Несмотря на то, что он сам только что подтвердил неизменность своего намерения, его оглушило томительное сознание возможной ошибки, которую он вот-вот готов совершить. И хотя мотивы поведения Аболешева по-прежнему были скрыты, все его недавние поступки и само решение вернуться в Никольское сделались вдруг как-то оправданней и яснее. Йоханс подумал, что Аболешев может быть все равно прав, даже если ведет себя совершенно по-человечески. Это ощущение показалось Йохансу чем-то из ряда вон выходящим, и чтобы заглушить его, он поспешил продлить мысленный разговор по лонео.
— Но вы… вы рискуете много больше.
— Ничего. Я тоже должен успеть.
— Надеюсь, она стоит того, что вы делаете из-за нее.
— Я не буду обсуждать это, Вер.
— Она больше не принадлежит вам. Как раньше. Вы знаете.
— Мы с ней неразрывны.
— Это что-то человеческое. Я не понимаю.
— Возможно, я все еще сам не понял, может быть, счастье…
— Но я предполагал кое-что… последнее сканирование показало…
— И это тоже, но — не главное.
— Так, значит, она и в самом деле стала носителем. И вы это скрыли?
— Так было надо, Вер. Ты сам это понял раньше, чем спросил. Разве нет?
— Да, милорд. Но ведь теперь… все меняется. Если она носит эйя-субстат. Она обрела связь с каналом и… И все-таки, какие у вас подтверждения, простите за прямоту. Вы вполне уверены, что не ошиблись?
— Это слишком серьезно для ошибки. Я видел ее синта.
XXI
От неожиданности Йоханс чуть вздрогнул на козлах и оглянулся на Аболешева. Тот, как ни в чем не бывало, полулежал в кожаной глубине коляски, откинув голову и полуприкрыв глаза. Йоханс замолчал. Раздумья его стали слишком тревожны, чтобы он мог доверить их даже ненавязчивому лонео.
Синты, они же зооморфы, были специально созданными и как правило, существенно скорректированными на генном уровне, копиями диких животных, которые использовались в ходе эксперимента. Они полностью сохраняли внешний вид, строение внутренних органов и повадки оригиналов. Выпущенные в природную среду Открытой страны они могли вести до поры до времени образ жизни, неотличимый от образа жизни естественных обитателей этих мест. Но, тем не менее, их жизнь была полностью подчинена ожиданию, ожиданию безмолвного зова, который должен был немедленно преобразить их. Как только синты попадали в поле, захваченное излучением особой волны — током эйя-энергии, — а у каждого ее носителя волна была уникальной, сугубо своей, отдельной и неповторимой, — вне зависимости от того, какого зверя они представляли, будь то маленькая юркая белка или огромный самец волка, они безропотно повиновались и шли
на зов. Обычно на территории эксперимента действовало примерно столько же зооморфов, сколько на данный момент там находилось рыцарей наблюдательных унков или немного больше, потому что всегда приходилось держать несколько особей-синтов про запас. В том числе, так называемых пустышек — пока никем не занятых синтов, готовых в любую минуту отозваться на появление новой, пока не ощутимой, эйя-волны.За каждым ункером был закреплен свой индивидуальный зооморф, откликавшийся на не сравнимое ни с чем излучение своего хозяина. Никакие другие воздействия ни при каких обстоятельствах не могли на него повлиять. Каждый синт слышал только свой, особенный голос, и подчинялся только ему. Как только эйя-субстанция начинала излучать определенные колебания, вблизи нее непременно появлялся зооморф, настроенный на соответствущий волновой ритм. «Если появился ее зооморф, — звучало в голове Йоханса, — значит, она не просто обрела эйя-сущность, но и начала излучать ее ритм». Это было уже очень серьезное изменение. Носитель эйя-сущности мог легко управлять своим синтом. Настолько легко, что для новичка переход в него мог произойти случайно, поскольку синт был настроен на поглощение влекущей его эйя-сущности, а плохо управляемая эйя-сущность могла поддаться на встречный позыв. Конечно, среди тавров непроизвольные транслокации были редкостью, но Жекки не была тавром. Вот что не на шутку встревожило Йоханса. Он понял, что Аболешев должен был встревожиться из-за этого еще сльнее. Намного сильнее, потому что он куда лучше знал свою избранницу и, уж конечно, не хуже любого тавра представлял, какие последствия влечет за собой транслокация для человека.
Тавры использовали синтов по-своему. Наполнившись эйя-сущностью хозяина, зооморф превращался в замечательное, незаменимое средство исследования биосистем. С помощью транслокации — перехода в тела зооморфов, добывалась совершенно исключительная информация, делавшая познания тавров об обитаемом мире Открытой страны столь полными, что контроль над ее вита-эволюцией становился с течением времени все более продуманным и всесторонним. В последнее время, впрочем, число синтов пришлось значительно уменьшить. Их разнообразию тоже давно был положен существенный предел. В основном задействоваными оставались синты волков, оказавшиеся наиболее приспособленными для интересов исследователей. Остальные зооморфы, вышедшие из-под контроля эйя-излучения, после сокращения наблюдательных унков и последовавшей за тем эвакуации Ордена, разбрелись кто-куда. Йоханс с сожалением вспомнил, что когда-то за упущенного синта тавриеру из наблюдательного унка полагалось весьма строгое взыскание. Теперь несколько десятков таких упущенных зооморфов, прежде всего — волков, вышли из контактной зоны и окончательно зажили обычной звериной жизнью. Их уже нельзя было вернуть и их век не мог быть дольше, чем век их природных прототипов.
В отличие от них, синт, наполненный эйя-сущностью мог сохранять активность сколь угодно долго, до тех пор, пока его подпитывала эйя-энергия. А так как энергетических затрат для его поддержания требовалось не слишком много, при нормальном течении вита — процесса в системе и обычном поступлении энергии через связной канал, время жизни подконтрольного зооморфа было практически не органичено. Между прочим, зооморфная транслокация потому и считалась упрощенной, в отличие от внедрения в человеческое сознание, что в зооморфе нужно было управлять только его телом. Эйя-сущность нисколько не страдала от такого перехода, а настоящие тела тавров, подвергнутые процедуре смещения хроно — вещества или по-другому — и-тронированные, преспокойно дожидались обратного перехода в специальных капсулах-и-тронах, остававшихся в связном канале.
Совсем по-другому обстояло дело теперь, когда Открытую страну захватил антипроцесс и одновременно с этим поступление энергии через связной канал многократно уменьшилось. В таких условиях эйя-сущность, запертая в теле зооморфа, быстро ослабевала, нуждалась в частых обратных переходах и в случае чрезмерного истощения могла навсегда остаться в чуждой для себя оболочке. Сама по себе она не могла иссякнуть даже под самым негативным воздействием извне. И даже с прекращением каких бы то ни было связей через канал с Таврионом, эйя-субстанция могла продолжать свое существование, сохраняя все основные драгоценные свойства. Но ужас от осознания себя привязанной навек к телу животного, к существованию зверя, без каакой-либо надежды освободиться, должен был неминуемо склонить ее со временем запустить механизм постепенного или мгновенного самоуничтожения. И вот почему решение Высокого Наместника не возвращаться, сохранив себя в Открытой стране под светло-серой шкурой подконтрольного синта, не могло быть воспринято иначе, чем как продленное во времени осознаное саморазрушение. И вот почему Йоханс, поставленный перед выбором, остаться ли ему до конца с Командором, или покинуть его, хотя и колебался, все же не смог заставить себя сделать подобный ему шаг. Слишком тяжкой, несоразмерно тяжкой представлялась ему эта неизбывная безвозвратность. Утрата способности дышать синевой Тавриона была не с чем несравнимой утратой, бременем, непосильным для простого, не избранного тавра.