ГориславаПовести

— Нет, сынок, нету. У вас в поселке ларьки, у нас хорьки развелись. С дрожжами туго, тесто поставить не на чем.

— Привез вам дрожжей, застряпайтесь… Значит, мать родная стала по-сухому сына встречать? Н-ну, спасибо… Батя, Победа ведь недавно прошла — неужто за каждую медаль по граненому стаканчику не вмазал?

— Мне болезнь недавно вмазала. Еле оклемался.

Водитель, выключив дизель, чутко следил за разговором и теребил огненный чуб. В рыжине его курчавых волос играло солнце, будто парень начал постепенно гореть с головы и вот-вот распылается весь бойким костром.

— Нюша, а у тебя чё есть? — Васька таранил жгучим насущным вопросом стену молчания, пробивая нужную брешь.

— Ты с низовья прешься, нам бы привезти должен.

Савва долго и тупо смотрел на гусеницы тягача, шевелил синеватыми, обескровленными губами. Внезапно он со всего размаха ткнул посохом в бок вездехода и, дико вскрикивая: танки! танки! — понесся наутек по хилой траве.

— Ну вот, — заворчала Нюша, — навели ужас на человека… Со вчерашнего дня заговариваться стал. Плыви, Вася, дальше. Без твоего мамонта поднимем огороды.

Нюша поплелась за обезумевшим старичком.

— Эх! — махнул вослед рукой Васька, — какое тягло доставили, а ты, кандыба, антимонию разводишь… Егор, врубай скорость и дуй за мной. Деревня заснула, разбудить ее надо.

Тягач умчался к школе. На рваной колее суетились скворцы, выискивая раздавленных дождевых червей.

Веселый пыл скоренько слетел с Василия. Когда я подошел к школе, он ворчал, рассматривая вытащенный из физкультурного зала ржавый плуг. Увидев меня, притворно улыбнулся, пнул сапогом в предплужник, произнес речитативом;

— Летела лягушка, упала в болото. Какая зарплата — такая работа.

Водитель тягача спрыгнул на дерн, с присвистом прошел вокруг допотопного орудия земельного труда. Вдруг вихрастый парень задрал голову, поставил под лучи устья широких ноздрей. Раскрыл рот, лицо сморщилось, и он оглушительно чихнул. Вороны, сидящие на городьбе метров за пятьдесят, подпрыгнули, как от ружейного выстрела. Василий удивленно крутнул башкой:

— Ничего взлай! В здоровом теле — здоровый чих. — Водитель достал разводной ключ. Гайки и болты, припаянные друг к другу ржавчиной, прокручивались в отверстиях.

— Да-а, напашем таким музейным экспонатом! — злился найденовский младшак.

Кое-как укрепили предплужник. Подцепили плуг тросом, поволокли к огороду.

Мы с Терешей в две наточенные лопаты успели вскопать сотки три. Черным пухом лежала наша перекопанная и разрыхленная граблями землица. Неужели ее сейчас примется топтать страшный танк? От него ретиво улепетнул невменяемый Савва.

Мы разобрали звено городьбы. Огненноголовый парень включил малую скорость. Василий разбойно крикнул: «В борозду!». Пахота началась. Это было явное истязание огорода. Предплужник и лемех прыгали по гусеничным вдавлинам, по утрамбованной снегами огородной земле, оставляя за собой неглубокие кривые полосы. Крестьянский сын Василий Найденов забыл, что на ручки плуга надо давить, что он сам не врежется в землю.

Хмурый Тереша стоял на крыльце. Смотрел, как поганят его отведенный под картошку огород. Тягач дошел до нашей копанины и жиманул ее литой массой. Старичок замахал руками, закричал:

— Сто-ой! Наза-ад!

Было поздно. Гусеницы осели на огородной мякоти.

Из-под тяжелых траков тягача полетели большие черные ошметки.

Вихрастый развернул машину и, заметив возбужденного хозяина, остановил танк. Отец подошел к Василию, оттолкнул от плуга.

— Недоделок! Разве так пашут?!

— Ба-тя, выбирай слова… при посторонних. — Пахарь посмотрел на меня.

— Сам ты посторонний.

— Ах так! Ну паши сам.

Отец поставил плуг чуть наклонно, по привычке причмокнул языком, но коняга не тронулась с места.

— Тяни! — крикнул Тереша водителю и навалился на плужные ручки.

Лемех отбрасывал вправо черную некрутую волну. При виде спорой красивой пахоты у сына улетучилась обида на отца. Вскоре с лемеха счистилась ржавчина. Он взблескивал от ясного полуденного солнца. Природный пахарь Терентий Найденов глубоко вдыхал родной, с детства знакомый запах отваленной земли. Она была без дерновины и стерни, поэтому рассыпалась комками, жирно налипала на легкие чирки. Никогда этому заматерелому крестьянину не приходилось пахать без вожжей. Пальцы инстинктивно нащупывали их на левой ручке плуга. Силой не одной и не двух лошадей передвигался по огороду старый музейный плуг. Он не тащился — летел за стальной машиной. Отродясь в колхозе не было такого табуна, который бы вместе заменил тягловую мощь, упрятанную в ревущий вездеход.

Тереша быстро перепахал огород. Остались узкие полоски вдоль городьбы. Туда невозможно было подступиться на грозной технике из-за боязни сломать старые хрупкие жерди, сшибить шаткие колья.

Рыжекудрый парняга высунулся по грудь из кабины.

Улыбчиво рассматривая пахоту, показал хозяину большой палец. Он вывел тягач за огород, выключил двигатель. Зазвенела в ушах обретенная тишина. Фронтовик подошел к вездеходу, заглянул в душное нутро. Там находились тросы, ящики с запасными частями, ведро, паяльная лампа. В спальный мешок была закутана объемистая фляга: она исходила тихим шипением. По верному замыслу парней тепло ватного спальника, адская тряска положительно влияли на ускоренное созревание бражки.

До вечера Терентий Кузьмич перепахал еще два живых огорода. Нюша увела Савву за поскотину, чтобы танк снова не напугал его. Мавра-отшельница никогда не видела тягача, который мог волчком крутиться на одной гусенице. Она часто возносила перед собой два пальца, размашисто крестилась сама и пятнала крестом железную чуду.

Вездеход не должен был простаивать из-за укутанной фляги, поэтому ошалело носился по умирающим дорогам, портил их спокойный травный вид. Василий бросал под гусеницы плахи, доски, жерди, колья: заготавливал родителям дрова. Они вдавливались в песок и грязь. Я посоветовал укладывать жерди и доски наклонным рядком на бревно и колоть их, наезжая гусеницей на горку. Раздавался треск, заглушающий рокот тягача.

Водитель и найденовский младшак трижды дегустировали бражку, делали весомое заключение: она все скуснее и скуснее. Тереша освежевывал зарезанного барана. Горислава занималась стряпней.

К вездеходу торопливо шла Мавра-отшельница и настойчиво подманивала чуду к себе. Парни поняли: бабка зовет на угощение. Тягач борзо понесся за староверкой. Отшельница даже не пригласила парней в избу. Сурово и молча ткнула двумя пальцами на гору деревянного хлама, завалившего двор.

— Уважь старуху — наделай дров! — крикнул Василий водителю.

Машина протаранила кучу. Из-под гусениц летели обломки оконных рам, половых досок. Яичной скорлупой лопались ящики, натасканные Маврой от разрушенного ларька. В некоторых ящиках были мелкие стружки. Бабка вместе с тарой переселила к себе и нахальных магазинных крыс, сделавших в стружке теплые спаленки.

Улыбка на Васькиной роже опять расползлась от уха до уха. Солнце клонилось за луговые дальние тальники, и вместе с ним убывал огонь из шевелюры ловкого водителя. Голова теряла накал снаружи, но изнутри ее нагревали пары скороспелой бражки. Парень восседал в кабине хватким бесом, щерил зубы и утюжил гусеницами топливное добро отшельницы. Он был значительной частицей зримой машинной силы, сотрясающей убогое подворье Мавры. Укажи она по забывчивости пальцами на свою избенку — рыжекудрый снес бы ее тоже по забывчивости одним махом. Он давно вошел в разрушительный раж, валил палисадники, прясла, наносил броневые удары по стенам бань и стаек. Бывший танкист, раздавив, раскрошив в щепье Маврино приносное топливо, понесся по умершей деревушке в кладбищенскую сторону. В кабине рядом с ним заливисто гоготал Василий, хлопал танкиста в отставке по плечу. Командирским взмахом руки благословлял его на вездеходный погром всего, накопленного годами, авдотьевского старья.