ГориславаПовести

В тягаче подпрыгивала привязанная к борту фляга. Каждый улепетнувший из-под крышки и лопнувший пузырь добавлял в кабине бражного духа. Этот дух и дополнительное брожение напитка в животах подхлестывали парней, вселяли желание наделать побольше дров из ненужной деревни.

От лобового удара тягача оседали и падали венцы построек. Избы, когда-то срубленные в крепкую лапу, сейчас легко расцепляли перекошенные углы. Высушенный в порох пазовый мох кружился серыми хлопьями, оседал на звонкие бревна и густой бурьянник, пленивший дворы, палисадники и огороды. Не всегда с одного наскока вездеход валил стену. Угрожающе отползал, бычил лбище и налетал с новой разгонной силой.

Особенное наслаждение доставляли водителю набеги на прясла и палисадники. Колья, жердины и штакетины ломались с легкостью быльника. Иногда палки высоко выстреливали из-под гусениц, хрустко падали в лебеду и крапиву.

Танкист в отставке взмок, терзая упругие рычаги. Доспевала бражонка во фляге, набирала с к у с. Росли горы всякой древесной ломанины. Улыбка Васьки не уменьшалась. От вездехода несло жаром и горелым машинным маслом.

Тихий Савва и Нюша давно бродили за поскотиной. Танк продолжал громыхать и основательно рушить Авдотьевку. Жена заткнула Савве уши ватой, за руку, точно младенца, привела старичка домой, уложила в постель.

Я сидел на берегу, катал пальцами по днищу перевернутой лодки комочек черной смолы и смотрел на беснующийся тягач. Взбираясь на завалинки, он вставал на дыбы. То его кренило по сторонам, то он сильно клевал носом и с трудом пятился назад, выбираясь из каких-то углублений. Танк подстерегали окопы — подполья, погреба, туалетные ямы. Танкист не принимал в расчет скрытые ловушки. Все так же нахраписто ревел мотор. Над водой катилась гулкая звуковая волна.

Речники на листе сухой штукатурки играли в карты. Незлобливо спорили меж собой, вбивая в речь ржавые гвозди матерных слов. До меня долетало: банкуй… перебор… подфартило…

Солнце плескучей золотой массой успело стечь за обрезную черту земли. Торной дорогой катилась к низовью взбудораженная вода. Низинный берег реки, захлестнутый половодьем, угадывался по тальниковой гряде и редким островкам невысокого осинника. Великое нашествие майских вод подчинило себе неохватную взором ливу. Солнце закатилось, высоко взметнув широкий веер трепетных лучей. Отраженный небом свет преломлялся в далеких водах, словно кто-то долго и безнадежно поджигал в закатной стороне кромку матерой тихой ливы.

Ненужным и диким был среди вечернего блаженства земли гром упорной железной чуды. С козлиным упрямством тягач таранил бревна, электрические столбы, давил калитки и летние печи в пристройках-кухнях. Вокруг места погрома клубилась пыль, ветер волнами откатывал ее в сторону кладбища.

Внезапно гусеничная чуда резко осела передом. Напрасно гудящие траки стремительным скоком летели назад. Не хватало силы сцепления, чтобы вызволить пойманную в ловушку машину-грозу. Мотор заглох: все вокруг окунулось в привычную стихию природной тишины.

Тягач угодил в чей-то погреб, откуда тянуло плесенью и тяжелой картофельной гнилью. Василий перестал скалить зубы, стоял за вездеходом насупленный и мочился под задранную гусеницу. К потному лбу водителя прилипли волосы, он их откатывал в сторону широкой жесткой ладошкой. Шевелюра, будто схваченная ржавчиной, слегка померкла от пыли недавнего погрома. Отставной танкист стоял недоуменно возле распахнутой дверцы и крыл данную ситуацию твердым высотным матом.

— Наделали дров! — виновато пролепетал найденовский младшак.

— Ты виноват: давай! давай! Круши! Вали! Дави! Накаркал. Кукуй вот теперь в этом капкане.

Словно желая поиздеваться над глупейшим положением парней, на старой березе громко заговорила кукушка. Рассыпая звонкие, отчетливые такты, торопилась воспользоваться возникшей тишиной, боясь, что скоро ее оборвет незнакомая бескрылая тварь, угодившая в яму.

К нам подошел Тереша, широко покачал головой.

— Угораздило же вляпаться в картофельную ямину. Могли в подпол залететь. Оттуда трудненько выбраться.

— И отсюда нелегко, — подытожил водитель. — Ничего, нас много мужиков. Может, вагами выправим крен. Зад опустить надо, тогда гусеницы помогут.

— Ну, вот что, — властно произнес Терентий, — айда к столу. Баранина вам силов прибавит. Зовите хлопцев.

Нюша помогала бабушке Гориславе накрывать стол. Выросли горки картофельных пирогов. Потянуло терпким запахом черемши. На широком противне исходили ароматным парком большие куски вареной баранины.

В избу вплыла царственная особа — фляга. Ее поддерживали за ручки два улыбчивых речника. Шагающий слева был выше ростом, кадыкастый, крупноголовый. На тыльной стороне ладони выколот крупный крест с загибистым месяцем: такие кресты возвышаются над куполами мусульманских мечетей. Василий отрекомендовал родителям парня:

— Знакомьтесь: лауреат всесоюзного розыска Рувим Вангулов.

Длинный гоготнул, ткнул пальцем в брюхо напарника, сопровождающего флягу;

— А это речной волк, знающий в красных шапочках толк. Волк был коренастый, поджарый, с широким масляным лицом.

В нем улыбалось все — от рябоватых ушей до неровных выщербленных зубов.

Нюша сходила за Маврой-отшельницей. Та сперва отнекивалась, но узнав, что среди приезжих Рувим, скоренько сбросила старые калоши, обула отливающие глянцем резиновые сапожки, набросила на голову платок поновее.

Семейка собралась за столом ладная — мужик к мужику. Молодые мужики, силой напитанные. «Такой ватагой, — думала бабушка Горислава, — и деревню возродить можно».

Поговорили немного о страдальце тягаче и разом забыли о нем. Мелькали эмалированные кружки, куски душистой баранины, крупные — с ладонь — пироги. Мавра, помолясь, прошептала короткую невнятную молитву, присела сиротливо к углу стола. Робко взяла пирожок, разломила по привычке надвое. Наполненная кружка дрожала в руке. Чего не велела древняя вера — велела жизнь, неожиданное шумное застолье в найденовской избе.

Лауреат всесоюзного розыска сидел рядом с Маврой — краснолицей, помолодевшей. Вангулов успел закапканить рукой ее холодную коленку. Он был развязно-разговорчив и не переставал перемалывать острыми резцами — среди них были и стальные — разваристое мясо и пышные пироги.

— Есть у меня братан, так он, поднимая тост за любовь, говорит: выпьемте, братцы, за баб-с! Все равно любовь плюс момент равно алимент.

Тереша, недовольный произнесенным тостом, поморщился, поставил кружку на клеенку. Сын наклонился к уху, шепнул: