Горизонты и лабиринты моей жизни

В Австралии получили широкий резонанс выступления нашей всемирно известной балерины Майи Плисецкой и также известного композитора Родиона Щедрина. Концерты прошли вскоре после моего приезда в Австралию. Сцена была буквально усыпана цветами. Балерину публика не отпускала в течение получаса. Я представил Майю Плисецкую и Родиона Щедрина губернатору и премьеру правительства штата Новый Южный Уэльс.

Было решено активизировать концертную деятельность советских артистов в Австралии, равно как и связи ученых академических и университетских центров, тем более что многих я знал лично.

Незаметно прошел год моей работы на пятом континенте. Собрав чемодан, я приехал на побывку на Родину. Доложил о делах своему министру — он остался доволен. Побывал в Центральном комитете партии, в ряде министерств и ведомств.

Посетил Алексея Николаевича Косыгина. Рассказал ему об Австралии, об отношении к нам, о деятельности советского посольства. Изложил свою идею, которую в принципе поддержал премьер-министр Австралии, о налаживании постоянно действующего торгового моста между восточными портами пятого континента и нашими дальневосточными портами. Австралийцы готовы поставлять на наш Дальний Восток в течение всего года говядину, баранину, свинину, птицу, овощи, фрукты — то, в чем испытывают нужду наш Дальний Восток, Крайний Север и отчасти Восточная Сибирь. Взамен мы поставляем им деловую древесину в обработанном и необработанном виде.

«Алексей Николаевич, — говорил я, — представляете себе, в лютый мороз ребятишки от Владивостока до Магадана и от Находки аж до самой Читы будут иметь круглый год арбузы, ананасы, яблоки, всякую снедь. Как это было бы здорово!» «Да, это действительно идея, заслуживающая реализации. Но мы не в состоянии ее осуществить. Наши дальневосточные порты имеют очень малую причальную линию, да к тому же не обладают необходимыми холодильниками и другими складскими помещениями. Вот сейчас расширяются торговые отношения с Японией, но и они сдерживаются именно неготовностью наших портов с размахом вести торговлю. Но Ваше предложение я запомню. Буду думать…»

В конце марта — начале апреля 1971 года в Москве состоялся XXIV съезд КПСС. Перед съездом я вместо вызова для участия в его работе получил из Москвы указание о том, что посольство обязано широко информировать Центр об откликах на работу съезда в различных общественных кругах Австралии. Причем в шифровке было подчеркнуто, что эту работу должен вести лично посол. Было очевидно, что я на съезд приглашен не буду. Да я и не рассчитывал. В кругу своих дипломатов я по поводу этого указания заметил, что в Австралии съезд не получит сколь-нибудь широкого резонанса. Так что послу, собственно, в этой связи и делать будет нечего; он в составе ЦК, и его место на съезде.

Через несколько дней получаю вдогонку первой телеграмме другую, но уже не на одной страничке, а на четырех, на которых расписано, что именно может интересовать Центр в связи со съездом и опять подчеркивается личная роль в этой работе посла. Стало ясно, что мое отношение к первой телеграмме было «донесено» до Москвы, и последовала другая, более оскорбительная по своему назидательному тону и изложению в ней прописных истин.

Будучи в Москве, я узнал, что примерно одна четвертая часть состава ЦК, избранного XXIII съездом партии на XXIV съезд приглашена не была, и прежде всего из «молодых», находящихся не только далеко от Москвы, но и в ней самой. По составу Центрального комитета, избранного XXIV съездом КПСС, было очевидно, что высшее руководство партии во главе с Брежневым окончательно перешагнуло через «молодых», укрепив свое положение за счет тех, кого устраивало существующее положение в партии и стране и кто, пренебрегая интересами Родины, пел осанну Брежневу.

В Москве друзья предупредили меня о том, что в разговорах, где бы я ни был, надо держать ухо востро, а язык не распускать — все берется на соответствующий учет…

Дома обстановка была не из легких, если не сказать просто тяжелой. Алла по-прежнему часто страдала гипертоническими приступами. Сыновья росли. Справляться ей особенно со старшим — Сашей было все труднее. Они становились неуправляемыми. Мои увещевания вряд ли могли долго сохранять воздействие на них. Нужна была постоянная мужская рука.

Где-то за неделю до окончания моего отпуска из Канберры была получена телеграмма о том, что кем-то из числа эмигрантов, бывших членов украинской националистической организации ОУН, была брошена в здание посольства бомба большой взрывной силы, причинившая значительный материальный ущерб. К счастью, жертв нет. Произошло это в воскресный день. В помещении посольства, кроме дежурного, никого не было. Сила взрывной волны была погашена зданием посольства, и потому она не коснулась отдыхающих на территории посольства членов семей сотрудников посольства. По договоренности с Громыко подготовили от имени МИД СССР протест австралийской стороне, потребовав принятия мер по недопущению впредь подобных вылазок против советского посольства и полного возмещения ущерба.

Конечно, надо быть наивными, говорил мне Громыко, чтобы не увидеть за действиями оуновцев влиятельные силы, которых не устраивает политико-дипломатическая активность посольства по развитию разносторонних отношений между Советским Союзом и Австралией и которые стремятся сорвать наметившуюся позитивную тенденцию. Такие силы были и внутри Австралии и ее правительства, и за ее пределами.

С Громыко было условлено, что я со своим отъездом в Канберру повременю, и пускай австралийцы подумают: почему не едет советский посол?!

…Шел я как-то из посольства в резиденцию. Вдруг слышу сзади нарастающий звук, рассекающий воздух, и чувствую цепкую скользящую хватку когтей по вороту сорочки. Я стащил «агрессора». Им оказалась птица-кукабарра, гигантский зимородок. Она села неподалеку на дерево и самым бесстыдным образом разглядывала меня. Я показал ей кулак…

В связи со взрывом посольства австралийским властям кулак не покажешь. «Работой посольства и посла мы здесь, в Москве, довольны», — большей похвалы от министра Громыко получить было невозможно. Его сдержанность в оценках мне была хорошо известна. Одобрил министр и дальнейшие планы посольства.

Накануне отъезда в Канберру я зашел к Андрею Андреевичу Громыко попрощаться и рассказать об обстановке, сложившейся в семье. «Потерпите», — посоветовал министр.

В Канберре мое прибытие было встречено со вздохом облегчения. Официальные власти были обеспокоены тем, что советская сторона на взрыв посольства могла отреагировать гораздо жестче. Министр иностранных дел при первой встрече выразил искреннее сожаление правительства Австралии и сообщил, что принято решение о возмещении понесенного материального ущерба и установления круглосуточной охраны здания советского посольства и резиденции посла, — меры для Канберры необычайной исключительности.

Здание посольства довольно быстро привели в надлежащий порядок. Надо заметить, что его внутреннюю отделку мы произвели собственными силами. Любо-дорого было смотреть, как по вечерам после работы дипломаты и технические работники, их жены, переодевшись в старенькие одежки, повязав головы цветными косынками, штукатурили и красили стены, мыли окна, скоблили и натирали до блеска полы. Так разохотились, приобретая навыки ремонтников, что обновили и резиденцию посла.

Работа в посольстве после взрыва вошла в нормальное русло. Да она, собственно, и не замирала. И постепенно отношение австралийцев к нашей стране — и властей, и широкой общественности — стало меняться. Как говорили между собой дипломаты, анализируя обстановку, она стала напоминать теплую австралийскую зиму. Замечали потепление не только мы, советские дипломаты, но и дипломатические, консульские и торговые представители других стран.