Горькая полынь моей памяти

Она старалась изо всех сил забыть, исчезла из их жизни навсегда, спряталась, не собиралась возвращаться никогда. Что бы ни произошло – не возвращаться. Даже в мыслях, в воспоминаниях не возвращаться к событиям тех дней и к этим людям.

Господи! За что ты так суров? А есть ли ты вообще? Или бог – всего лишь квинтэссенция несбыточных людских чаяний о справедливости?

Хорошо, что Серафимы не было дома, гостила у Музы. В одиночестве Эля могла обдумать дальнейшие действия. Просто хватать ребёнка и тащить неизвестно куда – не выход. Нужно жильё, нужна работа, необходимо как-то продержаться первое время. Садик, опять же. В некоторых городах даже частные садики переполнены. И, как, как ей объяснить дочке стремительный отъезд из города? Как сказать, что она не будет играть Снегурочку, когда уже сшит костюм из голубой парчи, с прозрачными, как сосульки, пуговицами?

Достала из-под половицы железную коробочку, где хранила деньги. Сверху лежало обручальное кольцо – то самое, надетое ей осенним днём… остальные украшения, щедро подаренные молодым мужем, были проданы. Она бы и кольцо продала, но в ту пору финансово стало легче, вот золотой ободок и уцелел. Пересчитала купюры – не густо, если переезжать… Совсем не густо. Тем более – накануне нового года, хозяева сдают жильё посуточно, найти на долгий срок в предпраздничные дни сложно, и в гостинице не отсидишься – всё зарезервировано заранее.

Муза Серафиму привела в полдевятого вечера, хотела задержаться, но, глянув на девушку, передумала. Эля благодарно кивнула головой – это всё, на что она была способна. Быстро искупала малышку, убедилась, что та сыта, забыв поужинать сама, уложила дочь и всю ночь кряду просидела в интернете в поисках нового места жительства. Ничего не выходило, не выстраивалось, Эля вздрагивала от каждого шороха за окном, порыва ветра, лая собственной собаки.

Как он вцепился в неё, как смотрел! Она чуть не умерла от ужаса. И любви, любви, черти его раздери! Или шайтаны? Дамир мусульманин, пусть его дерут шайтаны! И всю его семейку…

Она была уверена, что пережила это чувство, выплакала слезами, отчаянием, страхом разоблачения. Изнуряющей работой, недосыпом, голодом. Любая привязанность должна стереться, а любовь трансформироваться в равнодушие. Нет! Не стёрлась, не трансформировалась.

Дамир сжимал плечи Эли до сильной боли, а она не могла отвести взгляда от его лица. Старше, даже старше, чем она себе представляла. Густую щетину сменила борода, стал шире в плечах и, кажется, выше… Такое невозможно, разве люди растут после двадцати шести лет? Или просто забылось, каково это – быть рядом с ним? Но главное осталось – её сердце всё так же отбивало рваный, нездоровый ритм рядом с ним. Кости плавились, она таяла, исчезала, испарялась, превращаясь в биомассу из желания быть с этим мужчиной.

И этот безумный, безумный взгляд, как хорошо она запомнила его! Взгляд, от которого озноб простреливал по позвоночному столбу, и выворачивало душу.

Нет, она не хотела больше видеть Дамира Файзулина. Не желала слышать о нём, знать, что он существует. В её мыслях он жил довольной, сытой жизнью где-то на другом континенте, там, где никогда не оказаться Эле. Вот пусть там и живёт, а о том, что она видела… она забудет. И не такое забыла, пришлось.

Утро вечера мудренее, как говорят. Дима верил в народную мудрость. Он появился в салоне до того, как пришла Эля. Помимо расчёта, на который девушка надеялась, нужно было забрать личные вещи. Вчера она выскочила даже без куртки, с утра пришлось надеть пуховик, а на улице плюс семь.

– Он зол, – тут же заявила Марина. – Но у тебя есть шанс получить свои деньги.

– Шанс? – уставилась Эля на администратора салона, как первый день на свет родилась.

– Да, шанс. Дима не хочет тебе ничего выплачивать. Вообще ничего, ни зарплату за месяц, ни то, что полагается при увольнении.

– Но я заработала эти деньги! – по инерции возмутилась Эля. Хрен с ними, с частью отпускных и всем, что положено при увольнении… Хорошо, если не запишут статью в трудовую книжку. И угораздило же устроиться официально! Но деньги, которые она заработала, её законный процент почти за месяц – это её честный заработок.

– Официально ты заработала жалкий МРОТ, – напомнила Марина трудовой договор. – Иди, он сейчас на кухне, чаи гоняет. Прикинься овцой, извинись, покайся, прояви готовность… поняла к чему?

– Поняла, – Эля скрипнула зубами. Господи, почему она не стокилограммовая, страшная, как смертный грех, тётка? Неужели, ко всем её несчастьям, необходимо было дать симпатичное лицо и ладную фигуру?

– О, Эллочка, – Дима имени её не запомнил, что не помешало его планам вставить вялого в рот «Эллочки». – Слышал, с тобой произошло недоразумение? – Мужчина обхватил ладонью плечо, ещё ноющее от других прикосновений, толстыми, короткими пальцами. Эля погасила в себе желание вывернуться.

– Да, – она виновато опустила голову, шаря взглядом по полу и остроносым, несуразным ботинкам мужчины.

– Мы ведь можем всё исправить, – скрипучий елейный голос рядом с ухом породил миллионы противных мурашек по телу.

Ей нужны эти деньги. Честно заработанные деньги. Необходимы Серафиме! Она потерпит, ничего страшного. Просто мужчина, не чёрт из преисподней. Похотливый мужик с нехитрыми желаниями.

– Хотелось бы, – пробурчала Эля.

– Вот и хорошо, вот и хорошо. Ты ведь на Калинина двадцать три живёшь?

– Да, – Эля проглотила горечь.

– К двум часам я подъеду. Сходим в приличное место, посидим, отдохнём, поговорим, что можно сделать. Очень неприятная ситуация, очень. Иди пока. Готовься.

– Ладно, – она подхватила пакет с вещами и поспешила на выход.

«Готовься». Отлично… Чего же не подготовиться? Что ему нужно? Гладко выбрито, влажно? Престарелый сластолюбец, противный, мерзкий, толстый гад!

Договорилась с Музой, что та заберёт Серафиму из садика. На всякий случай и о ночи договорилась, мало ли. Соседка довольно улыбнулась, говоря, что давно пора, нечего такой красоте дома засиживаться, пообещала присмотреть за девочкой. Если надо – и в садик с утра отведёт. Мол, отдыхай, молодая, когда ещё.

Дима оказался пунктуальным. Ровно в два часа дня Эля уселась на эргономичное переднее сидение просторного салона Ауди. О том, что это именно Ауди, а сидение эргономичное, сообщил Дима. Можно подумать, ей интересно.

К семи часам уже изрядно пьяный Дима, несмотря на то, что собирался ехать домой за рулём – «У меня всё схвачено, куколка», – бесцеремонно хватал Элю за колени, пытаясь раздвинуть ноги прямо за столом дорогого ресторана кавказской кухни.

– На тебе чулочки, куколка? – лепетал он пухлыми губами, в потёках масла из чебуреков. – У тебя гладенькая кисонька? – лез он, не переставая, пока Эля отталкивала потные ладони, всеми силами оттягивая момент. Он схватил её руки и прижал к своей ширинке. Эля нащупала мягкое, невразумительное «нечто».

– Помни, потискай хорошенечко, – лепетали масленые губы, пока Эля мяла, глядя в потолок.

Ей нужны деньги, её честно заработанные деньги! Не так и унизительно, если подумать… Не так уж и хотелось реветь, а то и вздёрнуться на крепко держащейся люстре в центре зала. Не заревёт и петлю на шею не накинет. Помнёт, получит свои деньги и свалит в туман, прихватив Серафиму. Первым же поездом уедут в Архангельск, перекантуются пока у приятельницы, а потом, может, в Мурманск, а может, в Воронеж… куда угодно, подальше от этого южного города и Файзулина.