Горькая полынь моей памяти

– Это твоя машина? – уважительно пропищала дочка Эли.

У неё есть дочь… невероятно. Ребёнок… Эля - мама…

– Моя, – Дамир решил не уточнять, что автомобиль родственника.

– Красивая, – девочка уважительно кивнула, устраиваясь на заднем сидении. В куртку Дамира, в которую он закутал девочку, она вцепилась мёртвой хваткой, видимо, всё-таки замёрзла, сидя в спортивном зале. А он, олух, телефон дал, вместо того, чтобы согреть ребёнка.

Эля пристроилась рядом с дочерью, ошарашенно оглядываясь по сторонам. Чертовски хотелось спросить – неужели в том борделе, где подрабатываешь, нет состоятельных клиентов? Хотя, судя по внешнему виду…

Что он делает? Что творит? Почему? Всевышний, почему?! Хотелось выйти из машины, рухнуть на колени и выкричать, выорать из себя всю ту боль, что вернулась ему сторицей, со всей широтой поморской, свободолюбивой души, швырнув ему в руки Элю, Элеонору, девушку, названную в честь Элизабет Тейлор, некогда считавшуюся его женой. Он её женой знал, а она себя лишь считала, играя чуждую для себя роль…

– Меня Серафима зовут, – представилась рыжулька. – В честь Серафима Саровского, это такой святой чу-до-творец! Мама сказала, когда она заработает побольше денег, мы с ней съездим к нему в гости, в монастырь. Я поставлю боженьке свечку, попрошу боженьку, чтобы мама никогда не болела, и я не болела! Никто-никто не болел, даже кирпич. Мама, а где кирпич? – подпрыгнула Серафима на сидении, пытаясь отстегнуть ремень безопасности. – Где кирпич? Кирпич? Мама, ты видела кирпич?

Пока Дамир приходил в себя от новости, что Серафиму назвали в честь чудотворца Серафима Саровского, а Эля обещала свозить ребёнка в монастырь, «поставить боженьке свечку», сама Серафима разразилась отчаянным плачем и требованием какого-то кирпича.

– Кирпич, мне нужен кирпич, где кирпич, – ревела рыжулька, испытывая терпение мамы и Дамира, уже готового биться головой о руль. – Кирпич!

– Эля, принеси ей кирпич! – завопил мужчина в отчаянии, останавливаясь у какой-то кучи кирпичей, брошенных нерадивыми хозяевами у дома, в частном секторе города.

– Где? – Серафима подскочила на сидении и уставилась в окно, впечатываясь носом в стекло. – Здесь нет кирпича! – категорично заявила девочка, снова заревев.

– Мы потом найдём, завтра, – со слезами уверяла Эля дочь, что завтра они пойдут искать кирпич и обязательно найдут.

Всевышний, просто ниспошли на Дамира молнию, невыносимо!

– Чем это не кирпич? – не выдержал мужчина, выскочил под дождь со снегом и положил на заднее сиденье красный полнотелый кирпич. – Устроит такой кирпич? – он смотрел в упор на Элю. Не предъявишь же претензии уставшему ребёнку из-за капризов.

– Это не кирпич, – Серафима подняла на него удивлённые глаза. Васильковый взгляд смотрел с недоумением, а потом и со смехом. – Ты глупенький, Кирпич – собака, а это – просто кирпич, из такого дома строят, а из собак ничего не построишь!

– Кирпич – собака? – уточнил Дамир. – Ваша собака?

– Ну да, – рыжулька пожала плечами. Действительно, очевидно же, любому сразу понятно, Кирпич – это пёс.

– Он в будке жил или дома? – задал наводящий вопрос Дамир. Если в доме, то у пса был шанс сбежать от селя, выскочив в окно или в дверь, а если привязанный в будке – вряд ли.

– В будке, – кивнула довольная девочка. – Только Кирпич – девочка.

– Девочка? А почему тогда Кирпич? – чем-то неуловимым напомнил этот разговор тот, далёкий, покрытый крепким слоем горечи и дорожной пыли, разговор с её мамой, посредине источающих душный аромат лугов Поволжья.

– Потому что красивая! – уверенно заявила Серафима. – Правда, мама?

– Правда, – Эля кивнула, не отводя взгляда от Дамира.

Конечно, ну, конечно же! Элеонора, названная в честь Элизабет Тейлор, не верящая ни в бога, ни в чёрта, назвала девочку в честь святого Серафима Саровского, а суку – Кирпичом. В этом была вся Эля.

Его ненормальная, непредсказуемая, абсурдная, невероятная Эля…

– Мы обязательно найдём Кирпича, – проговорила девушка. – Она просто испугалась и убежала, – успокаивала она дочку. Дамир молчал, ребёнок слишком мал, чтобы понимать произошедшее.

– Конечно, убежала, – убеждённо ответила Серафима. – Поморы собак не привязывают, она могла убежать!

Дамир едва не поперхнулся. От первой ли части предложения, от второй – неважно.

Самое странное, что видел в своей жизни Файзулин Дамир – это Эля, сидящая на краешке стула в его квартире, в его новой жизни. Она сходила в ванную комнату, отмыла, наконец, вызывающий, потёкший макияж и сидела в одежде Лали – шортах и футболке. Та забрала не все свои вещи, кое-что оставила за ненадобностью. Может, с умыслом вернуться, но в это Дамир не верил. Слишком умна была Алия Долматова, чтобы предполагать подобное.

Эля явно чувствовала себя не в своей тарелке, каким себя ощущал Дамир, он не мог анализировать. Задыхался, сходил с ума, мысли скакали как блохи, сердце неслось вскачь. Его трясло, как в лихорадке, тошнило от отвращения и какого-то звенящего, иррационального, непредсказуемого счастья – Эля на его кухне.

В его доме. Его Эля. Эля. Эля. Его. Его ли?

Он заказал ужин в ресторане, они быстро поели, в гробовом молчании. Дамир не знал, что говорить, забыл слова, буквы, звуки, он дышал горечью. Полной грудью, на полную мощь, всеми лёгкими. Чувствовал, чувствовал, чувствовал жизнь в каждой клетке тела. Жизнь, отравленную горечью, ядом, отчаянием, горем, но жизнь… И море было в окне тёмное, гнетущее, пугающе живое.

Лишь Серафима громко стучала вилкой, с аппетитом жуя карбонару, а потом и пирожное с чаем.

– Что такое карбонара? – спросила девочка, пугая васильковым взглядом. Тот самый, не битый жестокими реалиями взгляд, который видел Дамир на берегу полноводной, неспешной Волги.

– Макароны с колбасой, – как смог, объяснил он.

– Тогда буду, – Серафима кивнула и уселась ждать, когда привезут ужин. А потом показала, что слов на ветер не бросает, с аппетитом съела всю порцию, отхватив ещё немного маминой.

– А это кто? – девочка показала на фотографию семьи Дамира, со свадьбы Каримы. Дамир не был сентиментальным, в момент, когда делалось фото, он мало что чувствовал. Лали поместила карточку в рамку и поставила на видное место – дань семейственности и уважению старших. Дамир не вмешивался.

– Это моя сестра, это мама, это эби, бабушка, – объяснил он для Серафимы, – а это мой папа, – спокойно говорил Дамир, наблюдая за любопытным синим взглядом.

– А мой папа умер, – отозвалась Серафима. – Он был русским лётчиком, разбился на военном самолёте, его сбили моджахеды в Иордане. Он герой!

– Мне жаль твоего папу, – отозвался Дамир, глядя в упор на Элю.

Моджахеды в Иордане. Элеонора в честь Элизабет, Кирпич, потому что собака – красивая девочка, а в Иордане моджахеды сбивают российские военные самолёты. Чем абсурднее ложь, тем больше в неё веры.

– Можно, я погуляю по квартире, поищу место для Кирпича? – осведомилась Серафима, слезая со стула.

– Конечно, – отозвался Дамир, смотря на рыжульку, как та с секунду потопталась на месте, а потом деловито прошла к выходу из кухни, где они и сидели, совсем по-семейному, как Юнусовы, когда не ждали гостей.