Горький хлеб (Часть 5)
Шрифт:
– Ты сам пес!
– выкрикнул розовощекий и дернул соседа за бороду.
– А-а-а!
– больно взвыл ушастый и, поднявшись на ноги, выхватил из-за пояса пистоль.
– А ну, геть, дьяволы!
– зычно выкрикнул вдруг Митрий Капуста, соскочив с лавки и разбойно тряхнув черными кудрями. В мутном свете горящих факелов блеснула сабля и тяжело опустилась на стол между заспорившими и готовыми к драке дворянами. Дубовый стол развалился надвое.
Рассорившиеся дворяне оторопело заморгали глазами, присмирели. С остальных столов повернулись к Капусте захмелевшие головы. Восхищенно
– Крепко вдарил, друже!
– Тебе, Митрий, воеводой быть!
Глава 55
НА КРАСНОЙ ПЛОЩАДИ
После сытной трапезы Якушка дозволил ратным людям часика два соснуть в подклете.
Когда княжий челядинец поднялся в терем, Болотников подошел к Афоне. Бобыль тем временем скинул лапти, размотал онучи и, блаженно покряхтывая, развалился на куче соломы.
– После трудов праведных и соснуть не грех. Ложись, Иванка.
– Днем попусту валяться не привык, Афоня. Айда лучше на Красную. Сегодня пятница - день базарный.
Шмоток зевнул, потянулся и повернулся на бок.
– Спать долго - жить с долгом. Поднимайся, Афоня.
Шмоток, услышав поговорку, обернулся к Болотникову, рассмеялся:
– Люблю всякую премудрость. Я тебе по этому поводу другую побасенку скажу...
– Потом, потом, Афоня. Вставай. Может, деда Терентия на торгу встретим.
– Вот то верно, парень. Старика навестить надо. Не преставился ли наш рукоделец?
– согласился бобыль и принялся мотать на босые ноги онучи.
На Красной площади, несмотря на недавний пожар, шумно и многолюдно. От самого плавучего москворецкого моста9 через всю площадь, пересекая Зарядье, Варварку, Ильинку и Никольскую, протянулись торговые ряды. Тысячи лавок, палаток, шалашей и печур.
Отовсюду слышны бойкие, озорные выкрики.
Продают все - купцы и ремесленники, стрельцы и монахи, крестьяне, приехавшие из деревенек на торги. Взахлеб расхваливают свой товар и назойливо суют его в руки покупателей.
Площадь наводнили квасники, ягодники, молочники, пирожники, сбитенщики10... Все с лукошками, корзинками, кадками, мешками. Шустро снуют веселые коробейники. В густой толпе шныряют карманники, подвыпившие гулящие девки, сводни и нищие. К рундукам и лавкам жмутся слепые, калики перехожие, бахари11 и гусельники.
– Чудная Москва! Ни пожар, ни крымцы -торгу не помеха, - воскликнул Афоня.
– В Москву теперь со всей Руси войско собирается, вот и шумят торговцы, - сказал Болотников.
– А ну, раздайся, народ!
– вдруг громко пронеслось сзади.
– Болотников и Шмоток посторонились. По Красной Площади в Разбойный приказ стрельцы вели с десяток посадских. Шли слобожане в лаптях и рваных сермягах, бородатые, хмурые, с непокрытыми головами. Руки у всех затянуты колодками.
– За что взяли, родимые?
– спросили в толпе.
– О пожаре на Сретенке толковали. Неспроста пламя заполыхало, братцы. По злому умыслу наши слободы выгорели, - угрюмо отозвался один из преступников.
– Ближнему боярину пожар на руку, - зло сверкнув глазами, поддержал колодника второй ремесленник.
– А ну, закрыть рты воровские!
– прикрикнул на посадских рослый стрелец-пятидесятник в малиновом кафтане.
–
– А ты не шуми, служивый. На свою бабу глотку дери!
– крикнули в толпе.
– А он свою женку боярам на ржавый бердыш выменял!
– Поди, с пуда торговался!
– Знаю я его бабу, ребята. На Москве бердышей не хватит: женка его толще бочки кабацкой.
Толпа захохотала.
– Но-но, на плаху захотели!
– сердито погрозил кулаком пятидесятник.
Из толпы зароптали:
– Ты нас плахой не потчуй!
– Привыкли кровушку лить!
– Пошто слобожан схватили? Их вины нет. Борис Годунов пожар затеял, братцы, чтобы о царевиче Дмитрии на Москве забыли!
– раздался дерзкий выкрик.
– Стой!
– свирепо рявкнул пятидесятник.
– Кто крамольное слово о царевом наместнике молвил?
– Ну, я молвил! Возьми попробуй!
– горячо выкрикнул из толпы широкоплечий детина в кожаном запоне поверх темной рубахи, и встряхнул над головой пудовым кузнечным молотом.
– Взять бунтовщика!
– приказал пятидесятник.
Толпа сдвинулась плотнее.
– Уйди от греха, служивый!
– Кости переломаем!
Болотников, оказавшись рядом с дерзким мастеровым, поддавшись настроению взроптавшего посадского люда, громко воскликнул:
– Не робей, братцы! Их всего с десяток!
Отчаянная толпа надвинулась на стрельцов. Пятидесятник попятился назад. Пробуравил крамольную толпу колючим взглядом и, качнувшись всем тучным телом, сквозь зубы выдавил:
– Ослобони дорогу. В Кремль людишек веду.
Толпа неторопливо расступилась, сопровождая стрельцов напутственными выкриками:
– Вот так-то будет лучше, служивый!
– Неча зря шуметь!
– Проваливайте, покуда целы!
Когда стрельцы завернули за Лобное место и направились к Фроловским воротам, выкрики смолкли. Пятидесятник решил сорвать злобу на идущем впереди его низкорослом посадском. Он грязно ругнулся и больно ударил колодника в лицо.
– Пошевеливайся, нищеброд!
Ремесленный сильно пошатнулся, но на ногах устоял. Злобно из-под широких кустистых бровей глянул на стрельца и молча сплюнул на землю кровавый сгусток.
Афоня Шмоток потянул Болотникова из толпы.
– Идем отсюда, Иванка. Заприметят тебя здесь истцы. В Разбойный с тобой угодишь.
– А ты чуешь, Афоня, какая силища в народе? Не зря мне Пахом Аверьянов всегда говорит, что перед миром любой ворог дрогнет, - высказал Болотников.
– Эгей, хрещеные! Чего ищете? Может, чем помогу, - остановил страдников худощавый с плутоватыми глазами мужичонка в ситцевой рубахе. От него попахивало водкой и чесноком.
– Самопал, милок. И такой, чтобы за версту басурмана бил, - вымолвил Афоня.
– Эка невидаль. Так и быть выручу. Кидай в шапку деньгу. Мигом наилучший самопал доставлю.
– Вначале товар кажи, милок.
– Будет товар. Давай, говорю, деньгу. Нутро горит...
– нетерпеливо наступал на Шмотка верткий слобожанин.
Однако не успел он и договорить, как на него с шумной бранью навалились трое посадских в холщовых рубахах. Скрутили веревкой, повалили наземь, под бока напинали.