Горлица

Глубоко вздохнув, я повернулся на бок и натянул на себя одеяло. В тёмную комнату тихо-тихо проникали звуки далёкого радио и жёлтый свет дребезжащего фонаря с улицы, раскачиваемого порывами зимнего ветра. Этот туманный шизофренический свет падал узкой моргающей полосой с подоконника на пол, тянулся дальше и дальше, прямо к моим ногам. Я потихоньку проваливался в царство Морфея.

– Всё-таки моя девочка – самая лучшая, – подумал я, – лучше всех! Погружаясь всё глубже и глубже в сонное небытие, лелеял последнюю мысль: «Эх, если бы мне выпал хоть один, хоть единственный сантиметр шанса, я бы его сейчас не упустил!»

* * *

– Вадька, Вадька, – кто-то шёпотом будил и расталкивал меня во сне, – вставай, слышишь! Да проснись ты, наконец!

Я приоткрыл глаза. Сквозь дрёму и темноту рассматривая слабые очертания своего друга Андерса-финна, пробурчал:

– Чего тебе надо? Я сплю.

– Вставай, пойдём на веранду, поговорить надо, – настаивал он полушёпотом.

– А завтра нельзя? – продолжая дремать, буркнул я.

– Нет. Может, завтра не наступит никогда, – он тихо давился смехом, намекая на популярный американский боевик.

Я вытянулся, немного полежав, сбросил с себя одеяло и стал подниматься. Мы на цыпочках тихонько пробрались через гостиную, вышли на веранду. Все уже спали. На веранде всё так же вкусно пахло антоновкой, было прохладно и не по-ночному светло. Жёлтый уличный фонарь заливал своим светом её небольшое пространство. Усевшись за стол, я зевнул и, съёжившись, скрестил на груди руки.

– Сколько времени? – спросил, окончательно просыпаясь от холода.

– Час ночи, – ответил мой друг, странно и весело улыбаясь. Он был подвыпивший, от него несло водкой.

– Чего тебе надо? Зачем ты меня разбудил? – маскируя свой интерес, спросил я.

– Я тебе сейчас такое расскажу, ты обалдеешь! Выпить хочешь? – вынимая из-за пазухи непочатую бутылку водки, предложил он. – Я её спёр у Харриса-пистолета, для тебя, если что. Он же всё равно не заметит, правда? У него целый ящик водки в каморке…

Мне было всё равно. Я хотел спать.

– Нет, не хочу, – ответил, пытаясь интонацией вернуть его к сути дела.

– Ну, как хочешь. – Андерс-финн поставил бутылку на стол и присел рядом. – Короче, твоя сохнет по тебе в бане, – не скрывая своего любопытства, заглядывал он мне прямо в глаза.

– Как сохнет в бане? – механически переспросил я. Сонливость испарилась, в висках застучало.

– Она ждёт тебя в бане, прямо сейчас, – повторил, улыбаясь, мой друг.

– Ты откуда знаешь? – вовлекаясь, я сделал недоуменную гримасу, вмиг схватив всё на лету. Хотелось растянуть удовольствие познанием предыстории: что же на самом деле произошло и что происходит? Я снова в игре?!

– Она просила меня передать тебе, что хочет с тобой поговорить. Сказала, что будет ждать тебя в бане до утра. Умоляла, чтобы я передал!

Достав из ящика под столом большое сочное яблоко, Андерс-финн смачно надкусил его и ухмыльнулся с полным ртом:

– Ну, как тебе, а?!

«До утра», – эхом отозвалось во мне. Я смутился. Опять то «навсегда», то «до утра», – у неё что, нет границ покороче?

– Почему до утра?

– Не знаю, так сказала и всё, – продолжая грызть яблоко, ответил он. – Может, потом в бане станет холодно?

Ну да, – подумал я, – верёвки вить из меня… И начал расспрашивать:

– А что там было у вас?

– Скукота без тебя, – заржал он, – сегодня всё было чинно. Ну, если не считать парочки перлов от Харриса с бабкой. А так – праздновали день рождения Анны. Вечером Харрис-пистолет баню истопил, и мы с пацанами ходили париться. Все уже устали, Вадька, от встречи Нового года и дня рождения. Кстати, твоя рано ушла к себе. Наверное, тебя не дождалась… – улыбался Андерс-финн.

– А как она тебе передала просьбу о встрече со мной? – уже жадно интересовался я.

– Из окна. Мы когда расходились, она высунулась и тихо позвала меня. Говорит, передай, пожалуйста, Вадиму, что буду ждать его в бане до утра. Мне очень нужно с ним поговорить. Прямо умоляла, вот так вот! Нравишься ты ей, Вадька! – довольный собой, продолжал Андерс-финн. – Наверное, у себя в комнате что-то замышляла, план строила. А ты ссал, что у неё кто-то есть! – он, подбадривая, похлопал меня по плечу.

– Харрис-пистолет, подвыпив, сказал в бане, что совершенно спокоен за свою внучку, потому как она – смерть мальчишкам! Мы ржали! Никто к ней не лезет после твоего выступления. Она вроде как тоже пострадавшая сторона, а? Может, и ей как-то не по себе, вот и ушла, чтоб не светиться. Да и бабка ей жужжала про вас, мол: «Дерёт коза лозу, а волк козу, – два сапога пара!»

Последние слова привели меня в чувство. Я вмиг просветлел, мне стало жалко мою девочку и странно за себя. Как точно, подумал я, – смерть мальчишкам! Именно этого я и боялся!

– Наливай! – весело скомандовал я. Хотелось набраться смелости, план-то уже готов.

На столе появились два стакана. Друг мой принёс одеяло и набросил его на меня. Откупорив бутылку, я налил нам совсем по чуть-чуть. Не хотел напиваться, а он и так был хорош. Наслаждаясь общением, дружбой, мы потягивали водку из гранёных стаканов и закусывали зимней антоновкой. Необычайно светло и тепло стало у меня внутри. Я накинул одеяло на Андерса-финна и опёрся головой на руку. В ночном жёлтом туманном свете уличного фонаря, на прохладной веранде с морозными узорами на стекле и яблочным ароматом, мой милый друг поведал мне о моей первой любви. Рассеянным внутренним взором я мечтательно блуждал по его рассказам.

Он лучше меня знал мою девочку, он здесь жил и общался с ней всякий раз, когда она приезжала. Истории его были полны нежной заботы обо мне. Андерс-финн и не заметил, как переключился на своё, стал с грустью подробно рассказывать о себе и о своей милой девушке, которая была ему дорога, о её злых и жадных родителях, не позволявших ей ничего. Андерс-финн берёг свою любимую и скрывал от всех. Он говорил о том, чем не мог поделиться ни с кем. Я внимательно слушал, расслабившись и немного согревшись, и почувствовал, как поплыл. Голос его зазвучал монотонно, как будто издалека, всё глуше и глуше, а образ размылся. Я уже не прислушивался к словам, а, погрузившись в себя, размышлял.

Как же прекрасно, думал я, что у меня есть такой замечательный друг. Такой внимательный, нежный, заботливый. Открывшись, он предстал предо мной таким в первый раз, в совершенно другом, новом свете. Какое же у него доброе и чистое сердце! Я был сражён наповал, я впервые слушал такого искреннего и отзывчивого ровесника. Какой он, оказывается, прекрасный человек!

Меня осенило: как томительно больно может быть и другому, и другой человек может так же страдать, переживать и любить, как и я… Мысли его, раньше казавшиеся мне неказистыми и неважными, теперь стали очень близки и понятны, а нежные ранимые чувства так же ценны и дороги, как свои.