Горный ветер. Не отдавай королеву. Медленный гавот

— Надо позвонить в Союз писателей, — сказал Фендотов — проверить личные дела поэтов.

— И Пушкин и Лермонтов в конечном счете пренебрегли собственными жизнями и были убиты, защищая честь женщины, — задумчиво проговорил Стрельцов.

— Ну, это примеры неточные и из времен давно минувших, — протянула Галина Викторовна.

Фендотов тотчас к ней присоединился. Легко вскочил с креслица, сделал маленький круг по комнате.

— Пушкин и Лермонтов убиты самодержавием, — наставительно сказал он. — Женщины в их судьбах — только декорация трагедийных спектаклей, поставленных венценосными негодяями. Галина Викторовна совершенно права: где тот поэт, который… — И безнадежно махнул рукой. — Поэзия нынче — это прежде всего проза — пишущая машинка, договор, аванс и прочее. Не станет нынче никакой, даже сверхпоэт, стреляться на дуэли или дома пускать себе пулю в лоб во имя Женщины, в защиту Женщины!

— В защиту женской чести? — уточнил Стрельцов.

— Да чего угодно! Тем более чести, — опять махнул рукой. — Чести! Да вы первый, Василий Алексеевич, ради этой самой чести, вы застрелились бы?

Василий Алексеевич пожал плечами:

— Знаю, это весьма несовременно.

— И глупо! — выкрикнул Фендотов. — Прежде всего глупо!

— Тоже знаю. И все-таки женскую честь я выделяю особо, — продолжил Стрельцов, не смущаясь ни грубоватой репликой Фендотова, ни тоненькой, иронической улыбкой Лапик. — В моем понимании женская честь — это такая нравственная величина, ради сбережения которой, смотря по обстоятельствам, мужчина должен вести себя как Мужчина. Не исключая и пули.

Галина Викторовна снова прихлопнула ладошкой кузнечика.

— Какой неожиданной стороной вы раскрылись, Василий Алексеевич! Вы просто рыцарь!

— Гидальго Дон-Кихот Ламанчский, — ей в тон прибавил Иван Иванович.

— Да, я, пожалуй, в этом действительно немного Дон-Кихот, — сказал Стрельцов. Поморщился, украдкой взглянув на часы. — Но это у меня врожденное и никак не проходит.

— Уже во времена Сервантеса женщина не нуждалась в рыцарях и могла, если хотела, постоять за себя, за свою честь, — поучающе заметила Галина Викторовна. — Оттого появился и бессмертный роман Сервантеса, оттого и бедняге Дон-Кихоту доставались бесчисленные тумаки и шишки. Он сражался с призраками, увы, во имя таких же призраков.

— Сражался с призраками, а получал вполне реальные, земные оплеухи, — сказал Иван Иванович. — Теперь же если бьют, так бьют еще сильнее. Современному Дон-Кихоту выезжать на поле брани следует в танке, не менее. Так ведь, Галина Викторовна?

— Да, но я хотела сказать еще, что в наше время даже самое бескорыстнейшее донкихотство по отношению к женщине встретит наиболее жестокий отпор именно со стороны самих женщин. В наше время оно не возвышает, а, наоборот, принижает женщину. Не выезжайте против призраков даже в танке. И продайте своего Росинанта, дорогой Василий Алексеевич, пока еще не поздно.

— Может быть, за его шкуру все-таки хоть что-нибудь да выручите, — присоединился Иван Иваныч.

— Какого же тогда восхищения женщиной ждете вы от поэтов? — недоумевая, спросил Стрельцов. Надел очки и снова снял. — Вы даже, как я понимаю, осмеиваете чистый смысл — а не какую-то там пошлую трактовку! — самого слова «рыцарство».

— Средневековое рыцарство умерло навсегда, как стиль ампир или барокко в архитектуре. Нас восхищают и радуют теперь простые геометрические линии, только они создают и действительную красоту современного здания и позволяют строить так, что человеку удобно жить в новом доме. Не нужно нам рыцарство, нужна простота. Но простота, подобная дому-столбу из бетона, стекла и алюминия. Восхищаться женщиной подлинный поэт должен так, как замирает, допустим, архитектор перед дивным творением Оскара Нимейера — городом Бразилиа. Для наших дней — не улыбайтесь — это пока эталон, каким был Акрополь для античной эпохи…

— Кажется, сегодня впервые я очень доволен, что я не женщина, — невнятно проговорил Стрельцов, совершенно подавленный бесплодной потерей времени.

Но Галина Викторовна расслышала.

— Пожалуйста! И где же ваше рыцарство? Вот видите, как я права!

— Простите! — сказал Стрельцов, понимая, что слова, им только что произнесенные, чрезвычайно больно укололи Галину Викторовну и что она ему эти слова не скоро простит.

— «Рыцарство»… — усмехнулась Лапик уже совсем обыкновенной, не модной улыбкой. — Если хотите, Василий Алексеевич, достойным образцом современного мужчины-рыцаря я назвала бы вашего Мухалатова. Он удивительно прям и прост. Даже известная его грубоватость, — Лапик нажала на слово «его», как бы противопоставляя стрельцовской грубости, — его грубоватость для женщины ни капельки не обидна. Если вернуться к образцам архитектуры, Мухалатов — новый дом из бетона, стекла и алюминия, без лишних завитушек, — взгляд на Стрельцова, — без лишних завитушек, весь из простых геометрических линий, но чрезвычайно светлый, просторный, удобный для жилья. Женщине с Мухалатовым…

Открылась дверь, в комнату вошла Елена Даниловна Жмурова, начальник главного управления и начальник над Галиной Викторовной.

В госкомитете все побаивались Жмурову. Подчиненные потому, что была она предельно строга и требовательна, терпеть не могла расхлябанности и неисполнительности. Равные ей по положению — потому, что на партийных собраниях или на заседаниях госкомитета Елена Даниловна рубила правду напрямую, всем говорила «ты», невзирая на лица, и если в ее присутствии разбирался чей-либо служебный промах, виновник его заранее мог считать себя печальным героем партийного или административного решения. Даже сам председатель госкомитета Федор Ильич Горин полушутя говаривал: «Елена Даниловна, вы уж, в случае чего, меня полегче как-нибудь. Боюсь — стенокардия…» Жмурова на это сухо отзывалась: «У меня тоже стенокардия, и волноваться во время выступлений мне запрещено. Так что же — смотреть на все сквозь пальцы? Или на больничном листке сидеть прикажешь?»

Она не любила шуток, не любила праздности, не признавала никаких объективных причин и побочных обстоятельств. Было известно, что однажды, допустив не так-то уж и грубую ошибку в деле, она сама себе, в буквальном смысле слова, выхлопотала строгий выговор. Где же тут потом было спорить с Евгенией Даниловной и рассчитывать на ее снисходительность!

Внешность Жмуровой тоже не слишком-то располагала к идиллическим с ней разговорам. Глубокого пенсионного возраста, Елена Даниловна была худа, угловата в плечах, с плоской грудью и той абсолютной сединой в волосах, которая носит уже слегка зеленоватый оттенок. Сухим, угловатым было и лицо Жмуровой. Резко очерченный большой нос казался перехваченным ниткой недалеко от кончика. Голос отрывистый и глуховатый, как у всех завзятых курильщиц.

В семейной жизни, когда-то еще в цветущих своих годах, Елена Даниловна «обожглась» и с тех пор потеряла интерес к мужчинам, не скрывая, что считает их всех сделанными на одну колодку. Очень плохую колодку! Но вместе с тем утверждала, что если и разбиваются всякие там любовные лодки, то в этом единственно виноватой бывает именно женщина: не на той лодочке, не по той реке и не к тому берегу поплыла. Руль-то ведь всегда у нее, а мужчина только так — на веслах.

Жмурова вошла, и все дружно встали. Даже Лапик, сразу как-то растерявшись, хотя по любым правилам служебного этикета ей вставать бы и не следовало. Елена Даниловна быстро, толчками, каждому подала руку. Сказала на всех одно «здравствуйте» и тут же приступила к делу:

— Ага! И они здесь. Кстати. Ты, Галина Викторовна, уже договорилась с ними?

— Да… В общем — да… Они согласны… — Лапик покраснела, страдающе бросила быстрый взгляд на Фендотова.

— Да… В общем — да, — выручая Галину Викторовну, Фендотов смог повторить лишь только эту формулировку.

— Молодцы, — одобрительно сказала Жмурова. — Не стали ломаться. Правильно поняли обстановку. Любое крупное открытие, изобретение и запоминается и звучит лучше, когда оно связано с определенным именем. Тормоз Матросова, котел Шухова, свечение Черенкова… Не будь у них предшественников и помощников, они бы тоже вряд ли вышли в гении. Играет целый самый первоклассный оркестр, а в афишах называют все-таки имя одно — дирижера. Пусть ваша новинка тоже так и зовется: «аккумулятор Мухалатова». Тем более что мы решили патентовать его за границей. А там любят человеческие имена, а не заводские аббревиатуры. Документ подготовлен?

— Да… да… — сказал Фендотов, чувствуя на себе все тот же страдающий взгляд Галины Викторовны. — Мы в принципе с товарищем Лапик обо всем уже переговорили. Но мне хотелось бы еще немного посоветоваться с Василием Алексеевичем. Вы позволите?

— Ну, вот это называется — «договорились»! — уже слегка сердясь, ответила Жмурова. — Советуйтесь. Да сразу, при мне. И так вы это дело достаточно затянули.

Стрельцов мотнул головой, как конь, которого хозяин вдруг ни с того ни с сего хлестнул поводом по морде. Он никак не мог привыкнуть к жесткой безапелляционности Жмуровой. «Позвольте, — захотелось крикнуть ему, — да я сейчас лишь впервые слышу об этом!» Но Фендотов не дал ему выговорить ни слова, подтолкнул локотком, дескать: «Да ты пойми, с нас как с гуся вода, а Галина Викторовна пострадать может. Потом разберемся». Поспешил сам: