Город Анатоль

Янко слегка зевнул.

— Как я намерен устроить свою жизнь? — Он небрежно покачивал правой ногой. — Я об этом совсем еще не думал.

Он не мог бы указать причину, но у него было определенное намерение обидеть Бориса. И тот мгновенно почувствовал враждебность Янко. Он спокойно вздохнул раза два, затем спина его стала еще прямее, — совсем как у отца. Он пристально посмотрел на брата:

— Тебе, разумеется, не так легко перестроиться, Янко. Я это понимаю. Мне жаль, что отец, завещая нам свою последнюю волю, не распорядился иначе. Он был не совсем доволен тобой. Прости, что я это тебе говорю.

Янко сдвинул брови и ответил несколько громче, чем сам того хотел:

— Отец был уже так стар, что забыл свою собственную юность. А впрочем, мне совершенно всё равно, что он обо мне думал.

— О! — Борис в испуге и с какой-то подчеркнутой торжественностью поднял руку. — Советую тебе, дорогой Янко, отказаться от этого тона. У нас есть все основания чтить память отца. Ты бы послушал, с каким уважением говорят о нем на Даунинг-стрит. Ссылка8 — Он замолчал, а затем продолжал уже другим тоном:— Я твердо рассчитывал, что ты получишь Сан-Суси. Это было бы прекрасным полем деятельности для тебя. Говоря откровенно, управление двумя имениями требует от меня больше труда и забот, чем мне хотелось бы, особенно теперь, когда я принимаю на себя руководство акционерной компанией «Национальная нефть».

8

Улица в Лондоне, на которой находится министерство иностранных дел.

Янко звонко расхохотался. Его желчное настроение сразу исчезло.

— Но послушай, Борис, — сказал он весело и беззлобно. — Если это тебе доставляет столько труда, ты же можешь подарить мне Сан-Суси! Для этого достаточно одного росчерка твоего пера.

Борис вдруг почувствовал себя оскорбленным. В смехе брата ему послышалась злая насмешка, хотя в действительности Янко только шутил. Глаза Бориса стали холодными, и между бровями залегла резкая морщина, перерезавшая весь лоб до корней волос. Такая же морщина была у отца, когда он гневался.

— Но я же просто не могу этого сделать! — ответил он, покачивая головой, и губы у него запрыгали и злобно скривились. — Это значило бы идти наперекор последней воле отца! Я считаю своим священным долгом строго соблюсти все пункты завещания.

— Ты меня совсем не так понял, Борис!

Но Борис не обратил внимания на замечание Янко. Он сразу изменил тон, заговорил деловито, торопливо, как будто у него не было больше времени:

— Но я тебя не за этим просил прийти ко мне. Я хотел сообщить тебе, что мы должны расстаться.

— Ты хочешь уехать в Лондон?

— Нет, не в этом дело. Ну… пойми же меня! Мы должны в конце концов расстаться, Янко. Я хочу, чтобы дом был в полном моем распоряжении.

«Расстаться?» Так вот в чем дело… Этот дом принадлежит теперь Борису. Янко знал это. Но ему никогда не приходило в голову, что Борис сможет отнять у него его комнаты в доме, где он вырос. Когда он наконец понял, он мертвенно побледнел и его губы приняли землисто-серый оттенок. Это был плохой знак. Янко вдруг почувствовал, что ему нанесли смертельную обиду, но еще не отдавал себе ясного отчета, в чем, собственно, она заключалась. Он выпрямился.

— Одним словом, — крикнул он, — почему ты не выразишься более точно? Ты хочешь вышвырнуть меня отсюда?

Он закричал так громко, что собака под столом заволновалась. Ее глаза блеснули фосфорическим блеском.

— Спокойно, Диана! — сказал Борис и опустил руку под стол. — Ты знаешь Диану: она не любит громких голосов. — Губы Бориса дрожали от злости. — «Вышвырнуть»! Что это за выражение?

— Я выражаюсь, как умею, уж не взыщи. Разумеется, это можно выразить гораздо приличнее.

— Неужели ты не понимаешь, — сдержанно продолжал Борис, — что я хочу жить в своем доме один? Разве не мое право сказать тебе, что, на мой взгляд, нам лучше жить врозь?

«Мой дом! Мое право!» Разумеется, это было его право, и тем не менее Янко чувствовал себя в глубине души жестоко задетым.

— Никто не оспаривает у тебя этого права, — сказал он, — но всё-таки…

Борис прервал его:

— У нас с тобой слишком разный стиль жизни. Мы по-разному представляем себе те обязанности, которые налагает на нас славное имя Стирбеев. У нас с тобой совершенно различные связи в обществе. Я не хочу сказать ничего дурного о твоих друзьях, но — не сердись, пожалуйста, — мне было бы очень неприятно видеть в моем доме таких людей, как доктор Воссидло или этот Ники Цукор.

Глаза Янко вдруг расширились и заблестели.

— Что тебе за дело до моих друзей? Они нисколько не хуже тебя. Только не так чванны!

— Я говорил с тобой вежливо и ожидал, что ты будешь отвечать мне тем же, — заметил Борис, и в его голосе зазвучали резкие ноты.

Дог зарычал. Борис наклонился, взял собаку за ошейник и продолжал:

— Я не хотел критиковать твое поведение, Янко. Но, пожалуй, с твоей стороны было не особенно тактично принимать здесь эту мещаночку в то время, когда папа был при смерти.

Янко вскочил в бешенстве.

— Поди ты к черту! — закричал он. — Герцогинь и принцесс здесь нет, и я должен довольствоваться «мещаночкой», как ты ее называешь.

Борис поднялся. Дог сейчас же свирепо зарычал.

— Я не привык, чтобы со мной говорили таким тоном, — надменно сказал Борис.

— Да кто ты такой, черт тебя побери? — кричал Янко вне себя от бешенства.

Борис с трудом удерживал за ошейник разъяренную собаку.

— Не беспокойся, отпусти Диану! Пусть она только сунется — я размозжу ей голову стулом! Ты хочешь, чтобы я ушел? Ну так я ухожу сегодня же вечером, чтоб тебя черт побрал!

Борис стоял мертвенно-бледный у письменного стола. Янко быстрыми шагами вышел из комнаты и хлопнул дверью так, что весь дом задрожал. Он услышал, как в кабинете залаяла Диана.

— Какой негодяй! — закричал Янко, когда, дрожа всем телом, вошел к себе в комнату.

Он позвонил лакею.

— Уложи всё это, быстро! — закричал он. — Собери вещи, я позже пришлю за ними.

— Чтоб тебя черт побрал! — еще раз крикнул Янко, с громким топотом сбегая вниз по лестнице.

У Янко были дурные манеры.

XXVI

Кипя от злости, Янко быстро шагал по улицам. Над городом опускалась ночь. Через несколько минут он уже забрел в виноградники.

— Я был прав, он действительно просто свинья во фраке! — кричал Янко, и смертельная ненависть к Борису разгоралась в нем. Завтра он вызовет его на дуэль. Он насильно всунет ему в руку армейский пистолет и крикнет: «Ну стреляй же ты, свинья!» О, Янко совершенно обезумел. «Ты знаешь Диану!» Не хватало только, чтобы он натравил на меня собаку! Он держал ее подле себя для защиты, этот трус… Диану я завтра подстрелю!»— скрежетал зубами Янко, полный внезапной ненависти к ни в чем не повинной собаке. Он мчался всё дальше и дальше. «Надменный дурак! Чтоб он околел!»