Город без людей
Шрифт:
Омер попросил позвать Неджми. Встречаться с рыжеусым дежурным гостиницы ему не хотелось. Завидев в дверях маленького подмастерья и рядом с ним Неджми, он искренне обрадовался и почувствовал облегчение, словно встретился со своим старым, любимым другом. Омер, улыбаясь, пошел ему навстречу, и они крепко обнялись.
— Неджми, отдай куда-нибудь вот это постирать, — попросил Омер, протягивая ему пакет с грязным бельем, — а я завтра зайду.
Простившись с Неджми, он вышел на улицу и долго бродил по городу.
Когда он наконец добрался до улицы, где жила Гёнюль, было уже темно.
За стеклянной дверью
После ужина Гёнюль хотела отдать ему свою комнату, а сама перейти в комнату матери, но Омер, не желая никого беспокоить, настоял чтобы ему постелили на полу в гостиной.
Сейчас он сидел на тюфяке, подложив подушку между спиной и стеной, и смотрел на свет, трепетавший в комнате Гёнюль.
Весь дом погрузился в тишину. На стекле двери, как на экране, появлялись оживавшие в его душе воспоминания, сливаясь в один светлый образ неуловимой мечты.
Находиться между жизнью и смертью и вдруг получить возможность быть так близко, почти рядом с Гёнюль — это было похоже на какое-то чудо, возможное только во сне! И хотя ее тень совершенно явственно двигалась сейчас на стекле двери, он никак не мог этому поверить. Перед его глазами вновь проходили все радости минувших лет, которые так неожиданно были прерваны.
После стольких лет опять, как наяву, он увидел ложу в кинотеатре, загородную кофейню и их самих, крепко прижавшихся друг к другу в темноте. То, что, казалось, навсегда погибло и было похоронено, стало вновь прорастать и возвращаться к жизни.
Свет вдруг погас.
Послышался тихий скрип пружины. Потом этот звук растаял и канул где-то в ночной тишине, словно камень, брошенный в спокойную воду. Омер знал, что он уже не сможет уснуть. Все его тело пылало. Губы пересохли. Горячее дыхание словно обжигало их.
Он не выдержал. Встал, подошел к окну и прильнул пылающим лбом к холодному стеклу.
Свет опять зажегся.
Скрип пружины еще раз нарушил застывшую тишину. На стекле двери вновь появилась тень. Дверь отворилась. Показалась Гёнюль.
— Тебе неудобно? — шепотом спросила она и сделала несколько шагов к нему.— Ты же сам не захотел лечь на кровати... — все тем же шепотом продолжала она, — а на полу, наверно, не сможешь уснуть...
Омер молчал. Тишина, сгущаясь, наполнила комнату, поглотила все и словно остановила время. Только трепет огня, светившего в комнате Гёнюль, ничто не могло остановить...
VII
Так совершены небо и земля и все воинство их. И совершил бог к седьмому дню дела свои, которые он делал, и почил в день седьмой от всех дел, которые делал. И благословил бог седьмой день и освятил его; ибо в оный почил от всех дел своих, которые бог творил и созидал.
В то утро короткий весенний дождь смочил землю, а затем настал теплый день.
Омер поднялся раньше всех, быстро оделся и приготовился к переезду. Поскольку никаких вещей у него не было, он ограничился тем, что вместе с матерью Гёнюль сходил на новую квартиру, осмотрел предназначенную ему комнату и тут же обо всем договорился со своими новыми хозяевами. Это была довольно большая комната
с железной кроватью и гардеробом. На единственном окне висела простенькая занавеска с яркими цветами.Теперь Омер сгорал от нетерпения как можно скорее осуществить все то, о чем он день тому назад мог лишь мечтать.
Быстро проглотив кофе, которым угостила его хозяйка, он выскочил на улицу. Омер чувствовал легкое опьянение от сознания, что все улаживается именно так, как он хотел. Словно на крыльях летел он в сторону площади Султанахмет.
Сначала он хотел взять такси, но тут же отказался от этой мысли, внушившей ему чувство отвращения к самому себе. Как бы стараясь наказать себя за старые привычки, дававшие временами о себе знать, он решил не пользоваться даже автобусом и трамваем. Вчера вечером, когда Омер бродил по улицам, он присмотрел в районе Султанахмет, почти рядом с зданием суда, небольшую конторку, сдававшуюся в аренду. Сосед-бакалейщик, у которого Омер спросил об этой конторке, сообщил, что она принадлежит его свояченице Айше, живущей неподалеку.
Омер, несясь по улице, мысленно беседовал с самим собой: «Сниму у тебя, Айше, эту конторку... Ты обязательно должна мне ее сдать. Потому что я хочу теперь жить, Айше, обязательно жить... Жить, как, все эти суетящиеся по городу и похожие друг на друга люди... Жить, понимая и любя их... Не ставя себя выше их и не связывая себя ничем, что могло бы оторвать от них... Делить с ними все радости и невзгоды. Всегда и во всем быть вместе с ними, а если понадобится, вместе с ними бороться и вместе умереть...»
Омер быстро уладил все формальности, необходимые для аренды этой маленькой конторки. У Айше он раздобыл небольшой старый столик, прихрамывающий на одну ножку, и плетеный стул. Обставив таким образом свою будущую конторку, он поспешил к Сиркеджи. Зайдя в парикмахерскую, он попросил позвать Неджми.
Когда тот явился, Омер отвел его в сторону и, достав револьвер, тяжесть которого он ощущал все эти дни, тихо сказал:
— Послушай, Неджми... Ты мог бы продать эту вещь?
Неджми вытаращил глаза, с удивлением посмотрел на револьвер, потом на Омера и расплылся в улыбке:
— Ай-да Хасан-бей!.. Ты что же, все деньги уже пустил по ветру?
— Вроде того...
— Продать можно. А разрешение у тебя есть?
— Вообще-то есть, но я его потерял, так что можешь считать, что нет...
— Тогда он будет стоить немного дешевле...
— Ладно, сколько дадут...
Неджми понимающе покачал головой и вздохнул:
— Ох, уж эти стамбульские красотки!.. Они и штаны заставят человека продать.
— Я через час зайду к тебе, — предупредил Омер. — Ты до обеда сможешь оформить разрешение для продажи?
— Конечно, невелико дело...
Оставив Неджми револьвер, Омер отправился покупать пишущую машинку, которую он тоже присмотрел еще вчера. Половину стоимости машинки он мог заплатить наличными, а половину в следующем месяце. Для этого достаточно было поручительства Гёнюль. Прямо из магазина Омер позвонил ей.
— Я хочу купить здесь в рассрочку пишущую машинку... Ты могла бы дать гарантию уплаты?
В телефонной трубке послышался удивительно знакомый, родной, приятный голос, говоривший слова, которые еще больше согревали и пробуждали у него уверенность в себе и в своих силах.