Город Бездны

– Не совсем, но продолжайте.

– Вам кажется, что между скукой и болью нет ничего общего. Это потому, что вы подвержены боли лишь иногда – можно сказать, принимаете ее малыми дозами. Вам не знаком ее истинный вкус. Разница между вашей и моей скукой – все равно что между снегом и жидким азотом. Суньте руку туда и туда, и вы почувствуете эту разницу.

– Скука – не стимул.

– А вот я в этом не уверен. Во всяком случае, есть определенная зона человеческого мозга, она отвечает за ощущение, которое мы называем скукой. С этим вы не поспорите. По логике, такую зону должен активировать некий внешний стимул, как зрительную или слуховую зону… – Он поднял руку. – Я предвижу ваше возражение. Среди моих талантов есть и способность к предвидению, можно сказать, это один из симптомов моего состояния. Я нейронная сеть, изначально столь хорошо воспринимающая то, что положено воспринимать, – ей даже не пришлось развиваться с годами. Ладно, вернемся к нашей проблеме. Несомненно, вы собирались сказать, что скука – реакция не на стимул, а на отсутствие стимулов. Скажу вам так: отсутствие стимулов – тоже стимул. Вы слышите тишину между нотами, а я – музыку. Вы видите черный узор на белом, я вижу белый на черном. Более того, я фактически вижу оба узора сразу. – Он снова усмехнулся, точно маньяк, который много лет просидел в темнице, закованный в цепи, и теперь ведет философскую беседу с собственной тенью. – Я вижу все. Да иначе и невозможно, когда достигаешь моей… как бы это выразиться… глубины опыта.

– Вы законченный псих, угадал?

– Я был психом, – подтвердил Воронофф, явно не оскорбившись. – Прошел через безумие и оказался по ту сторону. Теперь безумие для меня такое же скучное состояние, как и здравомыслие.

Разумеется, он не чокнутый, по крайней мере не буйнопомешанный. Иначе не представлял бы интереса для Рейвича в качестве приманки. Воронофф обязан сохранять определенную связь с реальностью. Почти уверен: я никогда не пребывал в подобном состоянии, хотя был по горло сыт скукой. Но отказывать этому человеку в абсолютном самоконтроле – значит подвергать себя смертельной опасности.

– Вы могли бы положить этому конец, – вежливо посоветовал я. – Организовать самоубийство в вашем городе легче легкого.

– А чем еще он и такие, как он, занимаются, по-вашему? – вмешалась Зебра. – Нет, у них это не называется самоубийством. Просто вдруг человек проявляет нездоровую тягу к приключениям, в которых крайне сложно уцелеть, – например, прыгает в газовый гигант или сводит знакомство с затворниками.

– Почему бы и нет, Воронофф? – Настал мой черед улыбаться. – Хотя погодите. Вам это почти удалось, правда? Став Рейвичем, вы ведь надеялись погибнуть от моей руки. Вполне достойный способ избавиться от боли. Мудрый бессмертный старец сражен пулями чужака-головореза, после того как принял облик беглеца, которому грозит опасность…

– Сражен несуществующими пулями? Вот это был бы номер, Мирабель! Право слово, я бы жизни не пожалел, чтобы такое увидеть.

– Очко в вашу пользу.

– Одно «но», – заметила Зебра. – Вы отдаете себе отчет, что чересчур вошли во вкус? – заметила Зебра.

Воронофф посмотрел на нее с плохо скрываемой злобой:

– Во вкус чего, Тарин?

– Вам понравилось играть роль добычи? – произнес я за Зебру. – Ведь это действительно облегчало вам боль?

– А вы много знаете о боли?

– Нет. Скажите честно, Воронофф, разве она не права? Впервые за многие годы вы вспомнили о том, что такое настоящая жизнь. И принялись рисковать напропалую, стремясь удержать остроту ощущений. До сих пор вас ничто не удовлетворяло, я прав? Даже прыжки в Бездну. Слишком слабые ощущения.

Воронофф глядел на нас. И глаза у него горели.

– А на вас когда-нибудь охотились? Вы хоть представляете себе, что это такое?

– Мне довелось испытать это сомнительное удовольствие, – признался я. – И совсем недавно.

– Я говорю не о вашей «Игре», – процедил Воронофф с безграничным презрением. – Подонки охотятся на подонков – к присутствующим это, разумеется, не относится. Выбрав на роль дичи вас, Мирабель, они настолько перестраховались, что с равным успехом могли бы завязать вам глаза и влепить пулю, не дожидаясь, когда вы сделаете хотя бы шаг.

– Забавно, но я готов с вами согласиться.

– Все могло быть иначе. Если бы они решили играть честно и дали бы вам уйти подальше, прежде чем начинать облаву, – чтобы ваша смерть не была настолько неизбежной. Если бы позволили вам найти убежище и затаиться там. Совсем другое дело, вы согласны?

– Почти, – ответил я. – Все же есть одно «но»: я бы не пошел на это добровольно.

– Как знать. Если бы «Игра» того стоила, если бы вас ожидала награда. Если бы вы думали, что уцелеете.

– А чем вознаградили вас, Воронофф?

– Болью. Это освобождение. Хотя бы на несколько дней.

Кажется, я о чем-то спросил и, похоже, даже успел получить ответ – то ли от Зебры, то ли от угрюмого амбала с пистолетом, здорово смахивающим на дубинку. Более или менее отчетливо я запомнил лишь случившееся через несколько секунд – связующие моменты полностью стерлись из памяти. Сначала вспышка света и волна жара: фуникулер, следующий за нами, открыл огонь. Потом пронзительный визг, с которым взрывная волна вскрыла кабину, словно консервную банку. Начинка фуникулера – механизмы из металла и пластика – испарилась в огненном облаке. Кажется, несколько секунд после этого мы падали: перебитые и искореженные выстрелом рычаги уже не цеплялись за тросы.

Через пару секунд падение резко прекратилось. Скорее всего, именно в этот миг я полностью пришел в себя. Первое, что я осознал – до того, как на меня обрушилась боль, – наша машина перевернулась вверх тормашками: стол торчит из потолка, а в полу с неоновыми узорами зияет рваная дыра, в которой видна Бездна, обрамленная гнойными наростами Мульчи.

Тяжеловес-охранник исчез. Все, что от него осталось, – это его оружие, оно с грохотом перекатывалось взад-вперед по импровизированному полу при каждом толчке – фуникулер делал попытки удержать неустойчивое равновесие. Рукоятку все еще сжимала аккуратно отрезанная кисть. Разглядывая сколы кости, я вспомнил, как остался без ступни, когда на наш лагерь напали люди Рейвича. Вспомнил, как ощупал культю, а потом поднес к глазам окровавленную ладонь, отказываясь верить в то, что меня лишили части тела, словно захватили небольшой участок моей территории.

Однако теперь я точно знал, что со мной ничего подобного не случалось.

Мы с Зеброй, закатившись в угол салона, изо всех сил сжимали друг друга в объятиях. Воронофф исчез, не оставив ни малейшего следа. Боль накатывала волнами. Однако, уделив своему состоянию некоторое внимание, я решил, что все кости целы.

Фуникулер качался и поскрипывал. Внутри было тихо, я слышал лишь тяжелое дыхание и слабые стоны Зебры.

– Таннер? – Она приоткрыла глаза, переполненные болью. – Что случилось?

– Нас подбили, – объяснил я.

Похоже, она даже не догадывалась о том, что нас кто-то преследовал, и, в отличие от меня, не ожидала неприятностей.

– Вероятно, из мощного лучемета. Судя по всему, мы застряли в Пологе.

– Мы целы? – Вздрогнув, она высвободила руку. – Нет, погоди. Глупый вопрос. Ужасно глупый.

– Ты не ранена?

– Я… хм… минутку.

Ее взор на миг затуманился, потом снова обрел ясность.

– Нет, ничего такого, по крайней мере несколько часов продержусь.

– Что ты сейчас делала?

– Обследовала себя на предмет повреждений, – нехотя произнесла она. – А как ты, Таннер?

– Надеюсь выжить. Любой на моем месте надеялся бы.

Машина дернулась и заскользила вертикально вниз. Последовал новый рывок, и движение прекратилось. Я старался не смотреть в дыру, зияющую у моих ног, но успел заметить, что высота заметно возросла, а Мульча внизу напоминает крупномасштабную карту. Обзор заслоняли несколько членистых необитаемых щупальцев Полога, сросшихся между собой. Они лишь усиливали ощущение неимоверной высоты. Потом за полупрозрачной перегородкой зашевелились тени, и машина снова вздрогнула.