Город чудес
Шрифт:
— И что потом?
— Мы все исправим, — говорит Алвос. Ее лицо — маска скорби и отчаяния. — Исправим то, что с нами сделали.
— Ты говоришь как Ноков.
— Возьми меня за руку, — говорит Алвос. — И мы сможем его победить. Никто другой не сумеет. Вот почему нас разрезали надвое, ведь вместе мы могли стать сильнее всех богов вместе взятых. Разве ты не помнишь, почему нас так боялись?
Мальвина склоняет голову.
— Потому что… потому что все подвластно времени.
— Да, — шепчет Алвос. — Да! Столько заговоров, столько интриг. Погляди, какой мир построили те немногие, кто
— И что ты с этим сделаешь? — спрашивает Мальвина.
Алвос склоняется к ней.
— Сотру начисто, — свирепо говорит дух грядущего. — Сотру всю скорбь, всю боль, всю историю — и начну заново.
Мальвина сидит в молчании.
— Единственный способ по-настоящему начать с чистого листа, — говорит Алвос, — это стереть написанное кровью. Многие пытались убедить меня в ином. Но я знаю теперь, что это правда.
Мальвина медленно поворачивается, чтобы взглянуть на Мирград внизу. Она видит, что мир признал их сближение: по мере того как минувшее и грядущее становятся ближе, настоящее не знает, как себя вести, и просто ждет. Она видит Нокова, который висит в воздухе под ними — его лицо искажено страхом и яростью.
Ей это нравится. Ей нравится видеть его испуганным и слабым. После того что он сделал с Таваан и другими детьми, это зрелище, возможно, последнее, чем она может наслаждаться.
— Он заслуживает этого, не так ли? — тихо говорит она.
— Да, — отвечает Алвос. — Он забрал мою мать. Он забрал любовь всей твоей жизни. А все потому, что был зол и напуган. Он этого заслуживает. А мы не заслуживали такой боли. Никто в этом мире не заслужил той боли, которую испытал. Никто.
Мальвина не поворачивается, чтобы посмотреть на протянутую руку Алвос. Она долго молчит. Затем тихо говорит:
— Мне все равно никогда не нравилось быть собой.
И берет Алвос за руку.
Зависнув в нескольких сотнях футов над Мирградом, Ноков отчетливо понимает: происходит что-то нехорошее.
Прежде всего, он не может пошевелиться. Но дело не только в этом.
Он достаточно силен, чтобы понять, что со временем что-то пошло не так. Он продолжает снова и снова переживать одну и ту же долю секунды — часть времени, настолько малую, что она почти незначительна. Стороннему наблюдателю — если бы таковой мог противостоять этим эффектам, конечно, — он казался бы оцепеневшим.
Но нет. Ноков достаточно силен, чтобы это знать, и он должен быть достаточно силен, чтобы преодолеть то, что происходит. Он действительно должен. Но почему-то он не может этому противиться.
«Я самое могущественное Божество из всех, что когда-то существовали, — думает он, но все тщетно. — В чем дело? Что происходит?»
А потом он начинает двигаться.
Его тянет вверх, к дальнему краю башни, где кто-то, как он теперь видит, спускается по лестнице.
Это женщина. Высокая и благородная, бледная и чуждая, облаченная в…
Мгновения. Секунды. Ленты судьбы, потоки времени. С ее рук ниспадают все приливы и все шторма всех морей, все рассветы и закаты; с ее спины свисает плащ из всех рождений
и всех смертей, минувших и грядущих; ее бедра окутывает юбка из всех неистовых желаний, которые не проходят со временем, мечтаний о том, чтобы некие моменты, какими бы красивыми или жестокими они ни были, длились, продолжались, не кончались. А на подоле этой юбки — широкая черная окантовка, предназначенная для того, чтобы положить этим желаниям конец.Незнакомка поворачивается к нему лицом, и он понимает, что она тянет его к себе.
Знакомое ощущение наводняет разум Нокова: застарелый ужас быть пойманным в ловушку очень опасной и очень безжалостной женщиной.
Он хочет сказать: «Кто ты?» — но его уста не в силах вымолвить ни слова.
Однако женщина отвечает, как будто услышала его.
— Ты знаешь меня, Ноков, — произносит она. — Ты знаешь меня, сын тьмы, сын ночи.
Когда она говорит, он чувствует, что знает, что она собирается сказать, как если бы она уже это сказала.
— Не знаю, — пытается он ответить. — Я не знаю.
Она тянет его ближе. Ее глаза наполнены умирающими звездами.
— Знаешь, — говорит она. — Я море, в котором плывет ночь. Я страна, где все остальные Божества резвятся и играют в свои мелкотравчатые игры. Все, что ты делаешь, все, чем ты был, — все это произошло в моей тени. Я время, Ноков. Я каждый рассвет и каждый закат. И поэтому твои воля и желание ничего для меня не значат.
Она тянет его еще ближе. Ее глаза теперь наполнены могилами, и лесными пожарами, и детьми, родившимися бездыханными.
— Но я также женщина, мать которой ты убил, — шепчет она. — Я женщина, любовь которой ты пожрал. Ты украл у меня все. Ты украл у меня моих братьев и сестер.
— Я… мне пришлось! — пытается сказать Ноков. — Мне пришлось! Со мной поступили несправедливо, несправедливо!
— Но больше всего я презираю тебя, — продолжает женщина, — за то, что ты сделал меня тем, кто я есть сейчас. Я была счастлива быть смертной. Я была счастлива быть влюбленной. Я была счастлива быть маленькой. Но ты вынудил меня действовать и заставил сбросить все, что я люблю, как змея сбрасывает шкуру.
Она тянет его к себе. В ее глазах — все секунды пути меж звезд, бескрайняя протяженность времени, что простирается в обширной пустоте мира.
— Никто меня не спас! — пытается крикнуть Ноков. — Никто мне не помог! Я был один, я был один!
— Я избавлю тебя от этого бремени, — говорит женщина. Они теперь так близки, что она может шептать ему на ухо. — Все имеет свой конец, Ноков. Я это видела. Я видела конец всего сущего.
Она протягивает к его лицу палец.
Ноков пытается корчиться, кричать и плакать, но не может.
— И твой, — говорит она, — прячется за следующей секундой…
Ее палец приближается.
— …как насекомое под камнем.
Она легко касается его щеки.
И Ноков мгновенно исчезает.
Семпрос, богиня времени, стоит одна на лестнице.
Она оглядывается. Если бы она хотела, могла бы разобраться со всеми чудесами, которые Ноков оставил позади себя: со стенами, лестницами, мертвым сенешалем и его копьем внизу. Но она этого не делает.
Потому что это не имеет значения. Она собирается все это устранить.