Город гибели

Иногда он настаивал, чтобы жена сопровождала его; и они уезжали ранним утром, трясясь рядом на узком сиденье над беспомощными свиньями, связанными по ногам и уныло хрюкавшими на каждой колдобине. Утренние поездки были тихими; но вечером по дороге домой подвыпивший Жан-Пьер злобно ворчал и рычал на проклятую женщину, не способную выносить детей, как у всех людей. Сюзанна, крепко держалась за повозку, чтобы не упасть при беспорядочном раскачивании, делала вид, что не слышит.

Однажды, когда они проезжали Плумар, какой-то темный и пьяный порыв заставил его резко остановить лошадь напротив кладбища. Луна плыла среди легких белых облаков. Могильные камни бледно мерцали под резными тенями деревьев на церковном дворе. Спали даже деревенские собаки. Только соловьи бодрствовали и высвистывали над тишиной могил звонкие трели любовных песен. Жан-Пьер тупо сказал жене:

— Как ты думаешь, что это такое?

Он показал кнутом на колокольню, на которой большой циферблат часов, висевших высоко в лунном свете, казался мертвеннобледным лицом без глаз. Осторожно вылезая, Жан-Пьер вдруг свалился на землю, но, поднявшись, вскарабкался по ступенькам к железным воротам церковного двора. Затем, прижавшись лицом к решетке, невнятно выкрикнул:

— Эй, там! Выходи!

— Жан! Вернись! Вернись! — умоляла жена тихим голосом.

Не обращая на нее внимания, он, казалось, чего-то ждал. Соловьиное пение металось между стенами ограды и тонуло в пучине каменных крестов и ровных серых плит, изрезанных словами надежды и печали.

— Эй! Выходи! — громко кричал Жан-Пьер.

Соловьи прекратили пение.

— Никого? — не отступал Жан-Пьер. — Здесь никого нет. Сплошной ваш обман, вороны. Вот что это такое. Нигде и никого. Терпеть не могу. Ну-ка! Хоп!

Он стал изо всех сил трясти ворота, и железная решетка загрохотала с ужасным лязгом, словно цепь, когда ее тащат по каменным ступеням. Где-то рядом торопливо залаяла собака. Жан-Пьер, пошатываясь, направился назад и после трех неудачных попыток взобрался наконец в повозку.

Сюзанна сидела совершенно спокойно и тихо. Жан-Пьер сказал ей с пьяной суровостью:

— Видала?.. Никого… Меня одурачили! Беда! Но кое-кто за это заплатит. Первого же, если увижу у дома, отстегаю кнутом… по его черному хребту… Отстегаю. Чтоб и духу не было… он только помогает мерзким воронам грабить бедняков. Я человек… Вот увидим, могу ли я иметь таких же детей, как у других… запомни это… Они не будут все… все… вот увидим…

Прикрыв лицо, Сюзанна вскрикнула:

— Не говори так, Жан; не говори так, муж мой!

Жан-Пьер с размаху ударил ее тыльной стороной руки по голове, сбив на дно повозки, и Сюзанна затаилась там, покорно подскакивая при каждом толчке. Муж ее бешено понесся, привстав, размахивая кнутом и дергая поводьями. Лошадь скакала тяжелым галопом, и в такт бегу подпрыгивала на ее широком загривке сбруя.

Ночная округа наполнилась шумом раздраженно лаявших деревенских собак, преследовавших громыхающую повозку. Пара запоздалых путников едва успели отскочить в канаву. У своей собственной калитки Жан-Пьер налетел на столб и был выброшен из повозки головой вперед. Лошадь медленно подошла к двери. На пронзительные крики Сюзанны из дома выбежали работники. Она подумала, что муж мертв, но он всего лишь заснул в том месте, где упал, и обругал поспешивших к нему людей за то, что потревожили его сон.

Наступила осень. Облака низко нависли над черными склонами холмов; мертвая листва кружилась под голыми деревьями, пока ветер, тяжело вздохнув, не укладывал ее в ложбины обнаженных долин. С утра до вечера повсюду виднелись черные оголенные сучья, узловатые и извивающиеся, как будто скорчившиеся от боли; они печально качались между дождевыми тучами и промокшей землей. Ручьи, чистые и кроткие в летние дни, утратив свои нежные краски, яростно обрушивались, словно бешеные самоубийцы, на камни, преграждавшие путь к морю.

Жан-Пьер бродил под моросящим дождем по полям или мерил размашистым шагом гребни холмов. Одинокий и вознесенный к серым завесам медленно сносимых ветром туч, он как будто расхаживал по самому краю вселенной. Несчастный отец смотрел на черную землю, на землю безмолвную и подающую надежды, на таинственную землю, вершащую свое жизнеутверждающее дело в мертвенной тишине под покровом печального неба. И ему казалось, что для мужчины еще хуже не иметь надежд на плодородие полей, чем не иметь детей; ему казалось, что земля убегает от него, пренебрегает им, смотрит на него хмуро, подобно темным тучам над его головой.

Вынужденный в одиночестве созерцать свои поля, Жан-Пьер почувствовал ничтожность человека, исчезающего раньше этих комьев. Должен ли он оставить надежду иметь рядом с собой сына, который смотрел бы на вспаханную землю хозяйским глазом? Человека, который думал бы, как он, и чувствовал бы, как он; человека, который был бы частью его самого, но остался бы по-хозяйски топтать эту землю, когда он уйдет!

Жан-Пьер вспомнил о своих дальних родственниках и так рассвирепел, что выругал их вслух. Им! Никогда! Он повернул к дому, двигаясь прямо по направлению к своему жилищу, чья крыша виднелась сквозь остовы деревьев. Когда Жан-Пьер перелез через ограду, на поле, не спеша, обосновалась стая каркающих птиц; они по одной садились за его спиной.

В тот день мадам Левай сразу после полудня отправилась в свой дом возле Керваньона. Ей нужно было расплатиться с рабочими, занятыми поблизости на ее гранитном карьере, и еще в этом маленьком доме был магазин, где рабочие без хлопот могли потратить зарплату и не ездить в город.

Дом одиноко стоял среди скал. К двери вела грязная, каменистая дорожка. Морские ветры, достигая берега у мыса Стоункатер, яростно выли среди неподвижных нагромождений черных валунов, упорно державших короткорукие высокие кресты наперекор страшному невидимому напору. Укрытое от ветра жилище стояло в звучной и тревожной тишине: все напоминало затишье в центре урагана.

В штормовые ночи во время отлива бухта Фежер, находившаяся в пятидесяти футах ниже дома, казалась огромной черной ямой, из которой слышались бормотание и вздохи, как будто пески там, внизу, были живыми и жаловались. Во время прилива вода налетала на края скалы короткими бросками, которые завершались вспышками мертвенно-бледного света и столбами брызг, ниспадавших на берег и жаливших насмерть траву на пастбищах.

С холмов спустилась темнота, проплыла над побережьем, потушила красные огни заката и направилась в сторону моря, преследуя убегающий отлив. Ветер прекратился с заходом солнца, оставив за собой обезумевшее море и опустошенное небо. Небеса над домом казались одетыми в черные лохмотья, прихваченные тут и там огненными булавками.

В этот вечер мадам Левай стала прислугой для своих собственных рабочих и постаралась побыстрее их спровадить.

— Такая старая женщина, как я, в этот поздний час должна быть в постели, — повторяла она добродушно.

Но рабочие из карьера пили и заказывали еще. Они перекрикивались за столом, как будто разговаривали через поле. За одним концом стола четверо играли в карты, стуча по дереву твердыми костяшками пальцев и ругаясь при каждом ходе. Один сидел с потерянным взглядом, без конца напевая куплет одной и той же песни. Два других, в углу, таясь от окружающих, яростно ссорились из-за какой-то женщины, пристально глядя друг другу в глаза, как будто стараясь выжечь их, но разговаривали шепотом, сдержанным ядовитым шипением приглушенных слов, обещавшим насилие и убийство.