Город Градов
Шрифт:
Оказалось, что в ближних к Градову деревнях - не говоря про дальние, что в лесистой стороне, - до сей поры весной в новолунье и в первый гром купались в реках и озерах, умывались с серебра, лили воск, окуривали от болезней скот и насвистывали ветер.
"Холуйство!
– подумал Иван Федотыч, послушав старуху.
– Только живая сила государства - служилый, должный народ способен упорядочить это мракобесие".
Идя на службу, Иван Федотыч чувствовал легкость желудка от горячего чая старухи и покой мысли от убежденности в благотворном государственном начале.
На службе Ивану
"Ездили они, отцы наши, воровские казаки, - читал в деле Шмаков, - по уездам, рубили помещиков и вотчинников, за которыми были крестьяне, а черных людей, крестьян и боярских людей и иных служилых людей никого не рубили и не грабили".
Дело о землеустройстве потомков Алены тянулось уже пятый год. Теперь пришла новая бумага от них с резолюцией начальника учреждения:
"Тов. Шмакову. Реши это дело, пожалуйста, окончательно. Пятый год идет волокита о семи десятинах. Доложи мне срочно по сему".
Шмаков исчитал все дело и нашел, что это дело можно решить трояко, о чем и написал особую докладную записку начальнику учреждения, не предрешая вопроса, а ставя его на усмотрение вышестоящих инстанций. В конце записки он вставил собственное изречение, что волокита есть умственное коллективное вырабатывание социальной истины, а не порок. Управившись с Аленой, Шмаков углубился в поселок Гора-Горушку, который жил на песках, а на лучшие земли не выходил. Оказалось, что поселок жил тихим хищничеством с железной дороги, которая проходила в двух верстах. Поселку давали и деньги и агрономов, а он сидел на песке и жил неведомо чем.
Шмаков написал на этом деле резолюцию:
"Гору-Горушку считать вольным поселением, по примеру немецкого города Гамбурга, а жителей - транспортными хищниками; земли же надлежит у них изъять и передать в трудовое пользование".
Далее попалось заявление жителей хутора Девьи Дубравы о необходимости присылки им аэроплана для подгонки туч в сухое летнее время. К заявлению прилагалась вырезка из газеты "Градовские известия", которая обнадежила девьедубравцев.
"Пролетарский Илья Пророк.
Ленинградский советский ученый профессор Мартенсен изобрел аэропланы, самопроизвольно льющие дождь на землю и делающие над пашней облака. Будущим летом предположено испытать эти аэропланы в крестьянских условиях. Аэропланы действуют посредством наэлектризованного песка".
Изучив все тексты сего дела, Шмаков положил свое заключение:
"Ввиду сыпящегося из аэроплана песка, чем уменьшается добротность пахотных почв, признать отпуск аэроплана хутору Девьи Дубравы пока преждевременным, о чем и уведомить просителей".
Остаток трудового дня Шмаков истратил целиком и полностью на заполнение форм учета учетной работы, наслаждаясь графами и терминами государственного точного языка.
На пятый день службы Шмаков познакомился с заведующим административно-финансовым отделом земельного управления Степаном Ермиловичем Бормотовым.
Бормотов принял Шмакова спокойно, как чуждое интересам дела явление.
– Товарищ Бормотов, - обратился
Шмаков, - у нас дело стоит: вы почту приказали отправлять два раза в месяц оказиями.Бормотов молчал и подписывал ассигновки.
– Товарищ Бормотов, - повторил Иван Федотыч, - у меня тут срочные бумажки, а отправлять почту будут через неделю чохом...
Бормотов нажал кнопку звонка, не глядя на Шмакова.
Вошел испуганный пожилой человек и прищурился на Бормотова с почтительным и усиленным вниманием.
– Отнеси это в ремесленную управу, - сказал Бормотов человеку.
– Да позови мне какую-нибудь балерину из переписчиц.
Человек не осмелился ничего сказать и ушел.
Вошла машинистка.
– Соня, - сказал ей Бормотов, не взирая на нее, а узнав по запаху и иным косвенным признакам.
– Соня! Ты оперплан не переписала еще?
– Переписала, Степан Ермилыч!
– ответила Соня.
– Это операционный план? Ах, нет, не переписала!
– Ну вот, ты спроси сначала, а потом отвечай, а то - переписала!
– Вы про операционный спрашиваете, Степан Ермилыч?
– Ну да, не про опереточный! Оперплан и есть оперплан!
– Ах, я его сейчас только вдела в машинку!
– Вдела и держи там!
– ответил Степан Ермилыч.
Тут Бормотов кончил подписывать ассигновки и заметил Шмакова.
Бормотов прослушал и ответил:
– А как же в Вавилоне акведуки строили? Хорошо ведь строили? Хорошо! Прочно?
– Прочно! А почта ведь там раз в полгода отправлялась, и не чаще! Что теперь мне скажешь?
– Бормотов знающе улыбнулся и принялся подписывать подтверждения и напоминания.
Шмаков сразу утих от такого резона Бормотова и недоуменно вышел. По дороге он дышал воздухом старой деловой бумаги и думал о том, что значит ремесленная управа, которую упомянул Бормотов. Думал Шмаков и еще кое о чем, но о чем - неизвестно.
В дверях административно-финансового отдела спорили два человека. Каждый из них был особенный: один утлый, истощенный и несчастный, пьющий водку после получки, другой - полный благотворности жизни от сытой пищи и внутреннего порядка. Первый, тощий, свирепо убеждал второго, что это глина, держа в руке какой-то комочек. Другой, напротив, стоял за то, что это песчаный грунт, и удовлетворялся этим.
– А почему? Ну почему песок?
– пытал его тощий.
– А потому, что сыплется, - резонно говорил тот, что поспокойнее. Потому, что мукой пылит. Ты дунь!
Тощий дунул - и что-то вышло.
– Ну?
– спросил утлый человек.
– Что - ну?
– сказал плотный.
– Сыплется, - значит, песок!
– А ты плюнь, - догадался тощий.
Его недруг взял в свои руки комок неведомого грунта и смачно харкнул, уверенный в неразмочимой природе песка.
– Ну?
– торжественно взогласил тощий.
– Помни теперь!
Тот помял и сразу согласился, чтобы не рушить равновесия чувств.
– Глина! Мажется. Дребедень!..
Шмаков прослушал беседу друзей и, достигнув своего стола, сейчас же сел писать доклад начальнику управления - "О необходимости усиления внутренней дисциплины во вверенном Вам управлении, дабы пресечь неявный саботаж".