Город Градов

Шмаков сел и достойно выпил пива - среднего непорочного напитка; высшей крепости он не пил.

Но тут встал Обрубаев... Его заело; он озлобился и приготовился быть на посту. Пост его был видный - кандидат ВКП; но такое состояние Обрубаева службе не помогало, он был и остался делопроизводителем с окладом в двадцать восемь рублей ежемесячно, по шестому разряду тарифной сетки при соотношении 1:8.

– Уважаемые товарищи и сослуживцы!
– сказал Обрубаев, доев что-то. Я не понимаю ни товарища Бормотова, ни товарища Шмакова! Каким образом это допустимо! Налицо определенная директива ЦКК - борьба с бюрократизмом. Налицо - наименования советских учреждений девятилетней давности. А тут говорят, что бюрократ - как его?

– зодчий и вроде кормилец. Тут говорят, что губком - епархия, что губпрофсовет - ремесленная управа и так далее. Что это такое? Это перегиб палки, констатирую я. Это затмение основной директивы по линии партии, данной всерьез и надолго. И вообще в целом я высказываю свое особое мнение по затронутым предыдущими ораторами вопросам, а также осуждаю товарищей Шмакова и Бормотова. Я кончил.

– Закон-с, товарищ Обрубаев!
– сказал тихо, вразумляюще, но сочувственно Бормотов.
– Закон-с! Уничтожьте бюрократизм - станет беззаконие! Бюрократизм есть исполнение предписаний закона. Ничего не поделаешь, товарищ Обрубаев, закон-с!

– А если я губкому сообщу, товарищ Бормотов, или в РКИ?
– мрачно сказал Обрубаев, закуривая для демонстрации папиросу "Пушку".

– А где у вас документики, товарищ Обрубаев?
– спросил Бормотов. Разве кто вел протокол настоящего собрания? Вы ведь, Соня, ничего не записывали?
– обратился Бормотов к единственной здесь машинистке, особо чтимой в земуправлении.

– Нет, Степан Ермилыч, - я не записывала; вы ничего не сказали мне, а то бы я записала, - ответила хмельная, блаженная Соня.

– Вот-с, товарищ Обрубаев, - мудро и спокойно улыбнулся Бормотов. Нет документа, и нет, стало быть, самого факта! А вы говорите - борьба с бюрократизмом! А был бы протокольчик, вы бы нас укатали в какую-нибудь гепею или рекаю! Закон-с, товарищ Обрубаев, закон-с!

– А живые свидетели!
– воскликнул зачумленный Обрубаев.

– Свидетели пьяные, товарищ Обрубаев. Во-первых, а во-вторых, они, так сказать, масса, существа наших разногласий не поняли и понять не могли, и дело мое наверняка пойдет к прекращению. А в-третьих, товарищ Обрубаев, выносит ли дисциплинированный партиец внутрипартийные разногласия на обсуждение широкой массы, к тому же мелкобуржуазной, попытаю я вас? А?! Выпьем, товарищ Обрубаев, там видно будет... Соня, ты не спишь там? Угощай товарища Обрубаева, займись чистописанием... Десущий, крякни что-нибудь подушевней.

Десущий сладко запел, круто выводя густые ноты странной песни, в которой говорилось о страдальце, жаждущем только арфы золотой. Затем делопроизводитель Мышаев взял балалайку: я, говорит, хоть и кустарь в искусстве, но побрякаю! И он быстро залепетал пальцами, выбивая лихой такт веселящегося тела.

Бормотов прикинулся благодушным человеком, сощурил противоречивые утомленные глаза и, истощенный повседневной дипломатической работой, вдарился бессмысленно плясать, насилуя свои мученические ноги и веселя равнодушное сердце.

Шмакову стало жаль его, жаль тружеников на ниве всемирной государственности, и он заплакал навзрыд, уткнувшись во что-то соленое.

5

А утром Градов горел; сгорели пять домов и одна пекарня. Загорелось, как говорят, с пекарни, но пекарь уверял, что он окурки всегда бросает в тесто, а не на пол, тесто же не горит, а шипит и гасит огонь. Жители поверили, и пекарь остался печь хлебы.

Далее жизнь шла в общем порядке и согласно постановлениям Градовского губисполкома, которые испуганно изучались гражданами. В отрывных календарях граждане метили свои беспрерывные обязанности. Со сладостью в душе установил это Шмаков в бытность на именинах у одного столоначальника, по прозвищу Чалый. В листках календаря значилось что-нибудь почти ежедневно, а именно:

"Явиться на переучет в терокруг - моя буква Ч, подать на службе рапорт о неявке по законной причине".

"В 7 часов перевыборы горсовета - кандидат Махин, выдвинут ячейкой, голосовать единогласно".

"Сходить в ком. отд.
– отнести деньги за воду, последний срок, а то пеня"... .

"Подать сведения горсанкомиссии о состоянии двора, - штраф, см. постановление ГИК".

"Собрание жилтоварищества о забронировании сарая под нужник".

"Протестовать против Чемберлена, - в случае чего стать, как один, под ружье".

"Зайти вечером постоять в красном уголке, а то сочтут отступником".

"Именины супруги сочетать с режимом экономии и производственным эффектом. Пригласить наш малый совнарком".

"Узнать у Марфы Ильиничны, как варить малиновый узвар".

"Справиться в загсе, как переменить прозвище Чалый на официальную фамилию Благовещенский, а также имя Фрол на Теодор".

"Переморить клопов и проверить лицевой счет жены".

"Суббота - открыто заявить столоначальнику, что иду ко всенощной, в бога не верю, а хожу из-за хора, а была бы у нас приличная опера, ни за что не пошел бы".

"Попросить у сослуживцев лампадного масла. Нигде нет, и все вышло. Будто для смазки будильника".

"Отложить 566-ю бутылку для вишневой настойки. Этот год високосный".

"Сушить сухари впрок - весной будет с кем-то война".

"Не забыть составить 25-летний перспективный план народного хозяйства - осталось 2 дня". Каждый день был занят.

Не в первый раз и не во второй, а в более многократный констатировал Шмаков то знаменательное явление, что времени у человека для так называемой личной жизни не остается - она заменилась государственной и общеполезной деятельностью. Государство стало душою. А то и надобно, в том и сокрыто благородство и величие нашей переходной эпохи!

– А как, товарищ Чалый, существует в вашей губернии точный план строительства?

– Как же-с, как же-с! В десятилетний план сто элеваторов включено: по десяти в год будем строить, затем-с двадцать штук мясохладобоен и пятнадцать фабрик валяной обуви... А сверх того водяной канал в земле до Каспийского моря рыть будем, чтобы персидским купцам повадно стало торговать с градовскими госорганами.

– Вон оно как!
– дал заключение Шмаков.
– Курс значительный! Ну, а денег сколько же вам потребно на эти солидные мероприятия?

– Денег надо множество, - сообщил Чалый второстепенным тоном.
– Того не менее, как миллиарда три, сиречь - по триста миллионов в год.

– Ого, - сказал Шмаков, - сумма почтительная! А кто же даст вам эти деньги?

– Главное - план!
– ответил Чалый.
– А уж по плану деньги дадут...

– Это верно!
– согласился Шмаков.

Вопрос получил надлежащее уточнение.

6

И жил Шмаков в Градове уже без малого год. Жизнь для него выдалась подходящая: все шло в общем порядке и по закону.

Лицо его было беззаботным, пожилым и равнодушным, как у актера в забвенной игре. Труд его жизни - "Записки государственного человека" подбивался к концу. Шмаков обдумывал лишь заключительные аккорды его.

Как и всюду по республике, над Градовом ночью солнце не светило, зато отсвечивало на чужих звездах.

Прогуливаясь для укрепления здоровья и поглядывая на них, Шмаков нашел однажды заключительный аккорд для своего труда:

"В сердце моем дышит орел, а в голове сияет звезда гармонии".