Город грехов
Шрифт:
— Какой же?..
— Не я, бес во мне говорил…
— И что же в итоге?..
— Я оставил проклятый город… предоставил мертвым погребать своих мертвецов… я блуждал, точно заблудшая овца, разносил слова, рожденные от бога, так мне казалось, а рожденное от бога есть бог… осенью я вернулся в город, застал отца еще живым… он был не последним в искусстве живописи… хвалу я воздаю отцу… впрочем, она ему не нужна… не для денег он жил, а для искусства… прожил так, как бы хотелось и мне прожить, но, увы, все свои способности я разронял на дороге, по которой ходил туда и сюда, пытался найти истину и узнать, где граница желаний, пока не пришла ко мне старость, смерть и избавление,
— Вы думаете, что тут собрались одни мертвые?..
— Нет, не только…
— Что вы хотите этим сказать?..
— Только то, что сказал…
— Ну, я пошел… — артист встал. — Этот обмен репликами между нами был не совсем бесполезен… я услышал что хотел… вы идете?.. — спросил артист, обращаясь к писателю и философу.
— Что?.. я не расслышал… — писатель поднял голову. Он что-то писал.
— Что ты все пишешь?..
— Дописываю свою книгу… — писатель полистал записную книжку. — Все в словах… все в них и через них… однако что-то потемнело… тучи наползли…
— Что вы говорите?.. — старик в очках близоруко сощурился.
— Я говорю, погода меняется…
— Вы писатель?..
— Теперь все пишут… и я пишу…
— Я тоже пишу…
— И что вы пишите?..
— Мемуары…
— Хотите, чтобы и другие полюбили ваши грехи?.. — писатель улыбнулся.
— Нет, но… я страдаю бессонницей и пишу ночью… подобно некой картине возникают образы легкие и тонкие, которые скрываются в недрах тьмы… они видятся мне или мне мнится, что они мне видятся… — старик умолк.
— Разрешите, я продолжу с того места, на котором старик остановился…
— Не разрешаю…
— И все же я продолжу… вы меня не знаете, но я вас знаю… вы пасли коз в горах и стали известным писателем… даже статую заслужили из железа… полное сходство… стоит слепой и глухой человек с книгой…
— Я смотрю, вы затаили на меня обиду… почему вы замолчали?.. куда же вы?.. ушел… — писатель покружил на месте и замер, остолбенел.
— Что с тобой… что ты увидел?..
— Я увидел блаженную в зарослях мирта… — заикаясь, заговорил писатель.
— Ты сошел с ума…
— Говорят, вы прокляли город… — заговорил прохожий.
— Не он проклял город, а мэр… и проклятие вот-вот должно исполниться… а место, где стоял город, станут называть ямой, входом в преисподнюю… — сказал прохожий в плаще, высокий, худой.
— Так проклятие уже исполнилось?.. — артист, изобразив на лице недоумение. — Где же он?.. исчез… куда они все исчезают?.. появляются ниоткуда и так же таинственно исчезают… ты не видел, куда исчез незнакомец в плаще?..
— Нет…
— Издали бог поднимет руку, и город рухнет в яму… — Артист поднял руки. — Я видел гибель города в видении… помню, был день и вдруг нашел мрак и ужас… чудовище Левиафан глухо зарычало и пожрало город и всех его жителей…
— Что поделаешь, человек смертен и рожден страдать… и спасутся лишь те, кто скорбел… — заговорил старик в очках. Он использовал обычные слова, но звучали они как-то необычно.
— Что там за толпа?..
— Ораторы играют словами…
— А люди верят и подчиняют себя обстоятельствам, какими бы кошмарными они не были…
Писатель подошел ближе к толпе…
— Помню, я проснулся от грохота, как будто небо рухнуло… выглянув наружу, я увидел женщину… — Язык оратора не поспевал за мыслями и в его речи зияли лакуны. — Женщина только что родила… узнавая мать, мальчик, начал ей улыбаться… я следил за ними из развалин… в этих развалинах я жил уже несколько дней и дважды гибель свою описал
в скорбных стихах… никому не удавалось дважды увидеть преисподнюю и возвратиться оттуда, где темный вьется Коцит, питая мрачные стигийские топи… я думаю, этому есть объяснение… если бы кто-то вернулся оттуда, здесь бы никого не осталось… и это внушает надежду, что за смертью нас ждет некое будущее… смерть — это божий дар… но я продолжу… женщина показалась мне призраком, настолько сумерки опутали меня ложью…— О какой женщине он говорит?
— О дочери мэра, которой он является и отцом и дядей, то есть братом ее матери… но давайте послушаем оратора…
— Не знаю, узнала ли она меня… я и сам себя не узнал бы в зеркале… вид мой сжал ее сердце ужасом и дрожью… она вскрикнула, в лице изменилась, побледнела, задышала чаще и отвернулась, прижав малыша к груди и потупив взгляд… — оратор умолк и снова заговорил. — Неизвестность ее томила все эти годы… она думала, что и я нож ей в горло вонжу, как она мне его вонзила и бежала, так и не узнав, умер я или жив… не стану ее упрекать за то, что она сделала со мной… все то зло, что мы делаем, возвращается к нам… ничем не могла она тогда мне помочь, когда колени мои подогнулись и я упал… мрак меня обнял подобный смерти, и быть бы мне убитым, если бы не прохожий в плаще… на нем был плащ, который теперь на мне… он спас меня, когда я уже витал в пустоте и холод пронизывал меня до костей… он открыл мне природу вещей, то, что пугает нас наяву или в забытье сна, в который мы иногда проваливаемся как в яму… он говорил, что нет ничего, чего нужно больше бояться, чем вымыслов… и что все или почти все наши болезни таятся в нашем воображении… там же рассеяны и все наши страхи и помрачения… увы, спаситель мой умер… смерть нашла его, подкрались к нему змеей… помню, я похоронил его в руинах и пошел… ночь была темная… я шел и боялся заблудиться, и из боязни заблудиться, я заблудился… — оратор умолк, сглотнул слюну.
— И что же было дальше?..
— Меня спасла блаженная… она вывела меня наружу и исчезла… и вдруг я услышал гул… поток грязи с гор унес тогда многих…
— Блаженная погибла?..
— Не знаю… бог знает…
— А если и бог не знает?..
— Бог все знает…
Оратор говорил и говорил. Голос его звучал громко. Он излагал возвышенными словами свою историю как бы по вдохновению свыше. Жизнь его была исполнена драматизма.
— Напрасно он терзает себя… — сказал артист. — Воспоминания лучше сберечь для страшного суда…
— Из путаного повествования этого оратора я понял только, что проклятие еще не исполнилось…
— Ты думаешь вернуться в город?..
— Не знаю… а ты?..
— Я, нет… что меня ждет в городе?.. болезни и унылая старость… и рой бестелесных теней, сохраняющих лишь видимость жизни… в смутные времена лучше жить подальше от города… вернусь на виллу примадонны, буду смотреть, как пчелы летают с цветка на цветок, и слушать песни цикад… ты веришь в бога, в ад?..
— Ад мы в себе носим… что же касается бога… чужд он нашим делам и от нас далеко… мир уродлив и люди грустны… — писатель умолк, и впал в задумчивость.
Впал в задумчивость и артист, потом улыбнулся и отошел ко сну.
Писатель достал записную книжку и что-то записал.
Дописав абзац, писатель принял позу спящего человека.
Спал он беспокойно. Иногда он что-то говорил и пытался обнять кого-то, но бесплотные тени ускользали из его рук.
Лишь философ не спал. Он лежал с закрытыми глазами и размышлял о примадонне и превратностях судьбы…
Утро разбудило странников.
Они встали и пошли.