Город и город

— Йохан, да скажи ты! — крикнула девушка-панк.

— Инспектор, мне есть что вам сообщить.

Это пошло вокруг стола: «Инспектор, мне есть что вам сообщить»; «Инспектор, мне есть что вам сообщить».

Один мужчина робко предположил, что это, возможно, провокация, но Дхатт задрал бровь, глядя на него, и ударил его друга снова. Не так сильно, но на этот раз у того потекла кровь.

— Святой, чтоб ему, Свет!

Взбудораженный, я переминался с ноги на ногу у двери. Дхатт заставил их сказать эту фразу снова и назвать свои имена.

— Ну что? — обратился он ко мне.

Это, конечно, не была ни одна из двух женщин. Что до мужчин, то у одного голос был пронзителен и отмечен иллитанским акцентом из той части города, предположил я, с которой я не знаком. Звонившим мог быть любой из двух оставшихся. Особенно у одного —, не у того, кому угрожал Дхатт, но у парнишки помоложе, по имени, как он сказал, Дахар Джарис, в потрёпанной джинсовой куртке с надписью по-английски NoMeansNo [16] на спине, из-за чего я заподозрил, что это название группы, а не лозунг, — голос прозвучал знакомо. Если бы я услышал именно те слова, которые употреблял мой собеседник, или если бы он говорил с той же давно умершей грамматикой и фонетикой, убедиться было бы проще. Дхатт увидел, на кого я смотрю, и вопросительно указал на него. Я помотал головой.

16

«Нет значит нет»— известная канадская экспериментальная панк-группа.

— Скажи ещё раз, — велел ему Дхатт.

— Нет, — сказал я.

Джарис бессмысленно лепетал, пробираясь через ту фразу.

— Кто-нибудь знает старый иллитанский или бещельский? Корневой? — спросил я.

Они переглянулись.

— Знаю, знаю, — сказал я. — Это не иллитанский, не бещельский и так далее. Кто-нибудь из вас на нём говорит?

— Все мы говорим, — сказал мужчина постарше. Он не утёр кровь с губы. — Мы живём в городе, а это язык нашего города.

— Полегче, — сказал Дхатт. — За такое я могу и привлечь. Это он, верно?

Он снова указал на Джариса.

— Оставьте его, — сказал я.

— Кто знал Махалию Джири? — спросил Дхатт. — Бьелу Мар?

— Марью, — сказал я. — Что-то такое.

Дхатт искал в кармане её фотографию.

— Но это ни один из них, — сказал я из дверного проёма, пятясь из помещения. — Оставьте его. Среди них его нет. Пойдём. Пойдём.

Он приблизился, насмешливо меня разглядывая.

— Хм? — прошептал он. Я мелко помотал головой. — Объяснитесь, Тьядор.

В конце концов он поджал губы и снова повернулся к унификационистам.

— Соблюдайте осторожность, — сказал он и вышел.

Они смотрели ему вслед, пять испуганных и сбитых с толку лиц, с одного из которых, окровавленного, падали капли. Моё собственное лицо, подозреваю, было искажённым из-за усилий ничего не показывать.

— Вы меня запутали, Борлу. — Обратно он ехал гораздо медленнее, чем туда. — Не могу разобраться, что такое только что произошло. Вы отказались от того, что было нашим лучшим ключом. Единственное объяснение состоит в том, что вы беспокоитесь о соучастии. Потому что, конечно, если вы приняли отсюда звонок и последовали ему, если воспользовались этой информацией, то это, да, брешь. Но, Борлу, никто это и в грош не поставит. Это всего лишь крошечная брешь, и вы не хуже меня понимаете, что это спустят нам с рук, если мы раскроем нечто большее.

— Не знаю, как оно в Уль-Коме, — сказал я. — В Бещеле брешь есть брешь.

— Чушь. Что вообще вы имеете в виду? Значит, в этом всё дело? В этом? — Он замедлил ход позади бещельского трамвая; мы качнулись, переваливая через иностранные рельсы на заштрихованной дороге. — Чёрт, Тьядор, мы можем это уладить, можем что-то придумать, если это то, что вас беспокоит, это не проблема.

— Дело не в этом.

— Чертовски на это надеюсь. Правда. Что ещё вас донимает? Слушайте, вам не придётся свидетельствовать против самого себя или что-то ещё…

— Дело не в этом. Никто из них тогда мне не звонил. Я даже не уверен, что звонок вообще был из-за границы. Отсюда. Я ничего не знаю наверняка. Может, то было ошибочное соединение.

— Точно.

Подбросив меня к отелю, он не вышел из машины.

— Мне надо заняться бумагами, — сказал он. — Уверен, вам тоже. Уделим этому пару часов. Нам надо ещё раз поговорить с профессором Нэнси, а ещё я хочу перекинуться словечком с Боуденом. Одобряете? Если мы поедем туда и зададим несколько вопросов, сочтёте ли вы эти методы приемлемыми?

После пары попыток я дозвонился Корви. Сначала мы старались придерживаться нашего дурацкого кода, но долго это не продлилось.

— Простите, босс, я неплохо справляюсь с такой хренью, но нет никакого способа выковырять из милицьиличные файлы Дхатта. Это вызовет чёртов международный инцидент. Что вообще вы хотите?

— Я просто хочу узнать его послужной список.

— Вы ему доверяете?

— Как сказать? Они здесь придерживаются методов старой школы.

— Да?

— Допросы с применением силы.

— Я скажу Ностину, ему понравится, он добьётся обмена. Вы вроде разволновались, босс.

— Просто сделайте мне одолжение, посмотрите, можно ли что-нибудь раздобыть, ладно?

Дав отбой, я взял в руки книгу «Между городом и городом» и положил её снова.

Глава 15

— С фургоном по-прежнему не везёт? — спросил я.

— Не можем найти записей с ним ни на одной камере, — сказал Дхатт. — Никаких свидетелей. Как только он проехал через Связующий зал с вашей стороны, сразу обратился в призрак.

Мы оба понимали, что при такой конструкции и бещельских номерных знаках любой в Уль-Коме, кто бы его увидел, вероятнее всего, решил бы, что он в другом месте, и быстро стал бы не-видеть, не заметив пропуска.

Когда Дхатт показал мне на карте, как близко от станции до дома Боудена, я предложил отправиться туда общественным транспортом. Я ездил на метро в Париже, Москве и Лондоне. Уль-комский метрополитен был грубее прочих — эффективным и на определённый вкус впечатляющим, но совершенно безжалостным в своём бетоне. Где-то чуть более десяти лет назад его обновили, по крайней мере, все станции во внутренних зонах. Каждая была предоставлена тому или иному художнику или дизайнеру, которым сказали — с преувеличением, но не столь сильным, как можно было бы подумать, — что деньги значения не имеют.

В итоге получилось нечто бессвязное, иногда великолепное, пёстрое до легкомысленности. Ближайшая к моему отелю станция представлялась любительской имитацией модерна. Поезда были чистыми, быстрыми, полными и на некоторых линиях — на этой, например, — без машинистов. Станция Уль-Ю, в нескольких шагах от приятного, скучноватого района, где жил Боуден, была лоскутным одеялом конструктивистских синий и красок Кандинского. Собственно говоря, её оформлял художник из Бещеля.

— Боуден знает, что мы приедем?