Город, который забыл как дышать

– Чем повеяло? – спросил Джозеф.

– А? – встрепенулась мисс Лэрейси.

– Ну, вы сказали, повеяло.

– Чем?

– От шкипера.

– Ах, от шкипера! – Она собралась с силами и продолжила: – Шпангоутами он пах. Я прямо сразу костяк корабельный увидела и как обшивку набивают. Ну, я шкипера и спрашиваю: «Ты корабль, что ли, строишь?» «Да, – отвечает, – почти закончил уже». Я ему и говорю: «Это ты гроб себе строишь». Шкипер весь белый сделался, встал и ушел. Больше он в тот корабль гвоздя не вбил и продавать тоже побоялся. Бросил на суше гнить. Так и пропало все, только эти самые шпангоуты остались. А потом возьми да и сколоти себе из обрезков гроб. Каждую ночь в него укладывался, прежде чем на перину лечь. И что ты думаешь, три гроба сносил, пока дуба не дал от старости, старый хрыч.

– То есть корабль бы утонул? – уточнила Ким. Мисс Лэрейси повернулась к ней, мягко улыбнулась и кивнула:

– Ясное дело, голубонька. Пошел бы ко дну, что твой топор.

Ким улыбнулась в ответ.

Джозеф весело рассмеялся.

Ким и мисс Лэрейси дружно уставились на него.

– Не понял, – сказал он.

– Ты, – обвиняющим голосом произнесла старушка, – что ты строишь?

– Не знаю что… Отношения?

– Корабля ты, может, и не строишь, а вот гроб себе точно наладил.

– Заснула, – неожиданно донесся из коридора низкий голос. Джозеф подскочил, Ким и мисс Лэрейси тоже вздрогнули. Огромная фигура Дата Блеквуда заслонила дверной проем. Старик держал свечу, видно было, что рука у него крепкая, обветренная, вся в глубоких рубцах и шрамах.

– Сморило ее. Малыши россказни любят.

Джозеф снизу вверх посмотрел на дядю.

Мисс Лэрейси впервые заметила, какое у Дага волевое лицо. Морщины, оставленные непогодой, при свете огарка стали еще заметнее. Аура Джозефа сжалась. Остро он чувствует дядино превосходство!

– Как голова? – спросил Даг у Ким и шагнул через порог. По стенам побежали огромные колеблющиеся тени. В комнате сразу стало тесно.

– Уже лучше, спасибо. – Ким приподнялась на подушке и попыталась улыбнуться. – В голове звон, но это ничего. Зато уже не так болит.

– Принеси-ка деточке чайку покрепче, – велела Дагу мисс Лэрейси.

– Спасибо, не надо, – сказала Ким.

– Как насчет перекусить? – Джозеф по-прежнему говорил высоким нервным голосом. – Тебе надо поесть.

– У меня желудок болит, – холодно ответила Ким, давая понять, что заслужить прощение мужу будет непросто.

Мисс Лэрейси наклонилась к ней и погладила по животу.

– Разве ж дело в желудке, ягодка. Тебе бы из мозгов городской хлам повытряхнуть. Тогда и здоровье на лад пойдет, и напасти кончатся. Сколько дорог на свете есть, все твои будут.

Над домом Клаудии густо синело чистое вечернее небо. Звезды плыли по своим небесным путям. Уимерли погрузился во тьму, хотя Порт-де-Гибль на другой стороне бухты сиял яркими огнями. Клаудия только что вернулась с балкона мастерской. Она ходила смотреть на вертолеты. От клуба все время отъезжали машины. Дальше к западу вдоль дороги через каждые тридцать метров мигали красным и синим полицейские автомобили. На Мерсеровой Пустоши бурлила жизнь.

Клаудия равнодушно смотрела на суету в городе. Ей показалось, что на берегу залаяла собака. Вертолеты что-то тащили из воды. Похоже, случилось несчастье, возможно, даже кораблекрушение. Тогда понятно, почему собралось столько народу. Выходит, в фургонах приехали телевизионщики. У Клаудии не было ни телевизора, ни радиоприемника, так что при всем желании она не могла узнать, что происходит.

От двух домов в разных концах Уимерли отъехали кареты скорой помощи. Что-то произошло, беда какая-то. Отсюда они казались маленькими красными точечками. Выли сирены, машины мчались по нижней в направлении потроширского шоссе. Клаудии все происходящее представлялось естественным продолжением ее собственных страданий. Так ей и надо, и пусть будет еще хуже, пусть будет невыносимо. С того самого момента, как пропали Джессика и Редж, Клаудия надеялась, что мир вокруг нее погибнет, и чужая трагедия принесет хоть какое-то облегчение.

Клаудия оглядела мастерскую. Электричество отключили довольно давно, в окошках пяти игрушечных домиков горели свечи. Она подошла к столу, села и взяла в руки глиняный сарайчик. На серовато-белой крыше играли оранжевые отблески пламени. Клаудия открыла несколько баночек с цветной глазурью и начала иссиня-черным цветом прорисовывать грани обшивочных досок. Ей вспомнились руки матери. Девочкой Клаудия любила смотреть, как мама вышивает гарусом по шелку. Отец тоже часто вытачивал что-нибудь из сосны или каштана, а потом полировал фигурку маслом. Клаудия помнила запах масляной тряпки, помнила въевшуюся черную краску у отца под ногтями.

– Я знаю, о чем ты думаешь, – сказала Джессика из темноты.

– О чем? – подумала, а может, пробормотала Клаудия. В последнее время это уже не имело значения.

– Ты жалеешь, что не утонула, как мы, например.

Клаудия продолжала наносить на глину маленькие аккуратные штришки. Она окунула кисточку в банку с краской и отжала лишнее о стеклянный край. При свечах движения художницы казались особенно грациозными, пламя колебалось в такт биению ее сердца.

– Ты так стараешься, – сказала Джессика. Клаудия поболтала кисточкой в стакане, черенок застучал о края, вода помутнела и взволновалась. Клаудия взяла горчично-желтый тон и стала аккуратно наносить его на карниз и наличники.

– Ты так стараешься найти мою любовь в своих фигурках.

Рука Клаудии замерла.

– Ты чувствуешь, правда, мама? Ты когда делаешь что-нибудь своими руками, я возвращаюсь к тебе.

Клаудия продолжила раскрашивать игрушечный сарай, мазки получались неровными.

– Я пойду поиграю с Тари.

Клаудия покачала головой и отложила кисть.

Голос Джессики стал громче и капризнее, пламя заколебалось.

– А я хочу поиграть.

– Не надо, – прошептала Клаудия, – пожалуйста, не надо.

– У нее все равно родители перегрызлись и про дочку забыли.

Клаудия прислушалась. Тишина. Сколько она длится? Может, этого разговора и не было? Голос маленькой девочки рассеял сомнения.

– Я заберу ее, – сказала Джессика, – заберу себе.

Рядом с кроватью Тари на маленькой полочке стоял игрушечный сарайчик, подарок соседки, внутри тускло горела свеча. Тари лежала лицом к стене. В доме и на причале столько всего произошло. Столько волнений! Заснуть никак не удавалось. Бедная мама, скорее бы она поправилась. Тари хотела забраться в постель к Ким, но папа не дал. Он сказал, маме надо отдохнуть и набраться сил. Только это была неправда. Тари все поняла, когда посмотрела на облачко у него над головой. У девочки на глазах выступили слезы. Почему папа не дает побыть с мамой?