Город с названьем Ковров-Самолетов

Вы не ошиблись – начало смеркаться. Часа три прошло с начала нашего повествованья, немногим более того. Даня было исчез с экрана, теперь опять появился – не в спальне сирены, нет. Идет мимо Летнего сада, ежится. Оголтелый юго-западный ветер перелетает через решетку, единственно ради которой стоило приплыть к этим берегам. Ворота заперты, и не зажжен фонарь, но в ранней мгле неясное движенье. Он пригляделся – статуи танцуют, то флейта слышится, то будто тамбурин. А Даня идет передать от имени фирмы проект реставрации особняка его новой владелице. Галантная формальность – все завизировано, все уплачено человеком, купившим дом в подарок даме. Дама еще не встала. Встает, должно быть, к ночи – женщина, что получает такие подарки. Нет, вышла таки в халате с цаплями, маленькая, скуластая, со жгуче-черной челкой. Гейша. «Доброе утро, Зоя Алексанна», – сказал Даня не своим от подобострастия голосом, хотя с таким же успехом мог бы сказать и «добрый вечер» в четвертом часу пополудни. Взяла альбом не глядя, удалилась. Ничто, ничто не шевельнулось в Дане. Хотел уйти – ушел, теперь не дозовешься. Хотел забыть – забыл, забил и не узнал.

Наконец-то златокудрая Зоя закрыла окно и милостиво впустила соседок. У тех еще при советской власти установилась жесткая связь между слуховым и зрительным восприятием, то есть, попросту говоря, они видели что им скажут. Поэтому, когда пышноволосая гетера проворковала: «Милые мои, извините… я всегда бессовестно поздно прихожу, а вчера вернулась и вовсе под утро», оне отвечали: «Ничего, ничего… Какой красивый парик, Зоя!» Очень скоро их сомненья были окончательно развеяны. Подвалил на «мерседесе» таинственный загорелый Егор, ворвался в комнату, точно средиземноморский ветер, и поставил все на свои места: «Кончай тормозить, поехали… я тебе хату купил… здесь кто хошь закашляет». Зоя кашлянула пару раз для порядка, будто роза маленького принца, и позволила себя увести. Соседки же посвятили часы меж волка и собаки обсужденью вечной темы: как меняется женщина, когда начинает следить за собой. В их словах сквозил подтекст: когда находит себе достойную пару. А тучи все летели обратно к себе на север, и сквозь тонкое руно облачных барашков светила голубая Венера.

Особняк был препорядочный. Две Зои встретились лишь на другой день, когда уж било шесть – шесть вечера, разумеется. Гетера Зоя в аквамариновой тунике с правильным ионическим узором-бегунком по краю, гейша Зоя в кимоно из натурального шелка с блеклыми ткаными пионами. Златовласка с бронзовым шандалом, в коем оплывала свеча, брюнетка с плеером в ушах. Весь вечер в сапфическом восторге любовались друг другом, не грузя себя проблемой собственности на дом и выяснением мотивов самого дарителя. Неужто лопарка Зоя стала так хороша? ну, в русле моды на все японское… японский бог ее знает. Может быть, суши тоже не так уж и вкусно. Да, не дурна. За сутки в тепле прошел насморк – болезнь бедняков, щеки кажутся совсем не одутловатыми, нос не короток, просто миниатюрен. Прическа с дециметровыми шпильками вообще делает чудеса. Темно-фиолетовая помада очень в тон оливковому цвету лица, и вообще с какой стороны посмотреть. Вечерняя звезда смотрела с запада, кто-то запретил облакам, и ленфильмовская шарманка шаталась, точно одинокая гармонь, вокруг да около. Тут шофер привез Егора, у которого все равно в глазах двоилось, так что в этот день обошлось без выяснений. Утром две Зои на пороге поцеловали в обе щеки растерянного благодетеля – только они его и видели. По сотовому ответили: номер не используется. Дарственная оказалась оформленной на имя карей Зоиньки, Зои Алексанны Савелкиной. Даритель же был подставным и уж покинул пределы страны. Искать его через Интерпол было бессмысленно – он не обязан содержать подаренный особняк и двух его прелестных обитательниц. Но у светлоокой Зои Алексанны Киприди нашлись одесские корни. Ей быстро помогли довести до конца формальности со вступлением ближайшей подруги в права собственности, произвести уже оплаченную реставрацию и евроремонт, а также сдать левое крыло дома одной из многочисленных фирм по продаже недвижимости. Посоветовали сделать двум дамам единую фамилию. Сход-развал, брак-развод. Найти какого-нибудь Савёлкина. Но девушки поленились.

Черноморские ветры дули до самого Рождества. Лишь в сочельник притихло, необычно яркая Венера окончательно признала себя вечерней Веспер-звездой, а Егор неохотно признал себя лохом. Перед тем как сделать за рождественским столом такое заявленье, он долго и безрезультатно ломал себе голову. Что его Зоя в кафе нечаянно поменялась мобильниками с официанткой – он с трудом, но вспомнил. «Еще не повод, чтоб менять ориентацию», – заметили относительно трезвые друзья. Сбиваясь, потерпевший выкладывал: нашел свою Заиньку Бог знает в какой дыре, четвертый этаж… там стояли фотки той же японочки и парня, приносившего ему, Егору, на подпись договор о реставрации особняка… вот кто подослал гейшу… а фирма, за всем этим стоявшая, исчезла с концами. Но товарищи уж не слушали. Что у тебя, один особняк? или одна девчонка? забей. И Егор забил, или сделал вид, что забил.

Стекла одесских лоджий, обращенных на юг, наконец-то перестали дребезжать. Наступило затишье в делах – рождественские бизнес-каникулы. Адвокат Каминский приехал в Питер с двумя девушками-сестрами, именовавшими себя Жюли и Катрин. Хотелось думать, они происходили по женской линии от дюка де Ришелье, фамилию же носили русскую – Переляевы. Адресуясь к инкрустированному столику, разделявшему двух Зой, Каминский сказал убедительным тоном: «Зоя, пусть поживут… у них был общий покровитель, обанкротился… на суде фигурировали их имена… надо переждать. Не бойся, они на тебя всей тяжестью не лягут». Зои промолчали – каждая имела право счесть, что обращаются не к ней – но беженок приняли. Тех никак нельзя было назвать грузными. Если слегка облокотились на хозяек, то это было вполне терпимо. Да, и еще: в сестрах Переляевых наблюдалось неуловимое сходство с Зоей Киприди – слабые копии с великого оригинала. Каминский погостил до старого Нового года, играл с Кипридою в нарды. С плеч ее, склоненных к доске, кудри сбегали стадами, настольная лампа зажглась над гурьбою овец. Казалось, пастушье солнце их видит, едва лишь встав из-за гор. Должно быть, свет таился в руне. Каминский уезжал заново влюбленный, оставив двум новым компаньонкам Киприды подробные инструкции по управленью домом. Не Киприда же, черт возьми, с ее боготворимой подругой станут всем этим заниматься – даже подумать кощунственно. Вот так подскочили акции маленькой двужильной официантки Зои Савелкиной. В коммунальной квартире на четвертом этаже терпеливые соседки стригли друг друга тупыми ножницами, усадив на колченогую табуретку, а монголоидный силуэт золушки Зои не сходил со стены.

Мело весь месяц в феврале за сплошными стеклами особняка, устоявшего даже против залпа Авроры. Мелькали в фонаре окна женские тени, летели на огонь мотыльки в «мерседесах». Прилетели Антон Балдин и Борис Острогин, давние консультанты и компаньоны Егора Парыгина по контрабандным операциям с антиквариатом. Все трое заложили основы своего состояния еще при советской власти, а в период инфляции не сплоховали. Сейчас господа консультанты сидят за инкрустированным столиком, мысленно его оценивая. Сестры-одесситки уж превратились на вьюжном севере в Юленьку и Катю, подкрасились и причесали густые волосы «под Киприду». Гадают гостям – Юленька по руке, Катя раскинула карты – все выходит успех, в делах и у женщин. Чеки нескупые кавалеры отнесли Киприде, что прилегла на угловом диванчике. Но та на чеки не взглянула и к ним не притронулась, сказала – возьми, Заинька. Отдала свое имя, устоявшееся в этой среде, сидящей тут же в ногах паршивке с длинными шпильками. Вот как дело обернулось. Надо намекнуть Егору: наверняка Киприда тогда в кафе положила глаз на гейшу и сама устроила весь цирк. Не забыть бы спросить его, откуда в овальной зале взялась мраморная античная Венера стоимостью поболе отреставрированного особняка. В Эрмитаже такой крупной пропажи не замечено, в Лувре вроде тоже. А вино из Греции, крепкое. Чуть пожелтевшее мраморное изваянье, которого прежде тут не стояло, в теченье вечера несколько раз меняло позу. Киприда же неотлучно провела ночь в комнатах обоих гостей, чего, согласитесь, никак не могло быть. Утром, садясь каждый в свой «мерседес», кавалеры неохотно сознались, что и они лохи, не одному Егору срамиться. Им явно подсунули кудлатых крашеных сестер Переляевых, не стоивших таких денег, но требовать чеки назад вроде как стыдно. Зато теперь понятно, почему хозяйки смирились с обществом еще двух милашек. Тьфу, да и только… плюнули, поехали. Подлинная Венера белела в овальной зале, зябко поводила плечами, разворачивалась профилем к медленно светлеющему окну. В саду отряхивались туи, и на решетчатых деревянных скамьях лежали пухлые пирожки снега.

Реставрационная фирма разорилась на Кипридином особняке. Непонятным образом в текст договора, не раз выверенный, затесалась настоящая Афродита, баснословной цены, согласно каталогу аукциона Кристи. Не с Милоса (Мелоса), но с Родоса, зато с обеими руками, живыми и гибкими в камне. Ее покупка, доставка и передача Зое Александровне Савелкиной осуществилась мистическим образом. На всех документах обнаружилась неоспоримая подпись хозяина фирмы, после чего он продал собственный дом и лег на дно, предварительно поставив Дане фонарь под глазом. В Данином мозгу прояснилось от встряски, он вспомнил маленькую японку в драгоценном кимоно, что взяла из его рук бумаги, не взглянув ни в них, ни на Даню. Вспомнил и побежал выковыривать из почтового ящика Зои Савелкиной им же самим брошенные туда ключи. Шел март месяц. По всем законам божеским и человеческим должен садить с Финского залива отрывающий голову ветер. Но нет – едва прошелестело в воздухе еще лишенное смысла слово «весна», в имперскую столицу немедленно вторглись массы средиземноморского воздуха. Именно вторглись, как войска Александра Македонского, сметая все на своем пути. Даня плыл, расстегнувши куртку, будто корабль в Трою.

Было позднее утро бездельников и безработных. Ключи Даня легко достал, немного погнув дверцу почтового ящика. Открыл входную дверь, проскользнул по коридору, не замеченный соседками. Зоина дверь не на замке. Женщины уж протянули через комнату веревку, сушили такое белье, что лучше не глядеть. Даня внедрился и заперся изнутри. Но прежде бросил на чей попало кухонный стол предметы туалета, позорные в рассуждении дизайна, и самою веревку – не вешаться же на ней.

Лишь только Даня рухнул затылком на слежавшуюся подушку, Морфей узнал его, стал шевелить тонкие потрескивающие волосы. Приснилось, как над эллинским над теплым-тесным морем среди дня теснятся облака. Под утро, умчавшись на нереальной скорости с загибающимся потоком воздуха, они уж теснились где-то над Южными Курилами, бесконечно прекрасны собой. Европа окликала Азию звучными голосами богов. Стихии, взяв в коробочку Данину жизнь, несли ее в открытое море – утащили и бросили там. Ветер стих, перелетев через протяженный материк. Посейдон, который и в Африке Посейдон, напустил туману. Сова не хотела прошуметь крылами к берегу, где Даню никто не ждал. А ежели б появилась, чтоб хотя б пролететь над ним, даже с точностью до наоборот – от берега, он все равно не услышит, слишком слаб в нем голос крови и рода. Тут в девятом сне как дьявол встал девятый вал. Накрыл Даню с головой, и он проснулся в холодном поту. За дверью слышалось тихое шарканье тапочек, тех неизбывных клетчатых больничных тапочек, что носятся по пятнадцать лет кряду, с картонной стелькой, размокающей при стирке. Дане слишком неуютно было после таких сновидений, чтоб чураться общества людей, каких угодно. Неверной рукой он ткнул ключ в дверную скважину и там три раза повернул. Через полминуты наконец-то узнал имена соседок Зои Савелкиной. Заодно услыхал, что сама она по отцу происходит из малого народа Дальнего Востока, вовсе не от ближних лопарей. Сон в руку. А фамилия? Должно быть, материна.

Очень скоро явился завтрак – яичница, остатки винегрета. Пока обласканный Даня жадно ел, ему пересказывали всю историю Зоинькиного преображенья и бегства. В этой сказке чемодан с оторванной ручкой, пылившийся в передней, обращался в мерседес, а водопроводчик Юра становился преуспевающим бизнесменом. Было ясно, что его, Даню, считают потерпевшей стороной. Это заблужденье Даниных собеседниц прямо сейчас давало ему некоторые выгоды, а в будущем сулило еще большие. Женщин было всего три, и Даня сдался на сладкий голос их любви. Вскоре три грации – Алла, Людмила и Серафима – уж перебирали в шкафу пеплосы и кимоно, надевали за дверью, потом робко прохаживались по комнате. Порода в них была хороша – при всем желании не скажешь, что им шло как корове седло. Внучки генералов и сенаторов омочили дорогими духами испорченные артритом пальцы, перемывшие в холодной воде тонны картошки, удивленно нюхали свои тонкие персты. Красивый, но грустный спектакль – три непризнанные актрисы, один невнимательный зритель. Как, неужто там, в Питере, еще что-то осталось? вроде бы чистили, чистили. Значит, осталось. Искривленные стебли травы вылезли из-под камня.

Весна наступала по всему фронту. Телевиденье то и дело предупреждало: на лед водоемов ни ногой. Каких-то двоих уж унесло, бездонное небо разверзлось над их хмельными головами, и южный ветер пел в ушах.

Наконец настал галантный день восьмое марта – мраморной Венере в особняке повязали газовый шарф. На живую Киприду, ее подругу и двух жриц подарки посыпались как из рога изобилия. Все завалено – спасу нет. Заинька Зоя – темная шкурка собрала три корзины и отправила с сестрами Переляевыми в свою оставленную, но не забытую коммуналку. Девушки вернулись удивленные. Да, Заинька, мы застали их всех – Аллу, Людмилу и Серафиму. Ты говорила: скромные немолодые женщины… подарки мы подбирали не вызывающие. Видим – красавицы с во такими прическами и в натуральном шелку наводят блеск в твоей комнате. Кто-то моет окно в развевающихся по ветру одеждах.

Да, мыли окно, над двором-колодцем синел квадрат неба. Туда с утра пораньше улетел голубой шарик и не думал возвращаться. Оттуда, сложив крылья, падал адриатический ветер, слизывал со двора черный снег. Птицы летели к северу, подхваченные попутным потоком воздуха. Властелина дум трех нетребовательных одалисок не было дома, у него какая-то встреча, и речи о нем не заходило. Юленька и Катя велели хлопотуньям закрыть глаза и разыграли корзинки: кому? кому? В этой маленькой корзинке есть помада и духи, ленты, бусы и ботинки – что угодно для души. Заинька и денег подсунула порядком, незаметно от сестриц Переляевых. Чему быть, того не миновать – Даня снова оказался на содержании у прежней своей подружки. А на кой же ляд он уходил? Ну, ему тогда показалось, что подвернувшаяся работа в реставрационной фирме на всю жизнь. Показалось, что пора линять из паршивой норы на четвертом этаже. Показалось, что рядом со своей чукчей он все на свете проморгает. Показалось, что светит вариант получше. В общем, когда кажется, надо креститься.