Город Сумрак

Блу махнула рукой, это могло означать что угодно. Мое дело. Неважно. Отстань.

Они назначили встречу через пятнадцать минут перед путем А. Сид занялся судьбой ключей от машины Тевера. Блу пошла конвертировать дензнаки гипердемократии в твердую валюту. Половину — в алкоголь. Другую — в доллары черного рынка. Сид встал в очередь к окошку «Деливери» и, решив не думать про Блу, про них, про отъезд и про все накопившееся, стал думать о другом. Через три дня после смерти отца в дверь позвонила служба «Деливери». Получить письмо от покойника — сильное впечатление. Среди прочих полезных эффектов, сразу выбивает хмель. В день ареста старик успел накатать пару страниц. От них хотелось рыдать — причем именно потому, что это не входило в его замысел. Советы — краткие, как спущенный сверху приказ, разные слова на тему морали, неуклюжие знаки никогда не упоминавшихся чувств, стыдливой и светлой любви отца, строящего иллюзии насчет сына, который потом всю жизнь будет мучиться невозможностью их оправдать. Оклик служащего «Деливери» прервал его размышления. Сид вручил ему ключи: доставка наложенным платежом Мэтью Теверу, Центр-Север, «Пандемония», башня F, — а потом пошел на путь А, презирая себя за все и за жалость к себе в частности. Жалеть надо Блу. У него был хороший отец. Ему несказанно повезло, за такую милость надо просто ежедневно бить поклоны.

Из репродукторов посыпались записанные на пленку свистки.

12.30. Траурные портреты Ватанабэ заполонили экраны — ничего не поделаешь, дневные новости. У верхней части лестниц, спускавшихся к пути А, переминалась куча пассажиров. Самое время прикинуть варианты: вернуться восвояси к чехарде со взрывами либо отправиться в доисторический мир с женой и детьми. В стороне от бурно спорящих людей, решительно повернувшись к перронам, стояла Блу. Сид подошел к ней и заметил на ее лице краткую волну облегчения, которое она тут же спрятала. «Пора», — сказал он, и они не торопясь взглянули на предстоящий спуск: штук двадцать ступеней до турникетов, дальше — открытый перрон, где поезд с распахнутыми дверями готовился загрузить пассажиров для поездки в один конец.

За концом перрона А рельсы ныряли в туннель, а потом — два часа езды под землей, — даже не сказать «прощай» обычной веренице грязных лачуг с узкими окошками, глядящими на чужой отъезд, что от века начинают и размечают этапами любой железнодорожный маршрут. Отъезд навсегда. Отъезд немедленно. Для добровольных банкотрупов плавный переход не предусмотрен. Через два часа поезд выскочит на поверхность, и это уже будут зоны, то есть полный мрак, повисший над равниной, где молнией несется поезд, привлекая кучки местных активистов — эту службу гостеприимства с ругательствами и увесистыми камнями, — авось удастся выбить пару стекол, а то и украсить фингалом харю приличного гражданина! После пяти часов дороги пассажиры поезда 12:45 из Экзита увидят пункт назначения. Ни вокзала, ни родственников, ни друзей, ни указателей, ни стоянки такси. Железнодорожные пути делают петлю, и там остановка. У Наружной полиции десять минут на то, чтобы высадить народ и проверить вагоны. Сид смотрел, как большая часть пассажиров медленно сползала на перроны. Бесхребетные, послушные люди, всю жизнь делавшие ставку на неприкосновенность бронированной двери, на честность банков, на преимущества разговора перед кулаками, на номер телефона полиции на прикроватном столике. И Сид жалел этих безоружных людей и восхищался мужеством, с которым они жгли за собой мосты. Однако неслабая штука этот новый вариант исхода. Испокон века огромные промзоны и благоустроенные городские районы были сообщающимися сосудами. Сообщение шло в одну сторону. Правила допуска просты: вход закрыт для большинства мужчин и женщин, не провинившихся ни в чем, кроме факта рождения снаружи, зато некоторые так называемые элитные категории с успехом проходят отбор. Мужчины — сильные и умные, для подкрепления городского генофонда, подточенного комфортом и изобилием. Женщины — отобранные по статям, как племенные кобылы, дети — для пополнения борделей. Зоны были кладезем сил для гипердемократии. Гипердемократия пользовалась ими как кладовкой, забирая оттуда товар по потребности. Зонщики всегда поглядывали в сторону границы, лелея надежду попасть в лучшую жизнь. А теперь исход развернул вектор в другую сторону. Судно тонет, спасайся кто может. Уезжали врачи, инженеры и квалифицированные рабочие. Архитекторы, механики, предприниматели, повара. Пройдет, возможно, немало времени, прежде чем приступят к восстановлению зон. Но восстановление придет. Через несколько лет там, где ветер гоняет цингу по полю обломков, встанут «Старбаксы» и панотели, может, с другим названием, но разницы никакой. Зоны станут анти-«Светлым миром». Тогда народ кинется захватывать ничейную власть, выросшую из оплодотворенной земли. Появятся герильи, пророки, кумиры. Социальная тектоника вознесет богатых и придавит бедных, и отчеканят монету, и расставят фонари, и кто-нибудь когда-нибудь изобретет кока-колу.

Сид понял, что не поедет. Он обернулся сказать ей об этом и увидел по глазам, что она все поняла раньше, чем он. Серия свистков подстегнула толпу. Сид и Блу стояли лицом к лицу посреди потока людей. Они ни о чем не говорили. Нечего было говорить. То, что их связывало, утекало и превращалось в точку пересечения двух траекторий, в три походные ночи разговоров об умершем брате, в кусок правды, который должен был перейти из рук в руки.

Капля прожитого, никаких обещаний.

Пошла вторая серия свистков, Блу шагнула на первую ступеньку. Потом шагнула на вторую ступеньку и оглянулась, чтобы увидеть его. Последняя серия свистков. Бегущие вниз люди. Объявление, которого он не услышал, — о том, что поезд в 12:45 отправляется немедленно. А потом Блу не стало.

Сид остался стоять наверху лестницы, глядя на красные неоновые вспышки таблички «Экзит», висящей над туннелем. Поезд набрал скорость и исчез, и Сиду показалось, что все вокруг сметено.

Часть пятая Перед сумерками

11

Весело, как будто отрезали полсердца. Слишком много народу на перронах «Центральной», а поезд заставлял себя ждать. От Экзита Сид поехал на транссекционке в сторону Субтекса. Субтекс соединялся с центром длинной кишкой, освещенной желтым крикливым светом. На линии № 4, проходившей через станцию «Центральная», была остановка ровно на углу улиц Седьмой и А, где располагался госпиталь «Даймлер-Милосердие». Там Сид рассчитывал перехватить на выходе доктора Мейера, специалиста по смертельным инъекциям. Подпись Мейера стояла под этой кучей недомолвок и нестыковок — официальным рапортом о вскрытии тела Чарльза Смита. Когда док Мейер не копался в трупах, он, крепко зажмурив глаза и отключив совесть, заведовал в госпитале отделением эвтаназии по медицинским показаниям. Рабочий день заканчивался в 17.00.

Динамики объявили о прибытии поезда до станции «Альфабет». Сид повернулся влево, где уже блеснули глаза электрички. Объявили о поезде в противоположном направлении. Сид засмотрелся на две пары рельсов, вспоминая тех, кого собственноручно спас от столкновения с головным вагоном, летящим на скорости восемьдесят километров в час. На рельсах нарисовались куски человеческих тел, затем их сменил прозрачный контур лица Блу — какой она была в тот миг, когда он ее потерял. Поезда с грохотом вкатились на станцию.

Сид отчетливо увидел, как два состава метнулись друг к другу — молниеносным рывком вбок, как будто потеряв опору. Поезда тяжело вильнули, тормоза взвизгнули, зашкалив за «фа» верхней октавы.

Параллели сошлись в лобовом столкновении.

Сид инстинктивно рванул с места до того, как началась паника.

Бегом по переходам, прочь от наступающей на пятки толпы, от воя сирен, от запаха раскаленного металла, идущего из взорванного туннеля. Наконец Сид выбрался на поверхность и понял, что и тут спокойствием не пахнет.

Светофоры беспорядочно перемигивались, игнорируя потоки машин.

На четырех артериях Форчун-сквер поток машин, беспрестанно подпитываемый боковыми улицами, плотнел на глазах, шумел океанским штормом со всплесками клаксонов и яростным визгом тормозов. В центре перекрестка кордон вооруженной полиции пытался восстановить что-то вроде уличного движения. Вокруг, по тротуарам, где громоздились мусорные баки, топтались на месте пешеходы, выискивая в забитом рекламой небе указания иного пути. Сид увидел, что супераптека на углу Форчун-сквер и Двадцатой опустила шторы. «Старбакс» спешно сворачивал террасу. По выделенной полосе примчались пожарные со включенной на полную мощь сиреной и встали у выхода из метро. На Двадцатой вереница машин, вставших на перекрестке, начинала опасно наползать на пешеходный переход. Регулировщик сообщил в мегафон, что по нарушителям откроют огонь без предупреждения. И в подкрепление своих слов повел автоматом вправо-влево, под углом тридцать градусов к земле. В асфальте появилась серия круглых дырок. Двигатели тут же смолкли. Сид смог перейти дорогу — в гуще толпы, в запахе пороха и страха.

Последствия не заставили себя ждать. Сид двигался пешком дальше, в сторону Альфабета, пытаясь прогнать образ Блу, который вставал перед ним все ярче с каждой секундой, прошедшей с их последней встречи. Форчун-сквер и коллапс никоим образом не мешали этому. Сид бежал мимо переведенных на военный режим улиц, взбесившихся светофоров и полицейского произвола, и ему казалось, что он единственный действительно знает, куда идет посреди расползающегося метастазами хаоса. Известие о комендантском часе застало его на перебежке от авеню А к Седьмой, где находился вход в отделение скорой помощи «Милосердия». Было ровно тринадцать, когда экраны прервали рекламу и проинформировали Город о том, что после двадцати одного часа любой абонент, оказавшийся в общественном месте или на улице без спецразрешения, подлежит расстрелу на месте.

«Милосердие» подвергалось вялой атаке трясущихся наркоманов. Больницу видно было издалека. Титановые экраны над въездом скорой помощи круглосуточно крутили оптимистические ролики. Безмятежные паралитики барахтались в ванночках. Их нереальные улыбки и медикаментозное счастье разлетелись вдребезги вместе с панелью при первом же метком попадании бутылки с зажигательной смесью. Сид увидел огонь и затормозил. Одинокие язычки пламени метнулись к цепочке охранников, перекрывавших вход. Те спешно ретировались внутрь. Игра шла не по-честному. У них — электрошокеры, у тех — обрезы. В рядах наркоманов некоторые были с армейскими ранцами, оттуда торчали бутылки с прозрачной жидкостью, заткнутые скрученной тряпкой. Наркоманы размахивали справками, и на лицах у них читалась горькая незаслуженная обида. Сид не слышал, что они орали, — впереди на перекрестке с Седьмой улицей автомобильная кутерьма была в самом разгаре. Он сложил два и два. По пути встретилось изрядное количество супераптек — все закрыты. Есть от чего всполошиться наркоманскому люду. «Милосердие» еще легко отделалось. Штук двадцать атакующих, из них в лучшем случае треть держится на ногах. Охранники вернулись на позицию с запасом стволов и подкреплением в виде полицейских в синей форме. Сид решил зайти со служебного входа — на авеню В. Он двинулся в противоположном направлении, а тем временем перестрелка за спиной ненадолго перекрыла утомительный гам клаксонов и свистков.

Малолетки вопили, взрослые ругались, тяжелораненые стонали на подлокотниках диванов и под окнами. На стойке регистрации дежурные орали в раскаленные трубки, пытаясь докричаться до скорой помощи, — а там диспетчер сквозь помехи отвечал, что все машины как под землю провалились. Никто, казалось, не реагировал на то, что в северном крыле госпиталя начался пожар, кроме разве что самой системы пожарного реагирования. Сигнализация выла, но никого особо не беспокоила. У парня, одетого с ног до головы в кожу, случилась остановка сердца, — соседи отодвинулись от него, громко возмущаясь. Отец семейства орал на дежурных, проклиная весь медперсонал госпиталя «Даймлер-Милосердие», — делать им нечего, только забавляются с коматозными. Сид проскользнул к лифтам, и никто этому не воспрепятствовал.